Предскажи им смерть

      Безделье в нашей профессии никогда не остаётся безнаказанным, и впору уверовать в не самых добрых богов. Потому что ночная гонка, на которую я так рассчитывал, превратилась в кошмарное путешествие в почти непроглядной тьме.       Гроза разразилась внезапно, накрыла стеной воды, и лесная тропа моментально превратилась в селевой каток, опаснейший аттракцион. Тотес то и дело оскальзывался, фыркая, я с трудом удерживал его и тремя связями, рука от напряжения страшно затекла. Вода сбивала его радар, и в такой темнотище даже высокочувствительные визоры оказались бесполезны. Но я ещё видел, зрение Чистильщиков острейшее, только у Искателей лучше.       Я не любил так глубоко влезать в «мозг» бронезверя, мне уже начинало казаться, что мы одно существо о восьми ногах и двух спинах. Голова болела, подташнивало, но у меня не было выхода — время, которого, казалось, было предостаточно, сжалось в точку, истаяло.       Успеем. Не первый раз. То, что произойдёт, если я опоздаю… не хочется думать. Уже и так на перчатке горит первое предупреждение, красно-оранжевой раздражающей точкой.       Скриплю зубами, когда ещё одна незамеченная мной ветка хлещет по ноге, но не от боли. Ночь на исходе, я устал. Пустил бы Тотеса быстрей — сломав и три конечности, бронезверь будет ещё на ходу, да и мне мало что грозит.       Я не один. Тонкая рука вцепилась мне в пояс, худое тельце прижалось к моей спине. Слышу через доспех биение маленького, как у птички, сердца. И это странным образом успокаивает.       Ин накрыт моим плащом, который, естественно, не промокает, и в целом удобно устроен. Понять одного только не могу — почему это меня так волнует. Всё моя привязчивость, пережитки нормальной жизни. Вот и Тотеса никак не поменяю, привык.       Бронезверь всхрапнул, щёлкнув пастью. Почувствовал, что я о нём подумал. Потому что я тоже чувствую его мысли. Ну, не мысли, бронезвери не разумны в полном смысле, но вполне осознанные понятия, ощущения. Не словесное наименование, что-то на уровне простейших визуализаций. Неясный механизм возникновения, но такие понятные образы на выходе.       Хлопаю его свободной рукой между тем, что приблизительно можно назвать ушами, успокаивая, хотя это вентиляционные раструбы, слышит бронезверь животом. Всё условно, им Конструкторы просто придают символически знакомые и удобные формы лошадей. Машинами, построенными до Явления, вообще не руководствуются. И это тоже крупица в мою уже очень стройную теорию объяснения того, как устроен наш мир. Которую я выстраиваю для себя из чистого любопытства и чтобы не свихнуться окончательно на заданиях.       Ни с кем не делюсь. Усмехаюсь в маску. Пожалуй, выдал только Ину, и то самую малость, ничего особенного. Не рассказывать же, что я видел внутри Столпа. Там, куда и Носителей Зерна никогда не допускали, а уж сопливых учеников — тем более. И если бы меня, тупицу малолетнего, обнаружил пускающим восторженные слюни на экспонаты Явления кто-то другой, а не Мать Роза, я бы пополнил ряды «проваливших экзамен». Я увидел непозволительно много, чтобы осознать на всю жизнь, что Проповедники — лгут, а вот молитвы содержат больше правды, чем можно было ожидать, как бы странно это ни звучало. И чем больше работал, общался с другими Чистильщиками, прислушивался к разговорам людей, видел сам и понимал, раздумывал, тем больше уверялся в своей правоте. Только Повелитель Звёзд никак не хотел вписываться. Я не мог понять и принять, или даже как следует обдумать одну, и самую важную, вещь. Как он мог…       Бронезверь проскользил сразу двумя ногами по луже, взметнув тучу брызг, но потом уцепился копытами за более утоптанную и широкую дорогу, припустил быстрей. Я втянул воздух. Город был уже совсем близко. Лес расступился, поредел, пока, наконец, совсем не сошёл на нет. Стало намного светлей, дорога — лучше и безопасней, но я не отпустил контактного кабеля. Меня бы осудили за излишнюю сентиментальность, но я просто не хотел подводить Тотеса. Глупо, но мне всегда казалось, что у нас партнёрские отношения, доверие. Смешно? Вполне. Бронезверь даже не собака. Он запрограммирован на полное подчинение.       