All in

Юнги любит Чонгука. Умиляется с его наивной кроличьей улыбки, выставляющей зубы и собирающей складочки морщинок возле глаз. Любит теребить его мочки с серьгами-кольцами, трепать за щечки и пропускать смоляные волосы сквозь пальцы. Выводить невидимые узоры по телу, обводить кончиками пальцев каждую татуировку, которая «важно», «нужно», «а эта напоминает о тебе, хен». Не может не таскать его спортивные кофты, потому что удобные, комфортные и пахнут Чонгуком. Чонгук любит Юнги. Любит его кошачьи повадки, наблюдать, как тот спит на диване, свернувшись маленьким клубочком и подобрав под себя ноги. Укрывает махровым пледом и смахивает отросшую челку с переносицы. Целует алые губы нежно, сочно, со вкусом. Бедра сжимает упругие, следы от пальцев оставляя, помечая кровоподтеками. «Люблю», — шепчет, крепче к себе прижимает, делиться и прощаться не намерен. Подхватывает за молочные бедра маленького хена, обвивать талию ногами заставляет, головкой сочащейся о ягодицы розоватые потирается — возбуждает и возбуждается. Играется. Любит и наслаждается. Чонгук обожает срывать стоны с этих блестящих губ, насаживать яростно, но с любовью, с такой отдачей, что /кроме/ никого и никогда не захочется. Юнги нравится ластиться под жилистые руки, изгибаться под языком, ключицы под поцелуи подставляя. На язык вылизывающий насаживается с удовольствием, за спинку кровати одной рукой придерживается, второй за волосы жесткие плотнее притягивая, прося глубже, сильнее, «ну давай же, Гуки». Простыни под собой сминает, семенем пачкает — плевать, когда Чонгуки вот так — вплотную, тело в тело, душа в душу, сердца сосудами переплетаются и паяльником чувств свариваются. Снова и снова. Из раза в раз любовь лишь сильнее, страсть острее. Воздух вокруг обжигает. Атмосфера вокруг этих двоих лишь уют дарит, комфорт и тепло. — Глубже, милый, прошу тебя, — руками к лицу тянется. — Гуки, не останавливайся, — хнычет и член свой ласкает пальцами, парня рычать зверем заставляет, последние крупицы разума сжигая. — Люблю. — толчок, — Тебя. — толчок, — Юнги. — белым семенем изливается внутрь родного и растрепанного, такого изможденного, но довольного, собственную сперму по животу размазывающего. — Хочу вот здесь тату, — указывает длинным пальцем на карамельную кожу, — под ключицей. — Здесь будет твое имя. Навсегда. Со мной.