Предскажи им смерть

      Доспех чуть прогнулся, амортизируя вес парня, но это не было необходимо, наоборот, живая, тёплая тяжесть Рух сверху мне нравилась. Я рассеянно поглаживал расцвеченную спину, пока проститутка перебирал, как бы изучая, пластины у меня на груди и плече.       Правильно, что он отговорил меня от допивания графина, сейчас голова более-менее ясная, и вроде как удалось показать себя полноценным мужчиной, хотя как именно — смутно помнится, на уровне ощущений. Всё же эта чёртова птица гипнотизирует, и ещё как. Но внутри её обладателя — безусловно приятно.       — Нравится? — спрашиваю я Рух о причине любопытства.       — Всегда нравились такие. Особенно плащи ваши.       — Не отдам, — произношу очевидное вслух.       — Ну я хоть полежу, — хитро улыбается «тобико», и так уже укрытый моим плащом ниже пояса.       — Наглый, — закладываю руку за голову, — мало того, что я кроватью тебе работаю, так ещё и плащ отжимаешь. И, к тому же, единиц берёшь ого-го.       — Ну так и сервис, — Рух изящно изгибает руку и подпирает тыльной стороной кисти подбородок.       — На него — без жалоб.       — Мастер, можно вас спросить?       Смотрит прямо мне в глаза, зная, видимо, как именно они расположены относительно линз маски, с неподдельным интересом.       — Можно, — соглашаюсь.       Далеко не каждый раз встретишь проституток, что позволяют оставаться в своей комнате, охотно общаются после секса, да ещё и задают вопросы. И, кажется, не «профессиональные»:       — Что вас подтолкнуло, Мастер?       Понятно. Не знаю, насколько я оказался состоятелен, но то, что абсолютно неопытен — было очевидно. Теоретические знания о том, что и куда, пусть и отработанные на женщинах, оказалось малопригодными. И да, «там» узко, но не настолько, чтобы не поместиться.       — Я не обещал, что буду отвечать.       — Всегда обговаривай условия договора заранее, — улыбается Рух, щурясь. — Но я могу и угадать. Неземная любовь?       — Я не буду отвечать.       — Не отвечайте, — парень прогибается, садится, стягивает с себя плащ, смотрит на меня сверху вниз. — Только постарайтесь не обещать ему то, что не сможете выполнить, как бы ни хотелось.       Губы «тобико» едва заметно дрогнули, он резко отвернулся, встал, потянул с пола расшитый халат. Волосы упали на спину, закрыв птицу до половины.       — Как тебе? — срывается у меня.       Замирает, как будто его ударили. Тихо произносит:       — Это слишком глупо.       Перебрасываю ноги на сторону, сажусь на край кровати, беру плащ, встряхиваю, расправляя.       — Можешь рассказать, если хочешь.       Заметно, что из парня что-то так и рвётся наружу, отвратительное, болезненное.       Смотрит вверх, еле слышно шевелит губами:       — Может, вы и видели, Мастер, вы много где бываете. Такой же, Чистильщик. Полоса поперёк маски чёрная. Линзы овальные. На лошадиную похожа. И конь у него зеленоватый… бред, — выдыхает, опускает глаза. — Всё могло измениться, почти десять лет…       — Я его видел, — перебиваю еле слышные причитания. — Года два назад, у Перекрёстка Морей. Не сработались, да и мне назначение сменили.       — Но живым, да? — Рух сжал халат в руках, так и не надев, на меня не смотрит.       — Тогда — живым.       — Значит, — горько усмехается «тобико», — он нашёл своё «королевство у моря» без меня.       Ох, скольким же девушкам можно было по молодости наобещать золотые горы, путешествия, море и дворцы. Всё, что угодно. И забыть тут же, переступив порог. А уж о тёмноглазом наивном пареньке — тем более, к чему, всё равно он вон, в язвах весь, умрёт скоро.       В груди что-то снова сжалось и отвратительно заворочалось. Я разозлился:       — Я думал, о таком ещё лет в семнадцать пора переставать мечтать.       — Мне столько и было, — зло огрызается Рух. — И не мечта это. Я там родился. А хозяин меня сюда привёз, сироту.       — Мне ужасно жаль, — раздражаюсь уже я, ища одежду, — но мне наплевать.       