Предскажи им смерть

      Ненормальным, ошалевшим от любви насекомым не мешали ни адская жара, ни поступь бронезверя — миллионы стрекочущих, щёлкающих, трескучих музыкантов надрывались в высоченной, сочной траве. Мне же путешествие было уже больше в тягость, чем в радость — я отпустил Тотеса почти полностью, оставив только один контактный кабель. Умный механизм и сам бы нашёл дорогу, без малейшего участия с моей стороны.       Ин, «обрадовавший» меня с утра из кустов информацией, что из него выпал особенно крупный ком кишечных паразитов, отчего из меня завтрак попросился на воздух, сейчас мирно спит, свесив ноги на сторону и обвив ручками меня за талию. От солнца паренька пришлось накрыть плащом, под ним, хоть и тёмным, Ину не грозил перегрев — у одежды Чистильщиков были свои хитрости, иначе мы бы давно щеголяли летом в одном чёрном исподнем и подмасочнике с козырьком.       Часов сна, что отмеряло Зерно своим носителям — вечным странникам, — обычному человечку явно было мало. Он и не пошевелился, когда я затянул ремень на отсеке — упасть с бронезверя, даже идущего крупной рысью, едва ли в пятую часть обычной скорости, то ещё приключение.       Я ему завидовал — было муторно, я мечтал просто растянуться в тени деревьев и подремать. Ещё и откуда-то слева, с окраины леса, ощутимо потянуло влагой. Я поднёс перчатку поближе к лицу, вызвал карту. Так и есть, неподалёку притаилась излучина речушки. Решено. Сделаю перерыв, лучше вечером и ночью нагоню, уснувший «нестандартный багаж» всё равно не давал пустить бронезверя в галоп.       Я похлопал коня по холке, подключил ещё кабель и потянул за упор. Зверь фыркнул, но не мог не послушаться, и вскоре уже выбирал оптимальную тропу через густой кустарник подлеска.       Однако лес подступал к реке круто, к самому краю песчаного обрыва, и пришлось ещё добрых полчаса рысить вдоль кромки, прежде чем появилось хоть какое-то подобие низины и пляжа. А самое удобное место нашлось вблизи от полуразрушенного сооружения, фабрики времён до Явления — колоссальными развалинами, наполненными механизмами неясного назначения, в слене ржавчины, укрытыми толстым слоем пыли. И человеческими останками. Повреждёнными. Всегда одно и то же, я уже давно перестал любопытствовать. Остались только вопросы, а ответы, которые давали Проповедники, меня не устраивали. Но тот, в ком Зерно прорастёт полностью, должен же всё узнать, так?       Я машинально дотронулся до груди. Интересно, я один задумываюсь над тем, что Зерно — это не просто система, а ещё и источник колоссальной энергии, возможно, что бесконечный? Не чудо, благословлённое Повелителем Звёзд. Лишь технология. Которой, почему-то, не было у предков — я не встречал ни одних останков с системой Зерна. Ни бронезверей, ни костюмов, ни масок. Ничего из того, что давал Столп.       Ну, конечно же, оставалась возможность того, что раньше традиции были другими, и носителей Зерна хоронили, скажем, как простых смертных, или вообще сжигали. Но почему тогда в сотнях, тысячах останков людей, застигнутых явно внезапной и насильственной смертью, не было не только ни одного Чистильщика, но даже Проповедника или Искателя?       Такие вопросы задавать можно было только в своей голове. Ересь. Распятие на площади под вой толпы. Цена чрезмерного любопытства в этом мире крайне высока.       Бронезверь потянул носовыми щелями воздух. Учуял питательный металл и пластик. Вот же обжора. С другой стороны, меньше придётся тратиться на его корм в следующем городе, спорить с трактирщиком о качестве опилок и консервов, торговаться…       Как раз одна из стен фабрики стояла почти вплотную к реке, и давала достаточную тень на лужайку. Я остановил Тотеса, осторожно расцепил руки Ина, спрыгнул в траву, утонув в ней по колено. Потряс спящего за плечо, тот пошевелился, сел, помотал головой:       — Мастер, я…       — Ты отлично выспался. Слезай, прогуляйся, — я подаю ему руку. — И что я говорил тебе насчёт «Мастера»?       — Простите, Мастер Харам, — робко вкладывает свою руку в мою.       