Предскажи им смерть

      Ситуация очень и очень неоднозначная. Вроде бы как то, что Осквернённый, вместо того, чтобы находиться в городе, скрывается в кукурузных полях — это хорошо. Только вот днём в конце июля здесь народу едва ли меньше, а сам заражённый — едва ли не худшая разновидность, что может быть, «прятальщик». Понятно, почему Столп отрядил в помощь троице недотёп меня, как опытного Чистильщика. Так-то этот пока ещё ребёнок — безобиден, и Скверна в нём может не прорастать сколь угодно долго. Единственное, что изменилось, поведение — малыш ищет укромные, тёмные места, отсюда и прозвище вида. Это пока его ничего не напугает. Любое потрясение — и форма монстра развивается за пару часов и сразу представляет опасность, пожирая почти все типы органики и разогреваясь, а уж рост ничем не ограничен. И если, допустим, сейчас под чьей-то ногой неудачно хрустнет ветка — к вечеру от города не останется ничего. И уж тем более если я, весь такой в чёрном плаще и с бронезверем, пойду напролом. И один на один я бы остерёгся выходить даже с малой формой.       Пока же меня скрывает довольно густой подлесок и единственное, что может выдать — Иннос, который уже заскучал наблюдать за полями и ищет, чем бы заняться. Кажется, для него неожиданно нашлась работа.       — Ин, хочешь мне помочь?       — Конечно, Мастер Харам!       Не знаю, как вообще можно восторженно кричать шёпотом, но у Инноса это получается.       — Значит, слушай. Там, в кукурузе, — показываю рукой на заросли, — прячется ребёнок. Он заражён и очень опасен. Но пока это просто мальчик. Или девочка. Тебе поручается поспрашивать у местных, давно ли так происходит, и где он живёт.       — Я понял, — энергично кивает Ин.       — Ещё одно. Ни в коем случае не подходи к нему, не пытайся позвать. Просто осторожно расспроси людей.       — Да понял же!       Иннос раздражённо тряхнул головой и, развязав пояс, стянул с себя халат, оставшись в рубашке и штанишках.       — Разумно, — хвалю его. — Давай сюда, Тотес посторожит. И браслет тоже.       Послушно расщёлкивает змейку и кладёт мне на протянутую ладонь, туда же отправляется и серёжка из камней — всё то, что может выдать в нём чужака или... наличие обеспеченного покровителя.       — А где я вас потом найду?       — Давай так. К вечеру приходи вон туда, я буду внутри или неподалёку.       Указываю дальше, за поля, там — отлично сохранившееся высокое серое здание утончённой архитектуры, и отсюда видно, как блестит солнце на осколках стёкол в круглом окне-витрине. В таких не живут. Люди вообще стараются в них не заходить — грабить там давно нечего, а отопить зимой такую громаду, часто аварийную — невозможно. Впрочем, это здание не было жилым и до Явления.       Провожаю Инноса взглядом, пока он не становится почти неразличим в жарком мареве, а затем тяну Тотеса за упор на шее, понуждая идти за собой тихо и шагом. Чтобы добраться до убежища, приходится обойти по дуге — меня не должны заметить, слух о Чистильщике разлетится моментально.       И уже за полдень, когда я, наконец, толкаю одну из массивных створок двери. Не поддаётся, дерево рассохлось от старости. Тотес приходит ко мне на помощь. Сминая траву в заброшенном дворике копытами, прочно упёртыми в землю, бодает створку головой, раз, другой. На третий дверь со страшным скрипом приоткрывается, как раз достаточно для того, чтобы я мог протиснуться, но бронезверь не останавливается на достигнутом — всовывает в образовавшийся проём морду и отдирает ближайшие деревяшки до тех пор, пока не пролезает в дыру сам.       Создаваемый им шум привлекает внимание разве что птиц, которые запищали ещё громче, и насекомых, которые наоборот, замолкли. Людей поблизости нет и, по-видимому, не бывает — даже козы или коровы нигде не привязано, хотя трава на заброшенном маленьком кладбище, что я миновал — сочная и высокая. Значит, в Повелителя Звёзд и Пророка в городе веруют крепко, и Проповедников слушаются. А они наставляют, что ходить по таким местам — грех большой. Впрочем, убийство тоже грех, так что я уж как-нибудь за всё сразу отвечу.       