Дождь тоже пошёл на убыль, как будто выполнил свою миссию по превращению леса в предбанник ада, и самой тропы — в реку забвения, и успокоился. Выкуси. Я успеваю.       Потянулись огородики, кое-где стали попадаться домишки, подсобные постройки — всё как обычно. Ин завозился сзади, видимо, выбираясь из-под плаща, чтобы поглазеть по сторонам. Но бронезверь в галопе это не фургон бродячих циркачей, на такой скорости мало что рассмотришь. Покосившись за плечо, замечаю, что Ин просто подставил лицо встречному ветру, закрыв глаза. Только он не знает, похоже, о том, что на него летят не только дождевые капли, но и грязь, превращая в совершенного чумазика. Не могу сдержать улыбку. Ничего, оботрётся, недолго осталось.       Через пару минут влетаем на окраину, распугав сонных кур и уток, торможу бронезверя рядом с переулком, гну ему шею, отцепляю контакты. Боль накатывает с новой силой, с глазах как будто цветные мошки. Смаргиваю, почти проходит. Спрыгиваю, ссаживаю Ина.       — Вояж окончен, молодой господин!       — Мастер Харам! — возмущается мелочь, — Какой я вам господин!       — О, ещё какой важный, с таким-то разукрашенным лицом!       Я едва могу сдержать смех, когда Иннос трёт мордашку, искренне изумляется грязи и пытается отчиститься. Сжалившись, обтираю его универсальной салфеткой, чему он не особо сопротивляется. Хотя, может, у меня истерика, нежелание того, что должно произойти.       — Ну, я пошёл, Мастер Харам, — он оказывается сильнее, чем я.       — Я Тотеса с тобой отпущу на всякий случай, — не смотрю на Ина, хотя из-за линз на маске он не сможет узнать направление взгляда, — черкнёшь хоть записку потом.       — Я не умею писать, — улыбается, но как-то грустно. — Вам же конь потом скажет.       Рассеяно киваю. Лишь бы молчать. Ничего не говорить. Иначе… боюсь схватить тонкую руку, сжать её… не отпустить. Сглатываю. Малодушно отворачиваюсь, вслушиваясь в отдаляющиеся шаги и цокот копыт бронезверя. Не на хорошую жизнь отправляю его… «А сколько там той жизни?» Стискиваю зубы. Я должен работать. Закрываю глаза, приподнимаю маску, расширяю нюхательные щели, втянув в себя воздух. В голове взрываются фейерверки, я слепну и глохну. Все запахи сразу, весь город. И утончённого парфюма, и блевотины в подворотнях, псины и кожи младенцев, цветов на клумбах и отхожих ям. И яркой полосой — запах Ина, привычный… уже привычный. Отпустить. Забыть. Не за этим я здесь.       Скверной почти не пахнет, такой старой, сбивающей с толку. И понятно — явные запахи Чистильщиков — металл, смазка бронезверей — не перепутать. Следу меньше недели. Вот как. Чужие жопы подтирать меня назначили. Со Столпом не спорят. Есть. Тонко, очень тонко. Пропустили, потому что это свежая Скверна. Новорождённая. Всё ещё визуально в порядке, а через день-два…       Выдыхаю. Недалеко. Открываю глаза, плотно сжимаю носовые щели. Хватит с меня этих ароматов. Возвращаю маску на исходную, одёргиваю плащ. Привычно проверяю показатели организма, доводчики оружия. Сцепляю пальцы в замок. Успокоиться. Вдохнуть через рот. Ну и что, что меня не прикроет ни команда, ни Тотес. Я Чистильщик тринадцать лет подряд. Холодный убийца. Шепчу основную молитву Явления и мантру Чистильщиков. Ритуал есть ритуал. Всегда помогает. И если на словах: «Отрину жизнь свою и приму Зерно, воин…» я чувствую, что дыхание сбито, то последнюю строчку я декламирую шёпотом ровно, как по нотам: «…простите меня, люди, за всё хорошее и доброе, что я сделал». Покой. Единение с внешним миром.       