Предскажи им смерть

      Сегодня на меня и Инноса обращали ещё больше внимания. Когда мы только спустились в зал — все работники без стеснения высыпали посмотреть, да и сейчас постоянно оборачивались. Как и посетители.       Ину всё равно, он пьёт молоко, прикусывая белую булку, иногда отвлекаясь и как будто снова дремля — я еле разбудил его уже заполдень, и теперь жалею об этом. Так много сна пошло, скорее, во вред, он трёт покрасневшие глаза и зевает, прикрывая ротик рукавом халата. Выражение лица у него при этом скучающее, но привлекает постороннее внимание не это. А то, что Иннос не только жив и жизнью доволен — сидит ровно, прямо, спокойно, ещё и пытается пристроить мне к плечу голову, чтобы доспать.       — Так, всё, едем, — отодвигаюсь от него и встаю.       Плетётся за мной неохотно, но больше задерживаться не сто́ит — я не хочу гнать Тотеса без необходимости. На улице нас сразу обдаёт горячим ветром и не ослабевшей вонью — труп Осквернённого не успел разложиться до конца.       — Теперь уже не хочешь посмотреть на мой трофей? — шутливо спрашиваю Инноса.       Тот мотает головой, зажимая нос. Кроме нас в округе — только пара собак копается в мусорной куче. Люди ещё дня два минимум праздно шататься не будут. И всё из-за этих чёртовых недоумков-Чистильщиков. Надо будет разузнать в Столпе, где таких теперь выпускают. Они ж как дети, разве смогли бы сами по себе справиться? Погибнут же. Напрасная трата времени, ресурсов, Зёрен. А Скверна с каждым годом только распространяется, как будто всё, что делают Носители — бесполезно. Конечно, если бы не мы — человечество бы уже вымерло. Но в перспективе картина не радостная.       Тотес стоит настолько смирно, что живые лошади осмелели и уже жуют сено из яслей совсем рядом с ним. Но всё равно шарахаются, когда Иннос бежит вперёд меня только затем, чтобы погладить бронезверю морду. Тот не только не возражает, так ещё и тихо фыркает, подражая обычным животным.       — Осторожно, в знак особого расположения лошади кусаются, — предупреждаю Ина.       Отдёргивает руки, но потом понимает, что я пошутил. Ну, так-то это правда, но на бронезверей явно не распространяется. Продолжать расточать нежности Тотесу уже не получится — конь голову поднял, смотрит на меня. Ждёт указаний, а может, интересуется, можно ли Инноса для острастки за халат цапнуть.       Потому что парнишка, оставив попытки дотянуться до его морды, теперь пытается самостоятельно забраться к коню на круп и устроиться в отделении для багажа, на привычном месте. Я и не думаю помогать, наоборот, когда очередная попытка увенчалась успехом, ссаживаю Ина на землю, и сразу прерываю его возмущение:       — Никто не садится на лошадь в конюшне.       — Но почему? — обиженно тянет Иннос позади, пока я вывожу Тотеса наружу.       — Потому, чудо недорослое, что будь ты взрослым, под дверной косяк как, пригибаться будешь или лбом пробьёшь?       Сопит в ответ, но молча. И пытается снова забраться в «седло» никак не раньше, чем я усаживаюсь и подаю ему руку. Обнять меня не решается, а ремень через ноги защёлкивает самостоятельно. Умница. Погладил бы по голове, но не сомневаюсь, что из окон на нас смотрит не один десяток любопытных глаз. Минимум день судачить будут, что же это такое было: все знают, что детей и слуг у Чистильщиков не бывает, возить проститутку с собой — тоже незачем, а если бы Инноса позвал Столп, и я по закону помогал бы к нему добраться — то и перерывы бы не делали, а ещё на груди парнишки обязательно бы красовалась жёлтая лента. Что-нибудь жёлтое. В моей родной деревне не нашлось вообще ничего, пришлось втыкать в петлю на отвороте халата рудбекию, солидаго и другие жёлтые цветы, попадавшиеся в пути, пока один из фермеров, что подвозил меня на телеге до очередного города, не подарил маленький отрез жёлтой ткани, пояснив этот жест кратко: «один из вас не дошёл».       Конечно же, добирались далеко не все, Зов — слишком серьёзная доминанта, чтобы помнить о самосохранении. Я весь путь к Столпу, а занял он далеко не один день, помню плохо, обрывочно. Очнулся уже у ограждения и только тогда понял, что всё это время почти не ел, не мылся, ноги стёр в кровь. И мне повезло, мне помогали, в лесу не сожрали волки, а на равнине — львы. Тогда ещё в этих местах водились, потом исчезли — переловили, наверное.       