Предскажи им смерть

      Ну, вот и всё, пожалуй. «Ожидайте» сменилось на: «Объединитесь с группой». Значит, уже совсем скоро в город приедут ещё Чистильщики, и я присоединюсь к ним. Наверняка впереди нас будет ждать либо сражение с большим монстром, либо серия расправ.       В любую другую минуту я бы уже был в полной боевой готовности и проводил техосмотр Тотеса, чтобы хоть как-то скоротать время в нетерпении. Только — не в эту. И причина есть. Маленькая такая, спящая причина. Ин. Устроил свою голову на моём животе, прижался к моему бедру, оплёл ногами. Не пускает. А ещё даже через доспех чувствую, как в меня упирается нечто твёрдое, очень горячее, хотя и совсем небольшое. Взрослый уже совсем, да?       Мне слишком хорошо видны и его худые плечи, и выпирающий позвоночник. Вся спина. И от поясницы и вверх… я сбился на втором десятке. Ожоги. Причём не только свежие, но уже и заживающие, и почти незаметные. Так боролся он со своей болезнью без лекарства. Гадко внутри от того, что из-за какого-то подонка этот малец терпел такие мучения. Ну, здесь ему будет намного лучше. Рух, конечно, озлоблен и завистлив, но не даст в обиду.       Разумеется, здесь бордель. Каждодневное унижение. Но Рух цинично-прав. Это лучше, чем «королевство у моря». Это только кажется, что можно оставить Ина заниматься «честным и благородным трудом» — то есть гробить последние крохи здоровья на каком-нибудь заводе, жить в продуваемой всеми ветрами лачуге, и не быть застрахованным от того, что кто-то придёт ночью, зажмёт рот и возьмёт забесплатно всё, что захочет.       — Ин, — я осторожно дотрагиваюсь до плеча парнишки, — мне пора.       Копошится, немного перемещается, так что мне уже легко освободиться полностью. Не просыпается, сворачивается в клубочек. Дышит приоткрытым ротиком. Да. Вот таким я его и хочу на всю жизнь запомнить, потому что забыть — никогда не смогу. Спокойным. Сытым. Спящим. Это будет убаюкивать мою совесть по ночам, хоть немного.       Дальше — не сложно. Одежда, плащ. Оплатить счёт у хозяина, заспанно зевающего за стойкой. Не прощаться ни с кем. Вывести Тотеса из конюшни, потрепать по морде. Чуть глубже вздохнуть, пока ещё утро и прохладно. Всё. Я их чувствую. Конь фыркает и не хочет идти поначалу. Как будто сомневается, готовы ли мы. Нет, всё верно. Оставить — не значит забыть.       На окраине города — три силуэта в чёрном. Им пришлось недолго меня ждать, но всё равно вожак нетерпелив:       — Отбивай встречу, поехали. Иначе не успеем.       — И тебе здравствуй, — отвечаю на это.       На перчатке — новое задание. Отметка через час, срок — два дня. Бронезверю езды — неполные сутки. Но троица Чистильщиков уже разворачивается на выезд из города.       — Где горит? — окликиваю их.       — У меня бронезверь подтекает, — отзывается один из них. — А Столп отката не даёт. Поедем на крупных рысях, не быстрей.       — Так сломай ему ногу и получи одобрение, — пристроившись в хвост процессии, я начинаю злиться.       Оборачиваются все трое и, если бы не вычурные маски, я бы мог увидеть их неодобрительные взгляды. Но напряжение и так повисло в воздухе.       — Что? Что я такого сказал? — огрызаюсь.       — Да расслабься, — подаёт голос третий всадник, до этого молчавший. — Мы просто не хотим, чтобы наша троица разделялась. Ещё вот это задание, и все к Столпу поедем.       — То есть я у вас теперь четвёртый лишний? — усмехаюсь.       Мне знакомо это ребячество. Особенно к первой своей команде привязываешься и думаешь, что вы так и будете копытить все вместе по городам и весям. Так никогда не бывает.       — Вроде того, — отзывается тот, кого я про себя назначил вожаком троицы, — не знаю, правда, зачем. С чем таким мы втроём можем не справиться.       Страшное подозрение закрадывается мне в разум. Да и кони у них — лёгкие, красивые и, как оказалось, ненадёжные. Неудачные, современные модели. Осторожно спрашиваю:       — А сколько вы уже вместе работаете?       — Полгода! — с некоей долей гордости заявляет вожак. — А ты?       Я давлюсь смешком, но наружу не вырывается ни звука. Да, костюмы и маски искажают и фигуру, и голос. Догадаться, кто какого возраста, довольно сложно. Но по коням можно хотя бы приблизительно.       — Подольше, — сдержанно отвечаю.       — Но ты уже знаешь, в чём прелесть нашей работы, — весело отзывается тот парень, у которого сломан бронезверь, — от тебя борделем за километр разит.       — И парнями, — добавляет вожак. — Ты весьма нетрадиционен, а, друг?       — Можете не бояться, — парирую, — вы не в моём вкусе.       — Шутишь, значит. Ну-ну, — только и было мне ответом.       Дальше мы довольно долго ехали в молчании и на бесящей скорости. Но я не протестовал, группа Чистильщиков не должна разделяться, даже если что-то кого-то не устраивает. Успеем, они правы. К тому же, потянулся лес с его гостеприимной прохладой, пением редких пташек и, иногда, довольно живописными прогалами, залитыми солнцем.       Когда я ещё работал у Перекрёстка Морей, то случилось водить знакомство с Чистильщиком-поэтом. Сочинял почти на ходу, надо сказать, весьма неплохо. А на перевалах записывал всё в толстый блокнот клетчатой бумаги — дорогую, дефицитную вещь. Ну, наглядишься на всякую природную красоту за всю карьеру Чистильщика — вдоволь. Как и на страдание, смерть, развалины.       Вот, как раз одни и потянулись слева от тропы. Наполовину завоёванный лесом заброшенный и покинутый город. Уже нигде не белеют человеческие кости, надёжно теперь погребённые под слоями осенних листьев и кустами сочной травы. Всё металлическое — сожрала ржавчина. Деревянное — победили сырость и насекомые, на последних гнилушках скоро, с дождями, появятся семейки грибов.       Остались лишь стены, искрошенные, подбитые лишайником. Пустые провалы на месте окон. Кое-где сохранилось несколько этажей, и перекрытия образуют лишь разные уровни леса. Повсюду — деревья, кустарник, а на самых ровных и неприветливых, открытых всем ветрам поверхностях сохранился первозданный цвет — серый. Мир до Явления был серым. А вовсе не цветным, как в сказках Проповедников.       Серые громады домов. Пыльное покрытие улиц. Небо, которого не разглядеть из-за яркого света. Серые, огромные заводы, не чета нынешним. Мир, который, наверное, не знал ярких красок, радости, сострадания.       Но, может, всё было и не так. Никто сейчас этого не знает, кроме Хранителей Столпа. Но те — молчат. Как будто до Явления вообще не было ничего, как будто мир начался именно с него. Будь их воля, Проповедники так бы и говорили, но… слишком много свидетельств старого мира осталось вокруг. И слишком многое, что было изобретено и создано до Явления, используется и сейчас.       Но почему бы не придумать какую-нибудь легенду о них? Рассказать хоть что-то? Что именно спас тот же Повелитель Звёзд? Стоило ли это спасать? Нет ответов. Веруйте и всё. А тех, кто задаёт вопросы, особенно громко и публично, потом больше никто не встречает. Живыми.       Проповедники — они же не только учат. Они ещё и карают. У них так же есть Зерно и костюм, подающий в руки тонкие, незаметные клинки. Только что белый, но разницы — нет. И, как Чистильщики чуют, Проповедники — слышат. Если мы убиваем честно, и только заражённых, то они — тайно. И только непокорных.       Днём Проповедник, вещающий на площади, не только говорит. Он — слушает. И слышит. И запоминает. А ночью — молча делает свою основную работу. Поговаривают, что и «херувимы» — не только любовники. Помощники. Прикрытие. И… ничего не утверждаю, но иногда трупы непокорных находят обескровленными. Или без органов. Довольно часто для того, чтобы можно было все случаи списать на диких зверей.       Я бы не смог так работать. Одно дело знать, что перед тобой хоть и маленький ребёнок, но на самом деле — просто непроклюнувшийся монстр. И совсем другое — убивать людей просто за то, что они смеют задавать вопросы или сомневаться. Столп, однако, призвал меня Чистильщиком, а не Проповедником или Искателем. И уж в его воле даже я не сомневаюсь.       Троица между тем, заметив, что я не болтлив и не лезу к ним с расспросами, постепенно разговорилась, парни принялись обмениваться какими-то шутками и подколками «для своих». Я не слушал, лишь внимательно присматривался к неисправному бронезверю. По всему казалось, что повреждение совершенно плёвое, просто необходимо небольшое внешнее вмешательство — внутренняя система бронезверей способна на саморемонт, но иногда ей нужно немного «подсказать».       Темп езды был просто издевательский, я едва не физически чувствовал, как Тотес иногда «играл» под седлом — нормальному, исправному бронезверю хотелось скакать быстрей. Странная у него логика — пока с нами был Ин, конь не выделывался, даже когда я его шагом морил часами.       