Ссаживаю паренька с бронезверя, подавив вздох. В его головёнке не укладывается, что взрослого мужика, Чистильщика к тому же, можно называть просто по имени. Уверен, что он натаскан на то, чтобы называть уважительно любого, даже последнего забулдыгу, например такого, какой наградил его хрупкое тельце язвами.       — Погуляй пока с Тотесом. Сделаем привал.       — Ого! — Ин, задрав голову, изучает развалины фабрики, — а можно я…       — Можно, — разрешаю, — только от бронезверя не отходи далеко, и на высоту не залезай.       Издаёт пищащий звук, порывисто обнимает меня, и припускает вдоль стены вприпрыжку. Как мало человеку для счастья надо…       — Охраняй, — отдаю я приказ бронезверю, — как меня, но без фанатизма.       Конь нерешительно топчется, тычется мордой мне в плечо. Иногда я жалею, что он не умеет разговаривать, но давно уже его прекрасно понимаю.       — Я позову тебя, — похлопываю его между линз, — не волнуйся.       Сминает острыми копытами траву, шагая вслед за Ином, но исполняет приказ весьма неохотно. Из-за этого сбоя в программе иногда кажется, что у бронезверя проявляются черты характера даже не живой лошади, а почти что человека.       Оставшись в одиночестве, сажусь, прислонившись спиной к прохладе старинной, местами выщербленной кирпичной кладки, расщёлкиваю маску, снимаю её вместе с подмасочником и шейной частью доспеха.       Ослепительные цвета. Зелёный, голубой, серебристый. Луг, небо, река. Очень резкие, пронзительные запахи. Теплой земли, цветов, сока смятых стеблей. Гниющих водных растений, ила, высыхающего песка — приносит ветер от реки.       Ощущения приятны, хоть и немного болезненны. Вся эта симфония природы, обрушивающиеся на оголённые органы чувств, намного лучше и молекулы той вони, что просачивается в носовые щели в городах. Ветер растрепал мои отросшие волосы, пряди упали на глаза, я осторожно убрал их, заправил за ухо. Заметив бабочку, легко опустившуюся на кисть мелких белых цветов, переключаю зрение, сморгнув.       Я смотрю на бабочку — и она смотрит на меня. Объективно, конечно же, нет, насекомое занято сбором нектара, и его фасеточные глазки отражают лепестки. Просто мне так кажется из-за узора на подрагивающих красноватых крылышках — глаз неведомого зверя в бело-розовых бликах. Игра света на тоненьких чешуйках, покрывающих невесомые перепонки.       Я тоже совершал эту ошибку детства — слишком сильно сжимал трепещущую красоту в кулаке, отчего тонкие, хрупкие крылья обламывались, и все узоры, облетев, оставались лишь грязью на коже, обнажая прозрачный каркас. И после этого насекомое оставалось жалким, бесполезным. Я бросал их в пыль и давил. И никому никогда не рассказывал о подобном. А потом перестал надеяться, что что-то столь красивое станет моим хоть когда-нибудь.       Бабочка сложила крылья, спрятав всю красоту, что на самом деле — попытка защититься, и стала похожа на кусочек коры или ссохшийся листик. Прячется от злого, хищного мира. Совсем как я. Хотя мой доспех скорее кокон, нерушимая броня и скорлупа. Добровольное рабство. Отчуждение. Изгнание. Хватит ли у меня когда-нибудь смелости выбраться из него навстречу бликам солнца, играющим на полированных гранях Столпа?       Возвращаю глаза в нормальный режим, так и оставляю их затянутыми плёнкой. Нет, я не спать собрался. Просто наслаждаться минутами покоя и тишины. Хотя какой там тишины — рой насекомых всех родов гудит на миллионы голосов, ветер шелестит в деревьях, в реке плещется, играя, рыба. Но опять же, насколько это лучше брани пьяных лавочников и криков младенцев!       Зерно уже успело отмерить то, что я остановился, когда послышались лёгкие шаги за спиной — это возвращался Ин. Бронезверь же ступал совсем бесшумно, но, немного погодя, я услышал едва различимое гудение работы его механических внутренностей. Чтобы чуть разыграть, решил притвориться беззаботно спящим, и принял расслабленную позу.       Ин остановился рядом. Топчется. Сопит. Пахнет железом, пылью, немного потом. Запаха язв почти не чувствуется, да и вообще малец довольно чистоплотен, что для трактирной шлюхи невероятная редкость. Не решается меня разбудить, но ему явно не терпится поделиться впечатлениями. Сжалившись, открываю глаза.       — Мастер Харам! — радостно пищит Ин. — Я вас не разбудил?       — Я не спал.       — Ой. А я так пялился. Простите.       — Удивительно, что на меня вообще можно смотреть, — произношу тихо и устало.       — Вы странный, — Иннос повторяет то, что я уже слышал, — а ещё я не думал, что у вас… ну… есть волосы.       Искренне усмехаюсь:       — А что, не должно быть? Я человек, Ин.       — Простите, — опускает глаза. — Не представлял просто…       — Мы отличаемся от остальных только лицами и Зерном. В остальном — обычные.       — А…       — Нет. Не покажу.       — Да нет же, Мастер Харам! — чуть не обижается, — я вот… принёс вам.       Протягивает мне что-то блестящее и гибкое. Я смело подставляю ладонь, и на неё ложиться маленькая, искусно выполненная металлическая змейка, блестящая глазами-рубинами. Я даже не сразу понимаю, что это расстёгнутый гибкий, звеньевой браслет.       — Я её нашёл… ну, у грешника. Как будто новая! И такая красивая!       Действительно, необычайно искусная и тонкая работа. Такие вещи ценились и во времена до Явления высоко, а теперь… продав одну такую змейку, можно купить большой дом с видом на озеро, слугами и даже конюшней с лошадьми. Тем более…       Я провожу когтем перчатки по поверхности браслета. Ни малейшего следа. Н-да, в таком случае за эту малютку можно выкупить половину городка. А её мне так доверчиво отдал растрёпанный Ин, и в каре-серых глазах лишь собачья преданность и жажда похвалы. А ведь он должен хотя бы приблизительно знать цену такой безделушке, шлюхи разбираются в таких вещах почище торгашей!       — Это тунгстен, звёздный металл. Если ты так веришь в Повелителя Звёзд, то это — его знак. Дай руку.       Ин протягивает ко мне ладонь, но я защёлкиваю браслет у него на запястье, и просто змея, впившись в свой собственный хвост, становится ещё более древним знаком — Сансарой. Уроборосом. Но об этом мальцу знать уж совсем лишнее.       — Но Мастер Харам! — кажется, вот-вот расплачется, — это же я… вам… она плохая, да? Дешёвая?       — Ин, — я беру его ладонь в свои руки и решаю говорить предельно честно, — за эту змею можно купить красивую жизнь сотне таких, как ты. Благословенный Повелителем Звёзд металл не у всех Проповедников есть, даже полграмма. Тебе столько денег даже не представить.       — Тогда почему…       — Она не нужна мне, Ин. Я ни в чём таком не нуждаюсь. Конь, маска, доспех. Оружие. У меня всё есть.       — А мне что делать? — держит руку так, как будто змея на ней живая и может укусить, — это же…       — Мой совет — не снимай и никогда никому не показывай. Она может жизнь тебе спасти, но тебя могут за неё же и убить. И не переживай за неё! Звёздному металлу способен нанести вред только алмаз.       — Я понял, — кивает, рассматривая браслет, любуясь блеском солнца на его поверхности. — Но я всё равно вас отблагодарю, Мастер!       Ты уже отблагодарил, Ин. Своей тонкой фигурой, охваченной лиловой струящейся тканью, стоящей в высокой траве на фоне пронзительно-лазурного неба. «Мальчик-мальчик, пыльный носик…» Милая, детская песенка…       — Всё равно на моей руке он бы не застегнулся, — говорю я чистую правду.       Хоть браслет и болтается на тонкой ручонке, у меня запястье толще раза в два с половиной — три. А ещё я ловлю себя на мысли, когда блестящая полоска скрывается у Инноса в рукаве, что я ни на секунду не хотел обладать ею. Снова испытываю странное ощущение оторванности от бытия и общества. Впрочем, для меня это не новости. Нет такого общества, в которое бы органично вписались Чистильщики.       — Мастер Харам, мы не торопимся?       — Да не особо, — отвечаю.       — Можно я быстренько искупаюсь тогда? Жарко очень!       — Можно, — разрешаю, — только не до посинения.       — Да я совсем быстро! — уже расстёгивает халат.       Бежит купаться в одном белье, и я замечаю на пояснице и спине округлые ало-бордовые ожоги. Перед тем, как вбежать в воду, стягивает и исподнее, но я не имею ни малейшего желания смотреть на то, как он плескается нагишом, и снова прикрываю глаза. Купаться. Первобытная дикость, что-то древнее и забытое. Тотес, тихо фыркая, замирает в тени рядом — бронезвери не способны ложиться, но плотно закусившая металлоломом на фабрике машина рада оставаться в неподвижности.       