Ложь во спасение

Криденс так и заснул в кресле, обогретый теплом камина, измученный и голодный, но проспал он недолго. Меньше чем через час он подскочил на месте от бесцеремонного и настойчивого стука в дверь. Едва осознав, где он находится и что происходит, Бербоун, на ходу растирая лицо руками, поспешил открыть. Приоткрыв дверь ровно настолько, чтобы можно было высунуть голову, он замер в проеме, все еще не вполне осознанно глядя на стоящего по ту сторону Абернати. - Завтрак. - Вместо приветствия произнес тот. – Без тебя не начинаем. Лицо юноши за доли секунды изменилось, вялый и сонный взгляд стал настороженным и обеспокоенным, когда вчерашнее видение из лабиринта живо возникло перед глазами. - Майкл… - Обронил Криденс чуть растерянно, собираясь что-то спросить, но так и не подобрал слов. Очень странно он ощущал себя, смотря в лицо человеку, который умер не так давно у него на глазах, пусть даже это было всего лишь видением. Перемена не ускользнула от Абернати, и тот явно смутился, поджал губы и его взгляд на секунду вильнул в сторону. - Что-то не так? – Произнес он вкрадчиво, надеясь, что, что бы там ни было, это не имеет к нему отношения. - Нет, ничего. - Качнул головой Бербоун, когда осознание того, что Майкл был жив и здоров, и стоял сейчас перед ним, вытеснило из головы картину его смерти. То, что он видел в лабиринте, никогда не происходило на самом деле. Когда-нибудь при удобном случае он обязательно расскажет об этом, но не сейчас. Сейчас всё было в порядке, и можно было с этим повременить, поэтому Криденс решил вернуться к теме завтрака. - Мне обязательно спускаться? Сейчас он больше всего на свете мечтал вернуться в свое кресло у камина, и задремать в нем, чувствуя стягивающий кожу жар огня и тихое потрескивание дров. И меньше всего он желал сейчас встретиться за завтраком с мисс Голдштайн. Её образ отчего-то ясно всплыл в сознании и юноша болезненно поморщился. - Тебе нездоровится? - Пожалуй. - Согласился он. - Тогда я передам, чтобы завтрак подали в твою комнату, - произнес Абернати, видя, как напряжение на лице Криденса сменяется выражением облегчения и усталости, - отдыхай. Он выждал секунду, прежде чем отвести взгляд, и направился в сторону гостиной. - Спасибо. - Тихо произнес Бербоун ему вслед, и мужчина кивнул, не оборачиваясь, лишь давая знать, что он его услышал. Удивительным и настораживающим одновременно казалось Криденсу то, что Майкл Абернати более всех остальных вызывал у него что-то вроде симпатии, хотя это смутное непонятное чувство ни в какой мере нельзя было назвать доверием. Бербоун не доверял никому, старался, по крайней мере, хотя старые привычки изменить оказалось не так уж просто. Прежде, когда он еще считал себя обычным человеком, его так и тянуло к людям. Пусть он редко решался оторвать взгляд от земли, да и люди эти были с ним по большей части грубы или жестоки, юноша все же чувствовал, что если где-то и можно найти тепла и ласки, то только у кого-то из них. Ведь не все они были к нему холодны: торговка на рынке частенько подкладывала в его корзину лишнее яблоко, молодая продавщица в булочной, совсем еще девчонка, иной раз угощала чем-нибудь, лукаво подмигивая, и порой получала за это нагоняи. Криденс знал, что нравился ей, оттого походы за хлебом превращались в невероятную пытку. Старый дворник выгонял его с улицы куда-нибудь под крышу, когда приходилось раздавать листовки в дождь, и вечно ворчал, что те жалкие копейки не стоят воспаления легких. На самом деле Бербоун не получал за эту работу даже копеек. Мистер Грейвс был добр к нему, пусть юноша так и не понял, в какой момент его заменил собой Геллерт. Да и Геллерт был добр, пусть это было лишь грязным прикрытием для его гнусных целей. Прежде Криденс никогда не думал об этом, и как-то неожиданно и болезненно оказалось осознание того, что бывают и злые люди, притворяющиеся добрыми, и добрые, по какой-то причине желающие казаться злыми. К кому отнести себя самого он еще не понял. Но даже здесь, в этом замке, быть совершенно одному, стоять самому за себя, не доверять никому было выше его сил. Именно поэтому каждый раз он совершенно случайно обнаруживал себя вблизи Абернати: за столом он часто сидел напротив, или когда вся свита собиралась по воле Геллетра, чтобы что-либо обсудить, Криденс неосознанно выбирал себе место поблизости. За то недолгое время, проведенное в Нуменгарде, юноша успел присмотреться и понаблюдать за каждым. Винду он невзлюбил с первого взгляда, находиться с ней в одной комнате казалось пыткой. Она казалась ожившей мраморной Горгоной, чей жуткий змеиный взгляд мог превратить в камень кого угодно. Куинни, притворявшаяся милой пустышкой, относилась к разряду извечных