Рух опускает плечи и выглядит немного жалко. Откроешь душу — в неё плюнут, привыкай, мир — он такой.       В дверь осторожно стучат:       — Рух, отстань от гостя, иначе никакой зарплаты.       — Я закончил, — отзывается парень уже уверенным голосом, — через три минуты выйду в зал.       Это меня вроде бы ненавязчиво выгоняют. Всё равно неплохо, я бы и так уже был бы не прочь поправить своё похмелье и пойти поискать Тотеса. Бросив взгляд на перчатку, убеждаюсь, что задания до сих пор нет. Что ж. Подожду.       Рух перекручивает волосы, закалывает тонкими, драгоценными канзаши, набрасывает халат и завязывает его уже на ходу, торопится меня покинуть. Когда остаюсь один, дверь приоткрывает хозяин борделя:       — Простите, Мастер, там ваш бронезверь создаёт некоторые… кхм, проблемы.       — Сейчас спущусь.       Затягиваю рукава рубашки, оправляю манжеты. Вроде всё на месте, ничего не пропало. А Тотес, заскучав, и вправду может натворить всякого, только успевай ущерб оплачивать. Пожары, погромы, потравы грядок, ловля кошек и собак — чем он только себя не развлекает.       Хорошо, что вернулся, значит, Ину удалось устроиться… или нет.       Потому что вот он, собственной мелкой личностью, сидит за столиком в углу и уплетает из миски суп. Но это не проблемы. Проблемы — это морда Тотеса, которую он просунул в окно с улицы и уложил на стол рядом. Сторожит. Наблюдает.       Завидев меня, косится линзой, наверное, жопным чувством уловив, что что-то сделал не так, втягивается на улицу и, судя по звуку, рысит куда подальше. Потом выйду, привяжу его к коновязи. Сначала надо разобраться с ещё одной мелкой неприятностью.       — О, Мастер Харам! — оживляется Ин. — Вы здесь! А я-то думаю, зачем…       — Не ори, — сажусь напротив за стол и жестом подзываю официантку. — Ты сам что здесь делаешь?       — Ем, — бесхитростно и честно отвечает Ин.       — Я вижу, — хочется потереть виски, но в маске это невозможно, а ещё сломать официантке ногу за нерасторопность.       — Меня пока никуда не взяли, — огорчается Ин, — даже сюда. Раз хотели побить, раз — ограбить. Больной, говорят, не нужен. Но я ещё не везде был! — оживляется. — Только скажите Тотесу, Мастер, чтобы меня выпустил.       — Скажу, но… — не договариваю.       Передо мной учтиво ставит пиво и нарезанные яблоки никто иной, как Рух. Перебил заказ. Лицо непроницаемо, но я уверен, уже смерил Инноса не одним презрительным взглядом. Ну да, куда ему, отрёпышу, до тебя, цветка в соку.       — Фрукты в патоке, — заказываю я, — молоко и ещё столько же пива.       Рух кланяется, забирая опустевшую тарелку, едва заметно, не так, как положено прислуге. Злится. Без разницы. Никакого вреда он нанести не сможет и не посмеет.       Всё безразлично, пока рядом сидит Ин, сжав в замок пальчики. Пахнет. Не только улицей, пылью, теми притонами, где успел побывать. Собой. И я понимаю, что этот аромат уже не забыть. Никогда. До смерти. И дело не в том, что у всех Чистильщиков исключительная память на запахи. Совсем не в этом.       — Опять вы меня кормите, — мило смущается, когда Рух, обернувшись на этот раз намного быстрее, ставит перед ним молоко и сладости.       — Так уж вышло, — краем глаза наблюдаю за тем, как «тобико», услышав больше, чем ему предназначалось, ухмыляется краешком рта, протирая пустующие столы.       Так и рождаются все грязные и гадкие сплетни. От зависти и обиды. Пусть это, вроде как, не запрещено, но слух о Чистильщике, трахающем парней, охотно обсосут и приукрасят. Ину станет лет девять, и я его не иначе, как публично на столе загибать буду. И почему люди всегда так охочи до подобных грязных россказней?       — Счастливая случайность? — улыбается Ин.       — Я этой «случайности» бока-то обобью, — ворчу.       Конечно, я поручил Тотесу охранять Ина сам, но конь превысил служебные полномочия, удерживая того здесь.       — Я не люблю молоко, — дуется мелкий.       — Пей, оно полезное.       — Как моя мама говорите, Мастер Харам!       — Ну так слушайся!       — Ладно, — Ин сдаётся и честно запивает фрукт парой глотков.       Мне же даже горячо любимые яблоки в горло не лезут, я просто прихлёбываю из стакана, поправляясь, и всё.       — Я бы тоже лучше… Пива, — Ин тихо жалуется.       — Бы. Вот оно-то как раз вредное, особенно для мелюзги .       Ин насупливается:       — Ну вы-то пьёте!       — А ты не ведись на плохой пример.       — А вы не подавайте, Мастер! — ехидничает.       — Так, — опрокинув в себя пару последних глотков, отставляю стакан, — домучивай молоко и пойдём отсюда, слишком тут стены ушастые.       — Что? — искренне не понимает Ин.       — Пей, говорю, и пойдём.       Послушно дохлёбывает, стирает рукой молочные «усы» и плетётся за мной к выходу.       — Тотес, покажись, — произношу я негромко, выйдя на улицу.       Конь, прячущийся неподалёку, высовывается из-за угла.       — Иди сюда, ты мне нужен, — строго приказываю.       Подходит, тычется головой мне в плечо, покусывает плащ. Невозможно всё же на него злиться, особенно при Ине. Притягиваю за упор, спрашиваю:       — Голодный?       Согласно фыркает. Хозяин из меня так себе.       — Он хорошо себя вёл, — защищает бронезверя Ин.       А то я не знаю, что конь меня не подведёт, «характер» только при мне и показывает.       — Ну, раз есть свидетель, — шутливо милую я зверюгу, — то пойдём, купим тебе чего-нибудь.       Город уже полностью ожил и вошёл в рабочий ритм. Прохожим, спешащим по своим делам, почти нет дела до нас. К тому же, для столь больших городов Чистильщики не в новинку. Только Тотеса сторонятся, и коню намного реже, чем обычно, приходится оскаливаться и щёлкать пастью. Даже дым из ноздрей не пускает.       Ближе к промышленным районам как раз потянулись лавочки старьёвщиков, продающих всё — от презервативов до боеприпасов, причём не факт, что ни то, ни другое не было в употреблении хотя бы раз.       Найти подходящую пищу для бронезверя здесь не представляет никакого труда. Выходит дешевле, чем покупать опилки или специальные консервы. И выбирать не приходится — конь сам тычется мордой в приглянувшиеся куски хлама. Когда в зубы Тотесу попадается что-то перекрученно-кружавчатое, на поверку оказавшееся предметом женского интимного гардероба, Ин прыскает. Ну да, немного забавно. Хотя это всего лишь пластик, топливо.       Я рассеяно скольжу взглядом по разложенной мелочёвке, пытаясь отвлечься и не думать о более важных проблемах. Перчатка всё так же бесстрастно высвечивает «ожидайте». Жестоко. Когда рядом опять вертится этот мелкий в лиловом халате, я очень хочу принять заказ как можно дальше отсюда, за Перекрёстком Морей и, желательно, срочный. А лучше вообще попросить о переводе в тот регион. Уже работал там, да и список послужной почти безупречный. Заодно, если встречу того, с лошадиной мордой, напомню ему кое о чём и послежу за реакцией. Точно. Вот сразу же после годовой проверки и попрошусь. Если только не возьмут в Столп.       Усмехаюсь своим мыслям. Едва ли каждый десятый Чистильщик попадает туда, а уж до тридцати лет и подавно. А тех, кто намного старше, списывает на покой сама работа — не бывает престарелых Носителей Зерна.       В груде всякого барахла замечаю что-то блестящее. Подцепляю когтём перчатки и вытягиваю на свет длинную серьгу из полированных, «глазастых» бусин. Кварц, цимофан, халцедон. «Соколиный/кошачий/тигровый глаз». Острый наконечник, красно-бурый. «Бычий глаз». Видимо, создатель серьги увлекался магией и оккультизмом. Или просто знал толк в украшениях.       Старушка-продавщица грустно разводит руками, мол, одна такая.       — Сколько? — рассматриваю я камни на свет.       Немного помешкав, нерешительно показывает два пальца. Киваю. Разумно. Старушка протягивает мне видавший все виды считыватель, я отбиваю двести единиц и сжимаю украшение в кулаке. Бабушка же показывает экран дедушке, сидящему рядом, торгующему рыболовными снастями, а потом быстро прячет аппарат, как будто его могут украсть. И оба на меня смотрят как-то странно.       