Иннос как будто мысли читает, спрашивает из-за спины:       — Мастер Харам, а меня могут взять… ну, в Чистильщики?       Пока не выехали за город, Тотес идёт шагом, разговаривать вполне можно. И хочется же Ину беседовать, когда вокруг такая вонь!       — Просто так? Нет. Для этого нужно обязательно слышать Зов. У тех, кого Столп не звал, нет никаких шансов принять Зерно.       Их достаточно, но не так уж и много и у призванных. Вот боль отторжения мне хорошо знакома и запомнилась. Если бы не доброта Матери Розы, которая решила, вопреки инструкции на этот счёт, всё-таки ещё немного поухаживать за мной, корчившимся в почти агонии вторые сутки подряд, я бы был из тех, кто «обучение не прошёл». В нашем Столпе выживали часто, я уже потом понял, что это заслуга Матерей, им постоянно за это выпадали наказания от штатного Проповедника и по воле Хранителя за перерасход ресурсов. Но теперь, когда ко мне привязался Иннос, наконец, дошло это чувство полностью. Забота. Когда собственное благополучие не так уж и важно.       — А мне бы хотелось, — копошится Ин позади. — Видеть так же, бронезверя. Плащ. Оружие. Вы весь мир можете посмотреть, океан!       — Иннос, — ворчу, вопреки своему обыкновению, повысив голос.       — Да знаю я. Знаю, что вы скажете, Мастер Харам. Что это не игрушки, что всё не так, а я маленький и ничего не понимаю. А я знаю. Знаю, что всё не просто так, что за всё придётся платить. Но мне кажется, я бы справился.       — Не в этом дело, Ин. Если бы я мог, я бы всё бросил. Прямо сейчас. Или вообще никогда бы не начал. И я очень хочу, чтобы ты никогда не узнал, почему я так думаю.       — Потому что вы добрый, — безмятежно заявляет, как будто на самом деле знает, что я имею в виду.       И почти угадывает. Для себя самого я могу выдумывать десятки причин, вплоть до того, что не будь я Чистильщиком — уже бы увёз Инноса куда-нибудь и жил с ним. Поболтали бы соседи, посплетничали, да и смирились — и почудней вещи бывают. Я лишь привык к смертям и насилию. Но не стал их одобрять, и уж тем более они не приносят мне удовольствия. Если так подумать, чудом ещё с ума не сошёл. И эти недавние молодые Чистильщики, и те, с кем мне приходилось путешествовать до них, зачастую чинили беспредел, снимая стресс. Просто для удовольствия. Потому, что насилие стало нормой их жизни, а власть — искушением, с которым они не совладали. Да и не пытались. Конечно, за любым чересчур разгулявшимся Носителем явятся Охранники, если до этого собственная команда не скрутит и не депортирует в ближайший Столп. Но и «в рамках» можно было жестоко развлекаться. Меня не тянуло, за что не раз был обозван «занудой» и чем похлеще. Потакание шалостям Тотеса, естественно, было не в счёт. Я думал, что это от хронической усталости. Хотел так думать, по крайней мере. «Доброта» в отношении Чистильщика — как ругательство какое.       — Вот и твоё счастье. Помалкивай лучше, а то песок с иголками в рот набьются.       Закрепляю за ухом Тотеса контактный кабель, дожидаюсь ответа, тяну за упор. Конь всё понимает и берёт сразу же бодрой иноходью, на самом деле взмётывая из-под копыт пыль и мелкий мусор, дорога уже просохла.       В лесу же до сих пор влажно, да и не хвойный он, лиственный. Но Иннос всё равно молчит, а потом, видимо, снова пытается подремать — прижимается к моей спине и почти обнимает. Придерживаю его, стараясь не сжимать слишком сильно тонкую руку, а Тотес уже без команды идёт ровнее.       Хотя дорога очень плохая, иногда теряется полностью в зарослях кустарника, тут и там из земли выпирают корни, а тонкие ветки орешника и вербы как будто специально стараются хлестать по ногам. Скорее всего, местные объезжают лес по торному тракту, но теперь уже поздно следовать их примеру.       Уже смеркается, когда лес наконец-то редеет, но расстояние проскакали значительное, если так и дальше продвигаться будем, завтра к вечеру доберёмся, и на ночлег можно остановиться — я наконец-то полноценно посплю: всё-таки те два часа, что просидел в кресле в номере, решившись на возвращение, то глядел на спящего Инноса без всяких мыслей вообще, как на картину какую, то проваливался в чуткую дрёму.       