Предскажи им смерть

      Вроде бы подлесок прячет меня надёжно, а дорогу вполне себе видно. Конных действительно двое, закутанных в тёмные плащи. Только лошади не гружёные, просто устали и вяло переставляют ноги, увязая в грязи тропы. Путники явно ищут, где можно с неё съехать и переждать дождь. Опасными они не выглядят, но меня немного напрягает тот факт, что они высмотрели лаз, проложенный бронезверями троицы.       Плохо будет, если они просто мирные путешественники и вдруг выйдут на поляну с этими недалёкими. Паника, крики и два трупа точно обеспечены. А я так не люблю лишних человеческих жертв!       Но только собираюсь максимально осторожно предупредить путников, как на тропинку, как военная машина до Явления, шумя и ломая ветки, выскакивает Тотес, непромокаемая ткань развевается за ним подобно плащу.       Естественно, живые лошади пугаются этого чудовища, ржут, встают на дыбы, и если второму всаднику удаётся смирить нрав коня и остаться в седле, то первый летит через круп в грязь, а его транспорт скачет прочь, ополоумев.       Вот тебе и «предупредил». И в мыслях уже трижды успеваю отремонтировать и дважды продать зверя, пока иду к нему, чтобы увести — кричать в такую погоду почти бесполезно. Тотес же тычется мордой в упавшего, а тот, в свою очередь, вместо того, чтобы заверещать и попытаться спастись, вытягивает руки и обнимает бронезверя.       В меня ударяет запах, а змейка на тонком запястье блестит рубиновыми глазами. Ин. И никто другой.       Меня душит злость пополам с истерикой, я никак не реагирую даже на то, что парнишка, с трудом встав, прихрамывая, вцепляется мне в плащ и пытается заглянуть за линзы маски и снова начать со своего: «Мастер Харам!»       Хватаю за узду оставшегося в рассудке живого коня, чтобы его всадник не мог по-тихому свалить. Ну, естественно, Рух. Кто же ещё. Дёргаю его за плащ, побуждая спешиться:       — На пару ласковых.       Делаю знак Тотесу, и бронезверь послушно оттаскивает от меня Ина за ворот плаща, чему пацан почти не сопротивляется.       Рух спрыгивает и прежде, чем я собираюсь вывалить на него всё, что я думаю, тянет:       — Твою ма-ать. Да как так? Ты должен был уже на другом материке быть! Блядь, на это и был расчёт!       Обосновано. Не едь мы весь день со скоростью хромых собак по милости одного тупицы, уже бы задание выполняли, и никакие живые лошади, даже загнанные насмерть, не смогли бы догнать.       — Тебе лучше объясниться, — складываю руки на груди.       — Да уж я понял, — Рух отступает чуть назад, надвигает капюшон глубже, чтобы дождь не попадал на лицо. — Он не может работать. То есть в зале нормально, а с клиентом… расплакался. Не видел бы опыта, решил бы, что первый раз у него.       — Ну и оставил бы его при кухне, зачем сюда приволок? — раздражаюсь.       — Я приволок? — Рух едва ли не оскорбляется. — Я его на конюшне поймал, на попытке украсть лошадь. Думал, прибью его на месте, но тут такое дело…       — Деньги, — вздыхаю я.       — Они. Не ты ли дал ему столько, а, Мастер? — «тобико» возвращается к своей излюбленной ехидной манере. — И себя выкупить, и коней и всё остальное напрокат взять хватило. А заразная проститутка, которая не обслуживает, хозяину не больно-то и нужна.       — И всё-таки ты поехал с ним, — хмыкаю.       — Ты из меня совсем-то сволочь не делай! Ну, стукнула в голову дитю блажь, ну, ранняя он ягодка, влюбился в тебя! Я откуда знал, что мы вас нагоним? Уговор был до ближайшего города и назад, кто будет по половине материка за тобой бегать?       — А ты не думаешь, что…       — Это ты думаешь, что я сука, — неожиданно взрывается Рух. — И оставил бы пацанёнка хрен знает где без денег. Забрал бы обратно, как ты и сказал, «для кухни». Переболел бы он пару месяцев, а там бы и втянулся в работу. А то я не знаю, как это бывает.       — Знаешь, — я наклоняюсь к его лицу, — несомненно, знаешь. Весь прожжённый и циничный. Только ты до сих пор ждёшь того, кто заберёт тебя в «королевство у моря».       