Ин и правда особо не задерживался, вот уже шлёпает назад, вместе с запахом тины и…       — Мастер Харам! — кричит. — Смотрите!       Мокрый, взъерошенный, голый — но абсолютно довольный, потому что держит за жабры здоровенную усатую рыбину, едва ли не с него самого длиной.       Вскакиваю, чтобы помочь с невиданным уловом, но Ин так торопился ко мне, что здоровый сом почувствовал слабину, трепыхнулся сине-серым телом и полетел в траву, а Иннос, его уронивший, растянулся рядом. Проиграл борьбу. Наклоняюсь над удачливым рыбаком, перепачканным илом, чешуёй рыбины и гнилыми водорослями:       — Живой? — подаю ему руку.       Уцепляется за неё, подтягивается, и неожиданно заявляет:       — Мастер, у вас глаза… как у кошек. Красивые!       «Мальчик-мальчик, грязный носик…» Мокрые, слипшиеся волосы и ресницы. До тебя, худого, больного, несовершенного, с наклёвывающимся прыщиком на лбу — такое катастрофически крохотное расстояние, что дыхание касается моих губ. Человеческих. Нормальных. Как у всех. Способных на…       Отстраняюсь, может, немного грубым рывком ставлю Ина на ноги, опускаю. Взмётывает на меня хитрющий взгляд:       — Мастер Харам, мне показалось…       Шлюха. Догадался. Узнал. По глазам понял, даже таким. Почуял.       — Нет.       — Простите, — вдруг сникает, — я иногда забываю, что заразный.       — Я не могу от тебя заразиться, Ин, — чтобы не смотреть на него, вытаскиваю из травы бьющуюся рыбину. — Я носитель Зерна. Мы не болеем.       — Тогда… — робко тянет.       — Нет, Ин. Просто нет.       Объяснять ему не буду. Потому что сам себе объяснить не могу. Не природу своих желаний. Именно страх. Безотчётный, панический страх снять доспех, повалить Ина в траву, навалиться сверху и… Его так брали сотни раз. Он даже будет немного рад этому, «отблагодарить Мастера». Это почти нормально, почти… от ужаса колени подгибаются, по спине течёт пот, да так, что доспех не справляется. Срочно перевести тему. О чём угодно другом. Не смотреть. Не трогать. Не желать…       — Ты как его поймал, мелочь?       — На «червяка»! — хвастается, мгновенно переключившись.       — В смысле? — бью ещё извивающегося сома по голове, потом ещё раз.       — Ну, у вас так не получится, — хихикает, — или вы водяного духа выловите, не меньше!       До меня добирается смысл. Да, так сомов могут ловить только мальчишки, и это очень и очень опасно. Можно без наследства для будущих поколений остаться — зубы у сома, хоть и мелкие, довольно твёрдые, а пасть — сильная. Не успеешь подцепить самодельным крюком из отломанной ветки — куснёт так, что запомнишь на всю жизнь.       Сам я таким не баловался, в той речке, в деревне рядом с которой меня угораздило издать свой первый писк, даже уклейки редко ловились. А вот мальчишки на ярмарке, мастера всяких небылиц, рассказывали разное. Про азартные способы опасно себя развлечь с высокой вероятностью смертельного исхода — так и подавно. И рыбалка на «червяка» была как раз в числе таких забав.       — Съезжу к океану, поймаю кита, — расслабленно улыбаюсь.       — Ой, а можно мне тоже? — оживляется Ин.       — Голозадым и грязным? Однозначно нет. Тем более, отсюда он так далеко, что пока доедем, ты уже будешь минимум дельфинов ловить!       Ин утирает нос, отчего тот становится только грязней, и оглядывает себя:       — Ой. Как и не купался!       — Ну, так иди обратно. Заодно и портки свои найди.       Только пятки сверкнули. Ну, а мне досталась свежая рыбная добыча. Ин, похоже, просто приманивает всякие живые вкусности! Закупориваюсь подшлемником и маской, запах рыбьих внутренностей — не из приятных. И бросать их в траву — почти надругательство. Но муравьи будут рады, кажется, они своих детей именно подобным и выкармливают. Я бы был не против, если бы и мной после смерти букашки кормили своё потомство.       Похоронить себя окончательно, хотя бы в мыслях, мне не дал уже отмытый заново Ин, из милосердия к моим нервам хотя бы минимально одетый.       Подошёл, изогнулся тощим телом, отжимает волосы. И его острые лопатки вызывают у меня новый приступ панической атаки. Э-эх, «мальчик-мальчик, чистый носик…»