А Иннос наоборот, только проснулся, и когда я его ссаживаю с коня, ходит вокруг пошатываясь и, разумеется, цепляет лицом паутину, натянутую меж стволов деревьев. Лес оглашает крик, Иннос трёт лицо, потом звонко чихает, потом трёт лицо уже салфеткой, что я ему протягиваю.       — Не-ненавижу пауков, — голосок дрожит.       — Они тоже тебя не любят, один уж точно — ты лишил его дома и средств пропитания. Ты сам-то есть хочешь?       — Нет, не хочу, — мотает головой Ин. — А паук… он же построит новый домик?       Улыбаюсь, с трудом сдерживаюсь, чтобы не засмеяться. Его на самом деле волнует, будет ли новый дом у паука, которого он обидел. Ну и какой из него Чистильщик? Ох, Иннос, как бы мне не пришлось на самом деле наведываться в Столп, чтобы узнавать, не обижает ли тебя там кто.       — Конечно построит, до осени ещё далеко. Ты давай тут поменьше бегай, если такой жалостливый — муравьи тоже домой хотят живыми добраться.       Ин смотрит себе под ноги и, потоптавшись ещё немного, садится на свёрнутый спальник, продолжая внимательно оглядываться. Не знает, наверное, что все муравьи уже у себя в муравейнике — солнце почти село.       Ночь будет явно душной, я расстилаю свой спальник на границе леса и тучного, наверняка заливного — рядом тихо шуршала речушка — луга, чтобы обдувало ветерком. Есть и неприятности — комары, поэтому всё равно приходится развести костёр и бросить в него веток бузины и парочку кустов мяты — защита не совершенная, но Ину должно быть полегче, да и мне надоедливый звон над ухом мешать не будет. Срубаю ещё несколько веток, подтаскиваю к костру, показываю на них Тотесу. Конечно, конь не разумен, но достаточно смышлён, чтобы пододвигать их мордой вовремя, не давая огню погаснуть — всё равно не спит никогда и будет охранять нас от зверей.       От густого дыма Иннос сначала кашляет, трёт глаза, но потом выбирает место с наветренной стороны, как и я, и забирается в спальник там. Поспать мне, однако, не даёт, подползает поближе, на манер гусеницы с руками, я уже догадываюсь, зачем.       — Мастер Ха-арам…       А голосок-то опять этот, шлюший, противный. Раздражение и злость вспыхивают во мне одновременно:       — Нет.       — Но тут нас никто не увидит и не услышит, — Ин выбрался из спальника по пояс, сел. — И я потом никому не скажу. Честно. Ни разу не похвастаюсь.       — Ин, ты прекратишь это или нет? — тоже сажусь, чтобы казаться убедительней.       — Мы скоро же… — запинается, — расстанемся?       — Да, — отвечаю я жёстко. — И это правильно. А то, что творишь ты — не правильно. Низко и грязно.       — Но вы же любите меня? Как это может быть грязно?       Вот это — точно не притворство. Такие большие глаза. Доверчивые. Тёмные в отсветах костра. Может, это и есть правда. Не имеет значения наша разница в возрасте, пол и род занятий. И о том, что случится между нами, никто не узнает. А если и узнает — что с того? Так просто, и кажется сейчас таким естественным…       Однако Рух прав. Ждать и любить Носителей никто не должен. Слишком жестоко это. И уж тем более не стоит давать никаких надежд Инносу, который, несмотря на свою проницательность, ещё не вполне способен принимать адекватные и обдуманные решения. А вот я — да.       Но просто так кричать на Ина, обижать его — не хочется. Все дети любят меняться, баш на баш. И у меня есть кое-что, что будет равнозначно.       — Ин, пошли к костру поближе, — расстёгиваю спальник окончательно, встаю.       Выглядит недоверчиво-заинтересованным, но слушается. Подбрасываю ещё веток посуше, чтобы пламя поднялось и дало больше света. Стягиваю рубашку, сажусь на землю, снова командую Инносу:       — Сядь напротив и положи руки мне на грудь.       Радуется, улыбается. Наверняка уже представил, что мы сейчас будем целоваться, а потом я затащу его к себе на колени, ну а дальше…       Как только пальцы Ина касаются доспеха, закрываю глаза, сгибаю левое запястье под определённым углом. Дважды подтверждаю запрос и, наконец, броня соглашается, включается режим энергосбережения, а пластины на груди расщёлкиваются с сухим звуком, как от лопнувшей скорлупы пустого ореха, и расходятся в стороны.       