Два пальца означало «двадцать» — поздно понимаю я. А, может, и вообще «две единицы». Я даже и не на рынке, вокруг — окраинные трущобы, а эти старички доживают свою нищенскую старость. Мне не жалко, совсем. Ведь это — кусочек счастья, который можно купить за деньги.       Окликиваю Ина, рассматривающего деревянные садовые мельницы и флюгера — вещи, безусловно, красивые, но сомнительной полезности. Протягиваю ему серёжку:       — Держи, дарю.       — Мне? — изумляется, но хватает, цену он не знает.       — А кому же. На память.       Отворачиваюсь, понукая Тотеса идти вперёд. «На память». Ты что, Харам, хочешь, чтобы он тебя запомнил? Тосковал? Тебе же бросить его придётся, в этом городе, уже скоро, и отнюдь не в золотой клетке! Хочешь, чтобы ждал, как Рух, годами? Того, кто никогда не вернётся и не отвезёт его к морю, потому что…       — Вы заметили, Мастер, да? — Ин забегает вперёд, заглядывает мне в лицо, как будто хочет хоть что-то разглядеть за маской.       Серёжка в левом ушке слишком длинная и лежит наконечником на ключице, обтянутой рубашечкой. Всё равно смотрится красиво, сочетаясь с глазами и волосами Ина. Удачная покупка. Как знать, не позови меня Столп, может, я был бы резчиком по камню или ювелиром.       — Заметил. Скажи лучше, куда ты предыдущую дел? Потерял?       Я давно приметил крошечное отверстие в мочке, которое пустовало.       — Нет, продал, — отзывается Ин. — У нас одна девушка заболела. Хозяин, конечно, денег дал, но не хватило. Ну и кто сколько сможет собрали.       — Помогло?       Мотает головой:       — Нет, весной схоронили.       И убегает вперёд, по пыльной дороге. Для него всё — просто, всё — понятно. Жизнь, смерть, отношения, деньги, секс — обо всём есть представления. То, над чем люди философствуют, напрягая умы, с незапамятных времён, — для него неотъемлемая часть жизни, и не нуждается в толковании. Первобытная невинность. Незапятнанное, совершенное счастье. Чудо.       И когда смотрю, как Ин резвится, как шёлковая лиловая бабочка, беззаботно, легко, мне кажется, что это и есть то, что называют совершенством. Не имеют значения ни Столп со всеми его загадками, ни Явление, ни моя работа… Ничего.       Привычный мир, кажется, рушится, и я цепляюсь за его осколки в паническом ужасе. Страшно. Страшно, что всё может быть так просто. Страшно, что это и есть — правильно и… можно так же. Можно быть с ним всегда, или хотя бы долго, не ведать забот… почти физически больно.       Нет. Догнать его, развернуть к себе, толкнуть, задрать халат, снова опустить его в грязь, напомнить ему, что есть жизнь… но ничего же не будет. И с перебитым крылом птица будет петь, а Ин — утрётся лишь и улыбнётся. Нет такой грязи, что к нему бы пристала.       Думая так, любуясь Инносом, я и сам не заметил, как миновал пригород. Дорога заплутала в полях и посевных лугах, а солнце наклонилось к закату. На перчатке всё так же тускло светился огонёк ожидания. Значит, пора было возвращаться, искать ночлег. Но неплохо было бы отдохнуть немного.       — Ин, — подзываю я паренька, — пить хочешь?       Кивает растрёпанной головой. Пьёт из фляги жадно, роняя блестящие капли на скошенную стерню. Я присаживаюсь у смётанного стога будущего сена и смотрю на злаковое поле, за которым — ещё одно, а затем — бесконечное алеющее небо. Горлышко фляги пахнет Ином, может, хранит его вкус. Вода кажется волшебной.       Парнишка что-то собирает в полосе уцелевшей травы на меже. Наверное, цветы на очередной венок. Сегодня я точно разрешу себя им украсить, потому что вся эта остальная жизнь, работа — не раньше, чем через два часа. А здесь — подлинная магия.       В руках у возвратившегося Ина — не цветы. Тонкие стебли с буро-алыми ягодами переспевшей земляники. И он принёс их мне, хотя у самого ротик тоже измазан, пальцы потемнели.       