Вот же. Не разгляди Рух в Ине такого же, как и он сам когда-то давно, не сломайся этот проклятый бронезверь у недотёпы-Чистильщика, не перестрахуйся я и не остановись в лесу — ничего бы этого не случилось.       — Я заберу Ина назад.       — Теперь уже нет, — решаюсь. — С тобой его оставить — как к камину сено положить. Уезжай один.       Некоторое время Рух молчит, внимательно глядя мне в глаза. Наконец, порывисто обнимает меня, но только затем, чтобы нашептать на ухо:       — Береги его. Придумай что-нибудь. Найди ему дом, родителей. Что угодно. Он не должен просто так пропасть, и с тобою быть — не должен.       Отстраняется, отворачивается, как будто пытается скрыть слёзы, как будто голос его не выдаст:       — Я понял, посмотрел на него и окончательно понял. Мы, простые люди, не должны вас любить. А если уж так вышло — лучше бесконечно и безнадёжно ждать.       — Ты так говоришь, как будто ты счастлив, — как-то зло отвечаю.       — Был, — Рух решительно ставит ногу на стремя и вновь оказывается в седле. — Пока ты не сказал мне, что видел его. Прощай.       — Точно поедешь? Темнеет.       — О, надо же, ты обо мне беспокоишься! Я наездник чуть похуже тебя, а конь этот, — Рух хлопает животное по шее, — моя собственность. Иначе денег бы не хватило. Или ты думал, что если я шлюха, так и раб, и ничем не увлекаюсь?       Действительно. Я никогда не задумывался о том, что у проституток и в самом деле могли быть какие-то увлечения, сбережения. Что они тоже люди, хоть иногда и «товар». Интересно, а чем занимался Ин, когда за последним клиентом закрывалась дверь, последний стол был вытерт и последняя половица подметена? О чём он думал, мечтал до того, как встретил меня?       — Тогда… тебе заплатить за лошадь? Маловероятно, что ты её найдёшь.       — И не собирался, её уже волки загрызли, наверное. Не надо платить. Я, может, первый раз в жизни потеряю деньги на чём-то действительно сто́ящем.       — Волки не охотятся в дождь, — машинально возражаю.       — И это всё, что ты можешь сказать тому, кто тебе привёз любимого? — усмехается Рух.       Он так просто и насмешливо произносит то, что сам от себя стараюсь спрятать, что я понимаю, насколько всё, творящееся между мной и Ином, очевидно для посторонних. Маска может скрыть лицо. Но не эмоции и чувства.       — Сомневаюсь, что буду тебя благодарить, — бросаю я, тем не менее, холодно и резко.       — Если передумаешь, — «тобико» всё так же кривит рот в ухмылке, — принимаю благодарность только единицами. Хотя с тебя, может, и натурой возьму. Понравилось.       — Двигай давай, — я легко хлопаю коня Рух, но животное лишь переступает тонкими ногами.       Теперь замечаю, что да, это не обычная кляча, а околопородистый вороной рысак. В живых лошадях я плохо разбираюсь, но стать есть стать, её не скроешь. И слушается конь всадника так же, как меня — Тотес. Я имею в виду того Тотеса, что копытит дороги на рейде, а не того, который праздно шатается и пристаёт к Ину.       — Бывай тогда, — кивнув, Рух натягивает поводья и разворачивает коня прочь.       Оглядываюсь. Никаких признаков ни Тотеса, ни Ина вокруг. Значит, бронезверь его куда-то утащил, и можно подумать, что насиловать. Но на этот счёт я был полностью спокоен. Потому что ни один бронезверь не имел способности к размножению, что логично, и ничего похожего на половые органы — тоже. Я мог спокойно окрестить Тотеса какой-нибудь Лизеттой и зверь бы не возражал. Правда, тогда бы надо мной все ржали и спрашивали, не приспособил ли я у него на жопе дырку. Так, при мне до истерики гнобили молодого Чистильщика, что назвал своего зверя в честь мамы. Уж чего-чего, а похабных и грязных шуток у каждого Носителя Зерна, даже Проповедника, в арсенале предостаточно.       Тотес замер на прежнем месте, там же, где я его и оставлял, опустил голову и делает вид, что совсем полностью не сдвигался с места, тут и был, и не просто послушный конь, а вообще статуя. А вот Ина нигде и близко не наблюдается. Впрочем, и у трёх раздолбаев рядом — всё мирно, спят и ни о чём не беспокоятся, хотя их звери подняли морды и принюхиваются. Да я и сам чую, что Ином теперь пахнет повсюду. Но только собираюсь мальца окликнуть, как тот приподнимает ткань и показывает свою мордашку из-под брюха бронезверя. Ну да, для него, маленького, там вполне себе палатка. То-то стоит конь спокойно, и копытом не переступит.       