Иннос сначала боится, отпрянув, потом всё же недоверчиво тянется. К Зерну. Тусклому камню, наполовину утопленному в коже. Выглядит намного лучше, чем я себе представлял, сосуды почти не просвечивают. Даже чем-то красиво, хоть и всё равно инородно.       — Тёплое! — сообщает мне Ин восторженным шёпотом, дотронувшись.       Зерно в ответ на прикосновение светится сине-зелёным, в его многослойной глубине пробегает рябь. Чувствует чужака. Опасность. Я не могу его успокоить, но вредить Иннос ему уж точно не собирается.       — А говорили, не покажете, — хмыкает, как только первый восторг проходит.       — Если хотел хранить какую-нибудь тайну, так лучше эту.       — Оно странное. Но знаете… — паренёк разводит руками, — обычное. Я думал, это драгоценный камень или оно светится, как звезда.       — Да всё обычное, Ин, — едва не вздыхаю, глядя на перчатку и возвращая доспех в стандартный режим, что снова прячет Зерно под слой пластин. — Мне так уже и надоело. Нет никакого чуда.       — Как, а Жертва Повелителя Звёзд? И этого, вы говорили, распятый который.       — Может быть, — вздыхаю. — Только такое дело — никто из живых их не видел. А написать всякое можно. Придумать. Сказать. Тебе же кто-то внушил, что Носители красивые. Злая шутка, но ты поверил.       — Думаете, вся наша вера — тоже злая шутка?       Слишком философские вопросы. Впрочем, возраст у него как раз подходящий, чтобы задумываться о смерти и своём предназначении в мире вообще. И так уж случилось, что так или иначе мы все связаны религией, культом Повелителя Звёзд и его Пророка. Пусть и не строим свою жизнь по их заповедям, и вспоминаем их только мимоходом, да ещё когда вещают Проповедники на площадях.       — Её основа — точно нет, — отвечаю я убеждённо. — Вот поживёшь в Столпе, многое узнаешь.       Полуправда убедительней лжи. Да, Повелитель Звёзд — не миф и не сказка. Да, я очень близок к полной разгадке того, что представляла собой Жертва. Но только потому, что забрёл одной из ночей, пока ещё учился, не туда. И увидел то, что не должен был. Это был первый толчок к моим поискам. Может быть, тому, что удерживало меня в разуме и предостерегало от опрометчивых поступков. Я хотел вернуться в Столп в качестве Охранника. Посвящённого. Понять, что же такого страшного в тайне, что её следует так беречь, и что же в ней такого величественного, что об этом хочется возвещать. И, что важнее всего, осознать, как один человек может спасти весь мир. Может быть, у другого, даже не у меня, кого-то ещё, получится его исправить.       Иннос же доверяет мне, ведётся на обман. Потому что он совпадает с его желаниями. А я тоже хорош — наобещал всякого, а Столп ещё и на горизонте не показался. Достанется же мне завтра расспросов, что там да как.       — Мастер Харам, а…       Только не сегодня. Не тогда, когда я собирался отоспаться.       — Так, Ин, марш в спальник, и чтобы до утра от тебя ни звука, ни шороха. Не хочешь спать — продумывай свои вопросы и поведение — просто так с тобой болтать времени не будет, а Матерям ты должен приглянуться. Как прежде всего послушный и тихий. Понял?       Кивает, на удивление не попытавшись возмутиться. Но очень громко обиженно сопит в темноте совсем рядом, позади меня, просто вынуждая повернуться и уступить:       — Хорошо. Один поцелуй.       Губы Инноса очень сухие и горячие, как и он сам — наверное, у костра перегрелся. Или жара всё же доконала. Фляга рядом с ним, попьёт, если что. Ну и руки у меня на плечах — тоже уступка, как и то, что его язык сплетается с моим. Целуемся как любовники, но контроля я всё же не теряю, и пресекаю, когда Ин тянется уже к моей шее.       — Один, — качаю головой и снова защёлкиваю маску.       Иннос улыбается в ответ довольно безмятежно. Тоже понимает, что будь у нас в запасе больше времени вдвоём, он бы победил.       А утром он не проснулся. Как бы я его ни тряс, ни звал, ни прыскал водой. Рваное, слабое дыхание, полностью расслабленное тело. И отвратительный запах язв.