Вот. Приказал же себе не думать о нём и не удержался. Хоть часа два прошло? Бросаю взгляд на перчатку. Три с четвертью. Своеобразный рекорд. Значит, смогу отвыкнуть, хотя бы постепенно. Почему эта пара-тройка дней вообще должна как-то влиять на мою жизнь? Тринадцать лет до этого всё было стабильно, иногда — стабильно хорошо, иногда — стабильно плохо. Были и депрессия, и апатия, и желание всё бросить, вырвать Зерно из груди и вернуться к жизни обычного человека.       Но правда была в том, что обычной жизнью я жить бы уже не смог. И не потому, что не умел и не знал никакой прибыльной профессии — те же разнорабочие всегда нужны, а мне и собственных физических сил, без доспеха, — не занимать. А потому, что, несмотря на всю отвратительность, сложность и ужас своего нынешнего бытия Чистильщика, сбежать — трусость. Как бы наши методы ни были жестоки, без нас миру, и без того еле живому и отвратительному, будет ещё хуже.       Ложь самому себе — она самая жалкая и неубедительная. Дело в том, что всё, что касалось Ина, было… чем-то исключительным. Особенным. Но, в то же время, жутко опасным. Пугающим. Я не хочу и про себя называть это чувство настоящим именем. Знаю только, что ничего хорошего оно ещё никому не приносило. Даже в сказках. Особенно в них. Потому что там, когда влюблённые наконец-то оказываются вместе, история заканчивается. А для тех, кто не понял, написано: «Конец сказки». Дальше, по крайней мере, в нашем мире, — быт, семья, ранние дети, муж — гуляет и пьёт, и хорошо, если не бьёт, жена от него не отстаёт.       А в моём случае — ещё хуже. Взрослый, здоровый мужик и паренёк, что ему как сын. Как мы будем жить? Где? На какие финансы? Он что, будет меня вечно ждать — Чистильщика, который и сам не знает, в какую часть мира его забросит? Да и как обеспечить ему безопасность… да и не будет он меня ждать, молодой-то парнишка. Потому что это я чувствовал к нему… да и продолжаю чувствовать, нечто… А для него я — удобный вариант для выживания. И свою функцию отработал. На полную. Снабдил и убежищем, и деньгами на первое время и на лекарства. Да ещё и продался — дёшево. Всего лишь за улыбку. За проклятую беспечную, искреннюю улыбку. У него таких в запасе — на весь мир хватит. А ещё больше — фальшивых, «рабочих». И ещё не одна сотня уловок, на которые попадутся простаки вроде меня. Таких убедительных.       Я бы до последнего верил ему, если бы не видел, как он работает. Не видел его взгляд в номере борделя — без сомнения, самой привычной для него среды. Профессиональный, расчётливый взгляд соблазнителя, который лишь хочет поиметь с клиента побольше.       Зато теперь — всё правильно. Всё — как нужно. Я — в пути на новое задание, Ин — в борделе, под присмотром Рух. Там тепло, сытно, есть горячая вода и более адекватные, сговорчивые и щедрые клиенты. Каждому — своё.       Лес всё не кончался, и сказать, сколько времени уже прошло, сложно. Но объективно — хорошо уже к вечеру. Дорога теперь потянулась через заброшенную речную дамбу — поверху можно было проехать, но свою функцию плотина уже не выполняла: вместо узких отверстий, через которые должна была вырываться с силой вода, теперь — раскрошенные дыры, просто делящие реку на несколько частей, которые тут же вновь сливаются вместе.       До Явления такие сооружения использовались для выработки электричества, кажется, в весьма крупных масштабах. Если бы только у жителей города, что я покинул, было достаточно сил и умения, чтобы её починить и применить…       Запрета, как ни странно, на использование старинных устройств и технологий не было никакого. Только не было и знаний, как это делается. Хотя я не удивлён. Даже сейчас, если бы, допустим, вымерли все каменщики — никто бы не знал, как правильно заниматься их ремеслом, всё бы пришлось начинать с нуля. Так и во время Явления просто погибли люди, которые знали, как строить или хотя бы как использовать свои механизмы и сооружения. А те, что уцелели, были слишком заняты элементарными проблемами выживания.       И можно ими, кстати, гордиться. Потому что из полного хаоса и разрухи мир смог возродиться до нынешнего состояния всего лишь за двести пятьдесят лет. Да, он суров, жесток, безобразен, несправедлив. Но в нём хотя бы можно жить.       Погода этим летом огорчает своим непостоянством, воздух, горячий, тяжёлый и вязкий, порождает грозу. На клонящееся к горизонту солнце набегает сначала одна робкая тучка, а потом — стая полноценных дождевых облаков.       — Нужно сделать привал, — впервые за несколько часов нарушаю своё молчание.       — Мы не успеем, — запальчиво возражает мне вожак.       — На нас движется буря, — интонацию я не меняю. — Ваши звери переломают ноги. Вы умеете вести их своими глазами?       Троица в самом деле притормаживает коней. Оборачиваются ко мне, и выглядят так, как будто я сморозил великую непогрешимую истину, или наоборот, что-то несусветно дикое.       — Вас что, в Столпе не учили? — спрашиваю.       — Учили, но… — наконец, тянет вожак, — это так сложно. И опасно!       — Ехать вслепую ещё опасней, — я гну голову Тотесу, останавливая того полностью. — Меня дальше вы только волоком потащите.       Спрыгиваю, веду коня в подлесок, выбирая место, где деревья погуще, а земля — повыше. Быть смытым селевым потоком как-то не хочется. Чистильщики, постояв и посовещавшись, наконец, следуют за мной. Я разворачиваю непромокаемую ткань, расправляю. Тотес фырчит, но слушается, и вот уже у меня готова полупалатка — я буду защищён от дождя и ветра с одной из сторон — полностью. А ещё, привалившись между средними и задними ногами зверя и завернувшись в плащ — можно и подремать. Зимой, в буран, в поле — намного хуже.       Я опять становлюсь предметом пересудов и переговоров — у моих попутчиков чехлов на бронезверей нет, кажется, они не представляли, что такие бывают. Зато их модели зверей умеют ложиться, образуют вокруг хозяев треугольник.       Чистильщики же, плотно прижавшись друг к другу и надвинув капюшоны, потому что первые, пока редкие, капли дождя уже долетают до земли, переговариваются между собой и делятся едой. Мне — не предлагают. Я бы всё равно отказался, с похмелья и после суточного обжорства аппетита не было, но сам факт покоробил.       Можно списать всё на неопытность — парни всё время, наверное, путешествовали троицей, и не успели впитать нормы поведения в более обширных коллективах.       Дождь усилился, но был относительно тёплым. Под моим деревом, что я выбрал, не набиралось и лужицы, а через треугольник троицы бодро зажурчал грязевой ручеёк, что, для леса-то, редкость. Видимо, парни сами по себе — патологические везунчики. Поругались, как-то очень громко и отчаянно, пересели в другое место. Кони их, и я не могу списать это на особенность модели, вели себя не очень послушно, крутили головами, норовили ущипнуть друг друга за упоры на шеях.       Я усмехнулся про себя. Рассуждаю тут, как замшелый старик. А ведь тоже таким был. Только меня первые полгода — как в аду мотало. Эти Чистильщики вроде почти взрослые, да и я сам слышал, что сейчас Столп звать стал детей постарше. А мне было — меньше, чем пятнадцать, доспех, тот, что сейчас на мне, был едва ли не вдвое сложен по всему телу и топорщился. И мотался я с шайкой отбитых ублюдков чуть ли не до Перекрёстка Морей. Зато после их компании мне уже ничего не было страшно. Всего и не упомнить, что было, только одно, наверное, они не сделали — не зажали меня и не изнасиловали. И то чудом. А так — два раза только маску разбивали, причём один раз — клинком, мне даже висок оцарапало.       Но я им всё равно благодарен — чему-чему, а выживать в дикой местности с минимальными потерями для здоровья научился именно от них. И, когда чуть подрос и уже сам гонял салаг, проникся уважением. Настолько, что и коня своего назвал Тотесом, в честь Тота, вожака той банды. Мир его Зерну. Монстр пополам порвал, прямо у меня на глазах. То, что ты успешен всю жизнь, не значит, что это навсегда.       За воспоминаниями я уже перестал замечать дождь, нудно барабанящий по плащу, и задремал. Но ненадолго — Тотес фыркнул и переступил копытами. Волки? Медведь? Бронезверь фыркнул ещё раз, тихо всхрапнул. Люди.       Стоило ли предупреждать троицу? Я втянул воздух поглубже. Тщетно. Порывистый ветер в другом направлении, ещё и с дождём. Бесполезно. Но слух уловил далёкое, редкое чваканье копыт. Конные. Гружёные. Напрягаюсь, поднимаюсь. Переключаю зрение на ближнее видение, нащупываю в ладонях клинки.       Чистильщики на меня внимания не обращают, кони их тоже не особо сторожат. Если кто-то из них что-то натворил, или я чем провинился, или это просто охотники — дело плохо. Последние могут принять бронезверя, скажем, за лося. А чинить повреждения от тяжёлого болта мне ой как не хочется. А если пуля… и я могу не успеть её заметить, а целиться будут, как назло, в самое хрупкое — в маску. Значит, я должен был их опередить. Прошептав про себя мантру Чистильщиков, шагаю в дождливую тьму впереди.