По всему заметно, что Иннос хочет снова завопить, и на это раз уж точно перебудить Чистильщиков рядом. И если я и так хапну горя и грязных шуточек, так хоть бы не от заспанных Носителей. Быстро наклоняюсь и зажимаю Ину ротик ладонью, плотно, но аккуратно, чтобы когти не впились в нежную кожу. Распахивает глазищи, но потом, угадав, что я не собираюсь причинять ему вред, просто обнимает меня за шею. И тянет на себя, в уютную сухость под животом бронезверя.       Не знаю, на каких инстинктах так вышло, но пара мгновений — маска расщёлкнута и сброшена, а я сам, закрыв глаза, тону в поцелуе. Нежные, тёплые губы уже не имеют земляничного привкуса, но их собственный — ещё слаще. А язычок — обжигает, не стесняясь проникать в мой рот. И таким образом я забываю все нравоучения и нотации, которые хотел высказать, то, что целовать его — аморально и прочее, прочее… Увлёкшись, притягиваю его ближе, за талию, но Ин вздрагивает и отстраняется. Прикусывает губу. Я поздно вспоминаю, что он, вообще-то, с лошади упал, и если для меня это ничуть не опасно, то для него…       — Где болит? — озабоченно осведомляюсь.       — Мастер Харам, да это…       — Где? — настаиваю.       — Где-то тут, — показывает абстрактно на область поясницы и правого бедра.       — Я посмотрю, — становлюсь на колени и осторожно дотрагиваюсь до ноги Ина.       Морщится. Тихо шипит. Плохо. Значит, придётся не только смотреть, но и ощупывать — мало ли, перелом.       — Раздевайся, — командую.       — Мастер Ха…       — Снимай портки, быстро, — чуть повышаю голос.       Зажигаю на перчатке сверху интерфейс, чисто для освещения. И даже в таком неверном свете видно, как Ин смутился и немного покраснел, пока стягивал с себя одёжки. Это Ин-то, который шлюха. И я опять не могу понять, какой из них — настоящий. Как будто его периодически подменяли братом-близнецом с совсем другим характером. Натянул рубашечку вниз и придерживает её, прикрываясь. Как будто там есть, на что смотреть.       Убедившись, что бедренная кость не сломана, командую:       — Перевернись.       Сопит, но покорно переворачивается, ложится, подстелив под себя полу дорожного плаща. Осторожно ощупываю его поясницу, надавливая, отмечая, как реагирует. Вроде всё в порядке, но замечаю, что уже совсем в неизвестных целях просто сжимаю его попку, отпускаю и снова сжимаю. Поймав себя на этом, прекращаю, отдёрнув руки.       — Жить будешь. Одевайся.       Ойкает, натягивая штанишки и запахивая халат. Неужели не понял, что я делал что-то не так? Видимо, нет, потому что тихо спрашивает:       — Точно?       — Конечно, — поддавшись порыву, поглаживаю его по голове. — Но синяк у тебя будет знатный. И как ты будешь всю дорогу ехать?       — А вы берёте меня с собой? — искренне удивляется.       — Даже если ты попросишь меня оставить тебя в лесу волкам, я откажусь. А Рух так тем более уехал.       — Ну, я, наверное, должен извиниться… — начинает Ин.       — Не нужно, — я чмокаю его в лоб, на мгновение вдохнув запах растрёпанных волос. — Отдыхай, мы тронемся в путь, как только кончится дождь. Ты же весь день ехал?       — Да! — оживляется. — Я с самого детства не ездил на лошади!       Едва не хмыкаю. А сейчас у него что, старость уже? С другой стороны, его детство как таковое закончилось, когда его «забыли» в борделе. С первым и всеми последующими мужчинами. Ну как мужчинами. Тварями, в основном, пьяными и глумливыми, которые не брезговали его тельцем. Даже не так, это доставляло им удовольствие.       — Мастер, — косится на меня Ин, — вы красивый, когда улыбаетесь.       Фыркнув от неожиданности и от того, что всё пространство вокруг пахнет Инносом, я не знаю, что и ответить. Рух, наверное, прав, но как к этому относиться — понятия не имею.       