Даже в такую несусветную рань хозяйка уже занята на огороде, выдёргивает сорную траву, складывая её в подол рабочего платья, на котором, тем не менее, ещё можно разобрать знак Плодного Солнца. Я своей тенью от рассветных лучей перечёркиваю грядку, женщина оборачивается. Оседает, как подрубленная, опускается прямо в грязь, на колени. Но не умоляет, лишь оцепенело смотрит на меня снизу вверх. Молодая, но не красивая, изуродованная тяжким трудом и усталостью. Ранние морщины. Отёкшие глаза. Явление, какие они все одинаковые!       Толкаю хрупкую плетёную калитку, та даже не заперта, прохожу мимо замершей женщины, наступая на рассыпавшуюся траву. Нужно быть осторожным — такие вот, тихие — самые опасные. Именно тихонькая, озверев в секунду, и пропорола мне ножом бок через доспех.       А Скверна — вот она, выбежала мне навстречу в виде девочки лет пяти, улыбаясь, зовя маму. Чуть удлинённые зубки. Чуть неточные движения. Немного остекленевший взгляд. Не каждая мать заметит, это всё так неявно. А если и заметит, то мало ли чего это признаки.       Признаки смерти. Первой жертвой проросшей Скверны в абсолютном большинстве случаев как раз становится мать ребёнка. Для мутанта не имеют значения родственные связи, важен лишь набор массы. Еда. Подхватываю лёгонькое дитя, заношу в дом. Не люблю убивать на глазах у родителей. Так проще и мне, и им.       Даже заплакать малышка не успела. Хруст тонкой шейки, укол специальным стилетом меж рёбер, точно в сердце. Выдыхаю. Аккуратно пристраиваю ребёнка на полу, подальше от плетёных половиков. Дело не только в крови, её совсем немного. Через пару часов Скверна, агонизируя в трупике, начнёт его быстро разлагать. Весьма зловонно и грязно. Дети, они, как и любые цветы, приятно пахнут только пока живы. И всё это резко ускорит родительскую скорбь и похороны.       Немного расслабляюсь. Всё в порядке. Я по-прежнему могу убивать, ничего мне там не мерещится. Перчатка загорается зелёным и гаснет. Нет, подтверждению отметки об исчезновении Скверны ещё рано, я запрос не отправлял. Это запоздалый отслеживатель маршрута. Да на месте я, на месте, мой дорогой несовершенный Столп, который может определить Скверну лишь до точности «где-то здесь».       Осторожно отворяю дверь, выхожу. Хозяйка, мать упокоенной малышки, прислонилась к стене дома, уткнулась в неё, обхватив себя и согнувшись. Сгорбленные плечи вздрагивают от беззвучных рыданий. Всё как всегда. Прости меня за добро.       Такие вот жуткие, тихие горести. Соседи пошепчутся, да и забудут. Никто не застрахован. А дети — они и так слишком часто умирают. Голод. Болезни. Зверьё, настоящие и человеческое. А сколько раз я наталкивался на этих хрупких, маленьких созданий там, где им совсем не место? На стройках, в лесу, занятых охотой, на фабриках, фасующих сырьё растительных наркотиков… в борделях. Несовершеннолетний паренёк — проститутка со стажем. Ничего особенного, не стоит внимания.       Но дыхание почему-то сбилось, и в меня проникло чуть больше окружающего запаха. Скверна? Разумеется, только… неуловимо-свежая, но запах очень слабый, перебиваемый землёй, плесенью, соком трав. Ну конечно. Будь я внимательней, мог бы догадаться. У хозяйки дома на фартуке было восемь лучей. Два ребёнка. И второй… вдыхаю глубже. Под землёй, в дальнем конце участка. Погреб.       Женщина оборачивается и сразу понимает, что мой нюх не обмануть такими простыми уловками, хоть почти и получилось, Чистильщики до меня миновали её дом. Цепляется за стену, зажимает себе рот, чтобы не кричать. Слёзы залили покрасневшее лицо. Прости. Никогда ничего личного.       