Расщёлкиваю маску, снимаю её. Вдыхаю запах терпко-сладких ягод, колосьев, далёкого леса, животных, что были здесь днём. Ветер не от города, и его мерзких ароматов не слышно.       Кладу ягоду в рот, давлю языком. Жмурюсь. Взрывной фонтанчик вкуса. Настоящее лето. Детство. Полные животы ягод и недозрелых фруктов у всех, от мала до велика. Не просто вкус и запах. В соке содержится сама память о счастье.       Ин же — улыбается, освещённый сзади закатным солнцем. Вдруг наклоняется вперёд, ко мне, упирается ручками в плечи и… целует. Нет, не так. Осторожно трогает своими земляничными губами мои. Это уже я его целую, грубо, жадно, по-взрослому, с языком, умею — неважно, но хочу — безумно. Прижимаю к себе тонкое тельце, Ин неловко плюхается ко мне на колени, не разрывая поцелуя, сам уже заигрывает язычком и чуть покусывает мне губы.       Сумасшествие длится и недолго, и вечно, до тех пор, пока страх и здравый смысл не взвывают во мне, перекрывая друг друга. Отталкиваю Ина так, что он падает, наверное, ударившись локтями. Пытаюсь, как школяр, стереть поцелуй с губ, спина мгновенно взмокает. Паника. Ужас. Уверенности даже надетая и защёлкнутая маска не прибавляет. Страшен не сам поступок, а то, как я легко пошёл на это. И сам себе противен теперь. Мир разрушается. Распадается. Разлетается. Перестаёт существовать. Само моё «я» истирается. Пропадает. Нет ничего, что бы не было зыбким фантомом, кроме:       — Простите, Мастер Харам, — Ин поднимается, отряхиваясь. — Мне показалось, вы хотели этого.       Показалось. Показалось. Запомнить и твердить, как Проповедники мантры. Не пускать разрушительную правду. Не признаваться в ней.       — Показалось, — я ловлю Тотеса за упор, вскакиваю в седло.       Гикнуть коню, ускакать прочь, куда глаза глядят, всё равно же, где приказа от беспощадного Столпа ждать. Бросить его здесь, в поле. Не погибнет, до города — рукой подать. Не трогать, ни в коем случае. Не желать. Забыть.       — Поехали, холодает, — протягиваю Ину руку, помогая запрыгнуть в багажную выемку.       — Но мы могли бы… — мурчит Иннос голоском шлюшки.       — Не могли, — прикрикиваю на него и пускаю Тотеса крупной рысью.       …зародыши мыслей об обнажённом Ине, его тонком теле среди увядающих трав, едва освещённом алым солнцем, теле, что я бы мог ласкать бесконечно, как максимум… и нежные губы, вкус которых никак не истирается с моих, шептали бы мне всякие пошлые глупости… тонкие руки — обнимали, и верилось бы, что бесплатно. Потому, что просто так хочется, а не потому, что Мастер делает подарки…       Аборт. Нерождённые, неоформленные мысли — прочь из головы и на свалку. Надо что-то решать, и решать быстрей, пока Столп не отмерил задание, пока не настало утро, пока можно не смотреть друг на друга…       В городе перевожу Тотеса на шаг, Ин из-за спины робко просит:       — Можно мы вернёмся в то же самое место?       — Зачем? — взрыкиваю, не желая видеть Рух.       Только не говори о том, что хочешь, чтобы я взял тебя. Не говори, не проси, иначе…       — Я им рыбу отдал. Ну, сома. Чтобы не пропал. Сказали, приготовят.       Гора с души просто. Это я, лишь я тут о пошлостях. Ин же — о еде. Я, конечно, могу отказаться, но видеть расстроенного Ина, который так старался поймать рыбину, ещё больше не хочется, чем озлобленного Рух.       — Хорошо, поворачиваем.       Я кое-что придумал, и это место подходит ничуть не хуже, в общем-то, чем другие. В зале народ есть, но уже немного, местные девочки ушло развели клиентов по кабинкам и комнатам, задерживаются только те, что охочи выпить не до, а после «основного процесса».       Убедившись, что Ин, примостившийся за столиком под окном у дальней стены, в ожидании вкусной рыбки ничего не услышит, и Рух поблизости не наблюдается, наклоняюсь к хозяину, пишущему в конторскую книгу за барной стойкой.       — Чем могу? — любезничает, Рух явно отчислил за меня хороший процент.       Киваю на Ина, болтающего ножками:       — Почём возьмёшь его к себе? Если Чистильщик убедительно попросит, а?