Прикрыв свернувшегося Ина плащом, выбираюсь из-под чехла бронезверя, защёлкиваю маску. И тут же укоряю себя. А чем я лучше? Я что, не хочу его?       Но всё же… не так. Не потому, что это извращение, сладость и просто демонстрация полной власти над столь жалким субъектом. Я проходил мимо столь юных проституток раньше, и пройду сейчас. Потому что это — Ин. Сам, как он есть. Теперь рядом. Всё, что происходит — череда случайностей. Или, может, как велят Проповедники, нужно «принять судьбу»?       Казалось бы, теперь нужно нервничать, злиться, волноваться. Нет, наоборот. Я успокаиваюсь. Как будто вот теперь именно всё так, как нужно. Конечно, умом понимаю, что на самом деле эта ситуация ужасна, и неизвестно, куда и к чему приведёт. Но что-то разум как раз слышать и не хочется.       Только собираюсь и сам подремать, как Ин наконец-то обнаружен. Передо мной возникает вожак троицы, кажется, осматривается. Только похоже — принюхивается. А Ином после моих манипуляций на всю поляну пахнет. Уже и волки за холмом почуяли, поздравляю, Чистильщик, тебя с открытием.       — Ты ничего не хочешь мне сказать? — смотрит на меня сверху вниз, так как я вставать не собираюсь.       — Нет, — просто отвечаю.       Могу поспорить, что он сейчас захлебнётся гонором и злостью, и маска трещинами пойдёт. Так и есть, голос убийственно-ядовитый:       — То есть, не ты сейчас неведомо каким способом нашёл себе бордельную шлюху в глухом лесу?       — Если бы ты спал подольше и покрепче, — невозмутимо отзываюсь, — я бы весь бордель сюда перевёз и цирк со слонами.       Кажется, он готов меня ударить. Но я прав, и на этот случай у меня в руке уже зажато тонкое лезвие. Не убью, но маску — разобью.       — Тебе что, очень не хватает? Одной шмары мало?       — И радуйся, что она есть. А то кроме вас тут никого не было, а кругом — лес, — усмехаюсь.       — Ты что, не знаешь, что бывает с убийцами? — изумляется так искренне и наивно, что я с трудом сдерживаю смех.       — Ну, зачем же убивать, — отзываюсь. — Можно просто всех вас немножко оглушить, изнасиловать, как мне хочется, и привязать к дереву. Верёвки вы бы через сутки перетёрли, а монстра я и сам бы завалил. И ищи меня потом через два Столпа на третьем.       Слышу, как у молодого Чистильщика скрипят зубы. Может, его так никто ещё в жизни не попускал. Привыкай, учись. Сто́ит троице распасться, хоть один из вас, да попадёт в шайку отморозков без чести.       — Не много ли ты на себя берёшь? — огрызается.       — По силам, — парирую, но заявляю уже примирительней: — Может, заключим уговор?       — Какой ещё? — выплёвывает.       — Я чиню сломанного бронезверя, и мы наконец-то нормально едем. А вы трое до меня не доёбываетесь, кого там я, где и как беру.       Некоторое время думает, но потом бурчит:       — Согласен. А ты точно починишь?       — Запросто, — сажусь. — И вам бы неплохо научиться. По любому такому пустяку ездить к Столпу — затрахаетесь.       — Ну, у нас же под каждым не ржавое корыто, — кивает в сторону Тотеса.       В любой другой момент я бы оскорбился, но сейчас — смолчал, лишь хмыкнул:       — Зато моё «корыто» на ходу и исправно, а ваши тонконоги — чихни и развалятся.       — Что-то мне кажется, ты работаешь не «чуть дольше» чем мы.       — Прочитай молитву Явления, если кажется, — встаю. — Давай, показывай, который из зверей сломан. Только уговор.       — Уговор, — бурчит.       Ничего. Такие вот сначала бурчат, потом осознают, много думают и, в конце концов, созревают морально.       Ин заворочался, пошевелив ткань, и Тотес аккуратно переступил средней ногой, видимо, освободив место парнишке. Значит, приказ об охране можно было и не отдавать. Бронезверь так привязался к нему, что уже впору ревновать.       Жалко, конечно, что поспать мне так и не удалось, но это были такие несущественные мелочи по сравнению с тем, что рядом был Ин, моя кожа хранила его запах, а губы — вкус. Даже предстоящий ремонт чужого строптивого зверя меня не огорчал. Да и ничего не могло огорчить.