Тяну за ржавеющее кольцо, деревянная крышка в полу сарая для инструментов поддаётся без особого труда. Запах Скверны проникает теперь и через замкнутые щели. Ещё бы, она уже проросла.       В самую безобидную форму, которую мы, Чистильщики, условно называем «лунатики». Да, периодически находим такие вот «убежища». Потому что «лунатики» — безвредны и, зачастую, очень похожи на детей, которыми были ранее.       Вот и это существо сейчас выглядит как почти обычный маленький мальчик, только очень бледный и с тёмными, большими глазищами. Даже одежду носит. Ощеривает на меня мелкие острые зубки, шипит, демонстрируя длинный язык.       Часто такие же узнают родных, иногда общаются отдельными словами. Едят не людей, так как слишком малы и не нуждаются в наборе массы, а рыбу, мышей, иногда и овощи. И родители, заметив, что с их детьми происходит такая мутация — а она самая медленная, иногда пару недель — просто прячут их, продолжая заботиться.       Но это родители. А я — Чистильщик, и у меня есть приказ — уничтожать Скверну. И нет разницы, безобидна ли её форма или пожирает целые деревни.       Извивается, верещит. Сильный, хоть и маленький, но всё равно поступаю так же, как и с его сестрой — голову набок и в грудь лезвие. Гораздо быстрей, чем пытаться сбить его метательным ножом — ходят «лунатики» неуклюже, но прыгают как блохи. Оставляю трупик на полу, и хоронить не надо — засыпь погреб и дело с концом, и так не использовался. Поднимаю с пола лист вторичной бумаги. Цветы, выполненные водными красками. Невиданные в мире, огромные, чёрные, жёлтые, зелёные… всякие. Рисунки нечеловеческого существа. Про такое я ещё не слышал. Складываю лист в несколько раз, кладу в карман. Будет чем подтвердить байку, если дойдёт дело.       Выбравшись наружу по опасно хлипкой лестнице, уже не нахожу хозяйку во дворе. А жаль, она нужна мне по одному очень срочному делу. Обнаруживаю женщину в доме — она меня опередила. Нож, прежде чем воткнуть себе в грудь, обернула полотенцем. Зря. Я бы всё обставил намного чище, всем известная инструкция такова, что женщину, родившую двух и более детей со Скверной, следует также убить. Гордая, решила, что лучше знает, как распорядиться своей смертью. Видно, что тянула руки к дочери, но обнять её тельце так и не смогла. К лучшему.       Аккуратно закрываю задание комбинацией нажатий на манжет перчатки, оставляю все двери открытыми — так тела быстрее найдут. Всё остальное — не моя забота.       А между тем город ещё не проснулся. На улице навстречу мне попадаются лишь работяги с третьей смены и заблудшие выпивохи. Отступают с дороги, некоторые истово поминают Повелителя и Явление, а некоторые — мать мою и родню. Как будто семья имеет для Чистильщика хоть какое-то значение. Не бывает у нас семей. Столп — вся наша родня.       Тотес ещё не вернулся, но я и не ждал его так быстро. Тех сутенёров, кто согласиться взять пришлого, да ещё и заразного, к себе на работу, поискать надо. Хоть бы смазливый был или высокий хотя бы — а то так, смех один. Сдавило где-то глубоко в груди. Плохо. Очень плохо. Нужно немедленно напиться и как можно сильнее, вообще до состояния нестояния.       Но в столь ранний час все пивнухи ещё закрыты, счастье мне улыбается лишь с одной из них, скорее, борделе с баром, чем полноценной таверне.       Идёт уборка после очередной ночи обслуживания, официантки и работницы шныряют между столиков, убирая грязь, проветривают. Неубедительно изображают радость на размалёванных личиках, когда я прерываю их занятия своим визитом. Понятно. Те Чистильщики, что были в городе раньше, сюда захаживали и оставили хорошие деньги, иначе доброжелательности к одинокому мне было бы куда меньше.       