Внутри меня встречает приятная прохлада запустения и заброшенности — сквозь пол кое-где пробивается трава, на стенах растут мох и лианы. Всё, что было ценного — давно уже унесено. Осталась кое-какая мебель, что-то напоминающее лавочки — сохранилась б лучше, но обвалилась крыша, и на незащищённом от дождя гниющем дереве поселились грибы. Поэтому весь первый этаж не пригоден для лагеря. Впрочем, я рассчитывал не на это.       Лестница наверх, на удивление, не деревянная, а из железа, впаянного в жидкий камень, секрет изготовления которого знали раньше. Местами разрушилась, но вполне может меня выдержать. Но не Тотеса, и конь, как только я отстёгиваю спальник от седла, послушно остаётся внизу, догрызать что-то ржаво-железное, покорёженным пауком лежащее посредине центрального зала, столь громоздкое и бесполезное, что его мародёры брать не стали.       Наверху обнаруживается довольно просторная площадка, как раз напротив разбитого круглого окна. Лестница ведёт и выше, но туда мне уже не нужно, я снаружи приметил, что купол у той башни, на которую я поднялся, рухнул. Его-то обломки и разбили прекрасную витрину, сотни цветных осколков усеивают теперь пол, отражая солнечные лучи бликами по стенам. Конечно, это красиво, но отгребаю их из одного угла в сторону, расстилая постель.       Работы в поле продлятся до позднего вечера, вряд ли Осквернённый покинет своё убежище раньше. Но при любом раскладе мне нужно будет дождаться как темноты, так и своей группы Чистильщиков, которые ещё от похмелья оправиться должны. Конечно, убрать Осквернённого по-тихому — идеальный вариант, но слишком многое может пойти не так. Не стоит рисковать.       Из разбитого окна открывается отличный вид на обрабатываемые поля и огороды, почти до самого центра города. К тому же ветер дует оттуда, я явственно чую Скверну не снимая маску. Хорошая позиция.       Ложусь на расстеленный спальник, смотрю в сводчатый потолок, усыпанный световыми точками. Расщёлкиваю маску, кладу рядом. По органам чувств бьют яркость и запахи. Нашариваю один из осколков, смотрю сквозь него, и мир становится тёпло-фиолетовым. А если посмотреть сквозь другой — сочно-жёлтым. Третий подарит ему жутковатый багрянец. У каждого мальчишки в кармане болтается несколько гладких разноцветных стекляшек — сквозь самые тёмные можно даже смотреть на солнце. И странно, что такие детские сокровища валяются здесь, на полу, просто так, в невиданном изобилии. Детей-то не остановят взрослые предрассудки. А может, всё уже успело поменяться, и теперешних мальцов не интересуют разноцветные миры.       Душно, и сон долго не идёт ко мне. Скорее всего, ночью пойдёт дождь. Хорошо бы. Меньше свидетелей, и сама операция уничтожения станет легче.       Но задремать всё-таки успеваю, до того момента, как небо разрезает первая вспышка молнии, а потом прокатывается отдалённый пока ещё гром. Сюда движется гроза, пахнет сыростью и пылью, поднялся ветер. Который, помимо этих, принёс ещё и запах Инноса. Он уже возвращается.       Чувствую себя усталым и разбитым, когда сажусь и защёлкиваю маску. Но надо снова приводить себя в рабочее состояние и настроение, рассиживаться некогда. Встаю, подхожу к разбитой витрине, дотрагиваюсь до одного из уцелевших фрагментов, светло-голубого. Крепко держится. А Ина нигде не видно — понятно, он уже бесстрашно зашёл внутрь — я слышу лёгкие шаги и всхрап Тотеса.       — Мастер Харам!       Оборачиваюсь. Ин запыхался, пока поднимался, и видно, что очень спешил. Пыльный весь, немного чумазый, растрёпанный... отворачиваюсь, чтобы не подумать лишнего.       — Узнал?       — Конечно! — голосок парнишки звенит, отражаясь от каменных стен. — Это девочка, зовут Мила, живёт почти на центральной улице! Вот, я карту нарисую! — скрежещет кусочком стекла по полу, нацарапывая.       — Не нужно, — останавливаю его, я и так почую. — Лучше расскажи про её семью.       Иннос послушно бросает осколок, тот звякает, но не разбивается. Усаживается на спальник, а потом и ложится на него, и уже оттуда рассказывает:       — Мама, отец, братья. Двое, один старший, зовут...       Я уже почти не слушаю. Из Ина получился бы невероятный Искатель, он за пару часов узнал информации столько, как будто в этом городе всю жизнь прожил. Когда, наконец, замолкает, я знаю про Осквернённую едва не больше, чем она сама. И можно продумывать план действий, а Иннос пока поспит, или...       Оборачиваюсь скорее на запах, чем на движение. Ин, уже пару минут, как затихший, не уснул и, казалось, только и ждал, когда я обращу на него внимание. Потому что задрал рубашечку, оголив живот на моё обозрение, приспустил штанишки и бельё и... бесстыдно себя удовлетворяет.       Пальчики скользят по небольшому члену, иногда сжимают, как будто лишь играют. И по хитрому взгляду Инноса понятно — он заманивает меня, таким вот прямым и недвусмысленным способом. Так и не оставил идею меня соблазнить.       И попробуй тут не поддаться, удержаться, не смотреть на него, выгибающегося в рассеянном грозовыми тучами свете, отчаянно желающего моего внимания, моей... любви? Когда возражения застревают в горле, когда вселенная желаний и чаяний сжимается до одного, и нет никаких препятствий, чтобы его осуществить? Это уже не благодарность, не торговые отношения, не выплата долга. Иннос сам этого хочет. Я... да как бы голову не потерять. Так что же...       Всего два шага до него. Сажусь рядом, он доверчиво тянется ко мне, хочет снять маску. За окном снова слепящая молния и громовой раскат, уже намного ближе. Я отстраняюсь, рука Ина соскальзывает мне на плечо, вцепляется. Он понял, кажется, что ничего не случится. Что то, что я подошёл к нему — это максимум, между нами всегда будет чёрные пластины моего доспеха и негласный запрет. Закрывает глаза, глубоко дышит, уже не играется, сжал пальцы на члене плотно, двигает рукой быстро. По-взрослому. И это искажает весь его образ, он снова кажется не слегка заигрывающимся пареньком, а побитой жизнью шлюхой. И всё как будто блекнет, теряет цвет — его кожа мгновенно сереет, осколки на полу все на один тон, а из углов наползают тени. Но на самом деле это сгустились тучи, окончательно закрыв солнце. Первые капли дождя ударились в остатки витража, некоторые влетели внутрь, подхваченные ветром, и умерли на полу.       Я протягиваю Ину салфетку, чтобы он вытер руку и стёр пару мутных капелек с живота. Парнишка тихо сопит и не пытается со мной заговорить. Может, ему кажется, что я отверг его. Но я и не обещал ничего!       Только сейчас находятся нужные слова, которые следовало сказать раньше, намного раньше, и не видеть снова того Ина, который меня раздражает и пугает, но который — настоящий.       — Здесь не стоит таким заниматься. Это храм бога.       — Храм? Как «Харам»! — Иннос вновь оживляется, как будто не было никакой неловкости между нами. — Что это значит?       — Тут до Явления молились богу. Проповедники были, но служили не на площадях, а вот в таких зданиях.       — Но... разве раньше был Повелитель Звёзд?       — Нет, — качаю головой. — Раньше у людей был другой бог.       — Какой? — Ин искренне любопытничает.       Одёрнул рубашку, сел, скрестив ноги, выспрашивает. Снова переключился на «невинный» режим, потому что развратный в очередной раз не сработал. И не сработает. Поскорее бы уже до него дошло, потому что каждый раз его выкрутасы — испытание для моих нервов.       — Распятый. Я не знаю его имени, но изображали его именно так.       — Распятый... это казнённый, да? Мученик? Но как можно убить бога? Они же могут только уходить на небо!       — Кто их знает, богов, — пожимаю плечами.       — А откуда вы о нём знаете, Мастер Харам?       — Видел. В таких же храмах его иногда изображают. Я не умею читать на старых языках, поэтому больше ничего не могу рассказать.       — Может, он и здесь где-нибудь есть?       — Если хочешь, поищи, — напутствую я паренька, уже вскочившего и жаждущего деятельности.       Тотес присмотрит, если что. Сомневаюсь, что удастся хоть что-то обнаружить. У Перекрёстка Морей, особенно в горах, храмы хорошо сохранились, в некоторых даже остались на стенах картины, изображавшие Распятого Бога и разных людей, возможно, его приближённых или Пророков, а в нишах находились статуи или кресты. У этого и соседних Столпов — вообще найти не разрушенный до основания храм, такой, как этот — огромная редкость, а уж не разграбленный полностью — и подавно.       Пока сворачиваю спальник, весь пропахший Инносом, слышу, как он сам бегает внизу, чем-то шебуршит, сдвигает камни. Всё будет зря, но пускай.       — Мастер Харам! — зовёт.       Неужели нашёл что-то? Придётся идти. Впрочем, срок задания уже поджимает, Чистильщики вот-вот объявятся, и то, что я их ещё не почуял — дождь виноват. Он идёт и на первом этаже, через провал в крыше, заливая всё вокруг, превращая полы в болотце, и заставив Тотеса оставить обгрызание металлической утвари.       Ин зовёт меня снова, откуда-то сбоку, из полутёмного пространства за колоннами, и когда я подхожу, показывает перед собой:       — Тут дверь, я не могу её открыть.       — Может, тогда и не нужно её открывать?       — Ну Мастер Харам! — капризничает.       — Ладно, отойди, — отстраняю его, я же всего лишь дразнил, самому любопытно, что там.       Толкаю, чуть налегаю плечом, и открывается, помощь Тотеса не потребовалось — древесина покрылась плесенью и проскользила. Запертая комната оказалась крошечной, но, чудо, совершенно нетронутой — мародёры то ли не нашли её, то ли не смогли открыть дверь, а то ли побывали, но ушли разочарованными — ничего ценного здесь всё равно не оказалось.       Запах затхлой сырости и разложения проникает в плотно сжатые носовые щели, дождевая вода сочилась по полу и сюда. Поэтому шкафы, некогда полные бумажных книг, покосились, а сами тома превратились в остовы, вместо страниц у которых — липкая мерзость, в углах выросла то ли плесень, а то ли какая-то ещё грибница, питаемая светом из маленького мутного окошка. Но всё это уже видано не один раз, и не интересно.       Что на самом деле достойно внимания — так это тело, или теперь уже полуистлевший скелет, ещё сохраняющий форму, зажатый между стулом и столом так, что кажется, как будто Проповедник присел отдохнуть, да так и остался на две с половиной сотни лет. А что это именно Проповедник — никаких сомнений — остатки чёрной рубашки, а поверх белые, вышитые отвороты облачения, почти не заплесневели. Я уже видел такое. И, как у всех них, людей до Явления, на груди — ни малейших признаков Зерна. Хотя кто, как не Проповедники, должны были бы его иметь!       Руки скелета до сих пор сжимают обложку толстой книги так, как будто это — величайшее сокровище. Которое сейчас уже недоступно, и все знания на бумажных листах, духовная истина или наука — стали трухой. Он умер, защищая то, что теперь уже никому не нужно. Точнее, погиб.       Сквозь полуистлевшую ткань кое-где видны рёбра. Сломанные и вдавленные внутрь. Видимо, Проповедник пришёл сюда умирать во время войны. Страшной войны, что нынешние ему подобные называют Явлением и преподносят чуть ли не как акт перерождения мира, из грязного и греховного в наш, чистый и светлый. Конечно же. Мир, где человек до последнего защищал книгу — греховен. А где парнишки не умеют читать, но умеют делать минет — чист.       Иннос, кстати, скелета ничуть не испугался, но и не заинтересовался им. Внимание его привлекла маленькая белая статуэтка на подоконнике, но дотянуться мальчишка не смог, пару раз беспомощно подпрыгнул, а затем я пришёл к нему на помощь, снял и протянул заветную безделушку. Выглядела как новенькая, наверное, потому, что сырость не добралась.       — Не Распятый Бог, — разочарованно протянул Ин, вертя в её руках. — Какие-то люди с ребёнком.       — Так этот ребёнок и есть Распятый Бог.       — То есть он тоже родился? Как и Повелитель Звёзд? А вот это рядом — мама и папа, — Иннос водит пальцем по изгибам статуэтки. — А потом его казнили. Но он, наверное, тоже что-то совершил.       — Может быть, он тоже всех спас.       — Но... все погибли же.       — Потому что это было очень давно. А спасение мира — вещь одноразовая. По одному богу на каждое.       На полу, в какой-то грязной жиже, о происхождении которой под скелетом думать не хочется, вдруг замечаю что-то блестящее. Будь я обычным мародёром, побрезговал бы трогать, но меня защищает доспех, поэтому наклоняюсь и извлекаю на свет тонкую металлическую пластину неправильной формы с острой гранью. Первые несколько секунд своему счастью даже не верю, а потом, отерев находку полой плаща, прячу. Она едва не дороже змейки-браслета Инноса, хоть и не из тунгстена. Ценность её не в металле.       Ин ничего не заметил и машинально выходит за мной, всё так же разглядывая статуэтку у себя в руках, а керамический младенчик пялится нарисованными глазками в ответ. Только когда доходим до лестницы, спохватывается:       — А ничего, что я её взял?       — Ничего. Думаю, Распятый Бог с неба даже рад, что она теперь у тебя.       — Но мне некуда её деть. Можно Тотесу положить в сумку?       — Конечно. Помнишь, где твоя?       Кивает, добавляя статуэтку в свои скромные пожитки. Конь и не шелохнётся, умей, так присел бы, чтобы Инносу было удобней. Выслуживается.       — А, я вот тут ещё на лекарства заработал и купил! — Иннос демонстрирует мне блестящие облатки таблеток, которые делают только в Столпах.       — То есть как заработал? — спрашиваю раньше, чем понимаю, что не хочу знать ответ.       — Как обычно, — безмятежно отзывается Иннос. — Тут на улице платят столько, сколько мне хозяин никогда не платил. Хороший город, богатый.       Вот так теперь определяются города. По цене, которую дают за несовершеннолетнюю проститутку. Но злит до обиды меня не это.       — Ин, — говорю твёрдо. — Ты пока со мной, и можешь просить деньги у меня. Я куплю.       — Вы не нуждаетесь в моих услугах, Мастер Харам.       — А я плачу не за них или их отсутствие. Если хочешь знать, ты ещё и халат не успел бы отработать, — строго и резко отчитываю его. — Так что ещё одна твоя выходка — и я сильно разозлюсь.       Иннос кажется испуганным и растерянным. Он знать не может, что в моём понятии «разозлюсь», и его воображение явно нарисовало всякие ужасы, из которых то, что выгоню прямо сейчас на городские улицы — самое мягкое. Не буду ему ничего пояснять, особенно о том, что расстаться с Ином, что за мной сам, как прилипчивый хвостик, приехал в грозу, что была ничуть не слабее бушующей снаружи, я смогу только тогда, когда пристрою его если не в Столп, то уж к какому-нибудь богатею в слуги.       Если только удастся эту ночь пережить. Потому что я ещё решить, остаться ли в храме, или поехать поискать свой отряд не успеваю, как очередной порыв ветра доносит до меня яркий, резкий запах. Тот самый, которые обычные люди не ощущают, только Носители Зерна. А уж я был призван и создан именно для этого. Скверна. Чистая. Живая.Проросшая. Это значит, что всё сделать тихо уже не удастся. Может быть, Осквернённая испугалась грозы, может быть, кто-то из горе-Чистильщиков попёрся, не разобравшись, это уже не важно.       — Иннос, — обернувшись, я хватаю его за плечи, встряхиваю. — Не выходи отсюда, чтобы ни случилось. Заберись повыше, замри, не подходи к окнам, и если что-то пойдёт не так, оставайся здесь так долго, как только сможешь. Должны будут приехать ещё Чистильщики.       — Но... а...       Я уже не слушаю, вскочив в седло Тотеса, и проскакав в двери храма прямо верхом, хоть конь и цепанул боком торчащую доску. Некогда. Каждая секунда на счету. Стена дождя мгновенно падает сверху, отсекая все звуки и запахи. Кроме одного. Вот на него, как на маяк, я и буду равняться.