Мне она и не нужна, и стеснять особо я никого не собираюсь. Сажусь у окна, заказываю графин самого крепкого спиртосодержателя, что у них найдётся, и яблоки. У меня есть цель, я буду уверенно к ней идти.       Через несколько минут рядом со мной материализуется хозяин борделя, которого явно разбудили, и заводит шарманку о том, какие у него распрекрасные девочки, как я, должно быть, устал, не желаю ли массаж и прочее. Как будто Чистильщикам нужен массаж. Мы же не Проповедники, что и доспехи, бывает, не носят.       — А и желаю, — заявляю я не самым трезвым голосом. — Мальчика!       — Мастер желает помоложе, постарше, котика, собачку?       Это он мне не зоофилию предлагает. Условные обозначения, кто кого и как. Поотираешься по таким местам, ещё не то знать будешь.       — Кота, — выделываюсь не совсем трезвый я, — и чтоб самого лучшего!       Не знаю, зачем мне это, да и не встанет, скорее всего, совсем. Но хозяин уже рассыпается в благодарностях и заверениях, что у него-то найдётся самый лучший парень, настоящая диковинка и профессионал по обслуживанию Носителей Зерна, только ему надо привести себя в порядок. Киваю, не торгуюсь. Я не тороплюсь.       Продолжаю так уверенно и успешно напиваться, что не сразу даже замечаю, что эта диковинка уже подошла и села рядом, игнорируя злостные перешёптывания соперниц. Поворачиваюсь. Да, сутенёр сказал правду больше, чем наполовину — экзотика. Парень родом из-за моря: раскосые тёмные глаза, чёрные, жёсткие, длинные волосы заколоты парой канзаши, халат вышит птицами. Он бы и трезвому мне показался симпатичным, а выпившему — и подавно.       — Мастеру хватит, — мягко останавливает он мою руку с очередным стаканом, — или он не сможет в полной мере мной насладиться.       Низкий, бархатный голос. Ничего женственного в манерах. Я заинтригован, мне уже интересна эта «полная мера». Я себя и при Ине ловил на мысли: «а как это вообще происходит между мальчиками? Да и узко же… там», а теперь вот нарвался на возможность узнать.       Послушно позволяю провести себя наверх, в комнаты. И тут хозяин борделя не соврал — профессионализм заметен не только в том, что комната у шлюхи явно личная, с богатым интерьером, так ещё и в том, что окно в ней плотно закрыто и зашторено. Это не общий зал, где полно запахов, и хочется хоть какой-то свежести. Здесь всё наоборот — ничто не должно отвлекать Носителей.       «Тобико» закрывает за мной дверь, присаживается на своё «жреческое» ложе, развязывает халат. Взрослый, вполне. Может, мой ровесник.       — Не желает ли Мастер снять одежду? О, только одежду, не доспех?       Мастер желает. Мастер много что уже желает, только вот…       — Повернись.       — Мастер?       — Повернись!       Встаёт, поворачивается. Халат соскальзывает на пол, являя мне не просто зрелище обнажённого мужчины, но фантастически-прекрасную картину. Огромную цветную птицу, раскинувшую крылья. Яркая, искуснейшая, тончайшая татуировка. Клюв, когти, всё, вплоть до извивов перьев хвоста по бёдрам, и оконечностей крыльев на плечах — как натуральное. Кажется, сейчас заклекочет и взлетит. Но не совсем это привлекло моё внимание. Чернила пытаются, но не могут скрыть шрамов. Округлых шрамов. От раскалённого железа.       Носителей Зерна не берут болезни, тем более, по здоровому виду жиголо заметно, что всё давно в прошлом.       — Нравится? — изгибается, смотрит на меня. — Это птица Рух, и Мастер может звать меня точно так же.       Мифическая птица шевелится, как отдельное живое существо, обещая мне что-то такое опасное, запретное, греховное, но безумно сладкое. Расстёгиваю плащ. Мастеру нравится.