актрис, сросшихся со своим образом. С глупых спросу мало, они легче нравятся людям, и чаще получают желаемое. Майкл Абернати был другим, и это другое, непонятное, Криденс, как ни приглядывался, никак не мог разглядеть. Он был маленьким и тихим, не привлекающим внимания человечком, какие обычно бывают сами себе на уме, и юноша, пожалуй, отдал бы что-нибудь, чтобы узнать, о чем он думает, стоя по правую руку от Геллерта и пропуская его пылкие речи мимо ушей. За столом Майкл любил выпить, но при этом он всегда молчал, так что к концу ужина степень его опьянения можно было определить лишь по тому, как он, вставая со стула, на секунду закрывает глаза и незаметно опирается на столешницу, борясь с головокружением, а затем улыбается дамам своей непринужденной, отточенной годами лебезения перед власть имущими, профессиональной улыбкой. «И все же, - думал Криденс, закрывая дверь и на всякий случай запирая ее на ключ, - с ним что-то не так. Пусть это не настолько явно, как у остальных». Встреча с Абернати отчасти умиротворила его, юноша почувствовал себя не так одиноко. Он вздохнул и обернулся, обведя комнату слегка расфокусированным сонным взглядом. Естественно, взгляд его остановился на постели, в которой все так же лежал холодный и неподвижный мистер Грейвс. Если бы только у бывшего аврора был хоть маленький шанс, хоть крошечная ниточка, чтобы ухватиться, Криденс отдал бы всё, чтобы ее заполучить. Как было бы прекрасно иметь рядом такого человека, как Персиваль Грейвс, но мечта эта была слишком смелой, слишком эфемерной, фантастической и по всему видимо несбыточной. Всё гуще и чернее, как смола, становилось чувство траура и скорби. Уже и злобное бессилие Криденса сменилось тихим смирением. Как следует еще раз растерев руками лицо, он подошел к кровати, глядя на Персиваля сверху вниз. «Есть ли еще что-нибудь, что я могу сделать?» - задался он вопросом, в который раз тщетно пытаясь высмотреть хоть малейшие признаки жизни. Лишь только губы Грейвса стали чуть более заметно синими. Криденс зажмурился, накрыв веки холодными пальцами. В глаза словно насыпали песка, их царапало изнутри, а к горлу подкатывала тошнота от слабости и волнения. Боль пульсировала в висках, отзываясь на каждое малейшее движение тела. Нужно было как следует выспаться, иначе помощь в скором времени понадобится ему самому. Глубоко вдохнув, юноша выдвинул ящик прикроватной тумбочки, собираясь найти там пузырек аспирина, и нерешительно замер. Склянка с незавершенным зельем лежала среди немногочисленных вещей, отливая с одного края нежно голубым сиянием. Криденс взял её в руки, боясь встряхнуть или как-то иначе перемешать содержимое, и внимательно рассмотрел. Потом он опустился на колени и перерыл весь ящик, вскоре вынув оттуда единственную вещь, которая показалась ему способной вызвать у зелья подобную реакцию. На тонком кожаном шнуре, покачиваясь, висел серебряный медальон, который Криденс по какой-то причине хранил при себе всё это время. Треугольник, круг и пересекающая их линия – простой и незамысловатый символ, смысла которого Бербоун не знал, но сама по себе эта вещица была способна на многое, если правильно ей воспользоваться. Пораздумав секунду – другую, Криденс откупорил зелье, поморщился от резкого горького запаха, и, задержав дыхание, медленно опустил медальон во флакон. Поначалу ничего не происходило, но спустя пару минут он стал замечать изменения. Сперва едва заметно, потом все отчетливей, постепенно приобретая бирюзовый, а затем голубой оттенок, склянка сияла всё ярче и ярче, пока на нее не стало больно смотреть. Через какое-то время процесс пошел на спад, и зелье совсем перестало светиться, оставаясь голубым и кристально прозрачным. «Неужели это оно…» - обеспокоенно думал Криденс, переводя взгляд со флакона на мистера Грейвса. Он вскочил на ноги, покачнувшись от возникшей перед глазами темноты, и решил влить это зелье в Персиваля. Это могла быть его самая последняя ниточка. - Я не знаю, как это работает, - признался он вполголоса, чтобы прибавить себе немного уверенности, и пересел на кровать, - но сейчас вам придется это выпить. Вам ведь больше нечего терять, правда? Хуже уже не будет… Его голос дрожал, так же как и рука, которой он вынимал из склянки свой амулет. Криденс чувствовал себя как человек, которому вот-вот предстоит произвести операцию на мозге, и который никогда прежде не делал ничего подобного. Получится ли? Персиваль Грейвс лежал все так же неподвижно, бледный, со впалыми щеками и провалившимися веками, с синюшными губами, испещренными полосами трещин и запекшейся крови. Разговаривать с ним таким было странно и жутко. Криденс никогда еще не чувствовал себя так скверно. Его начало знобить от ужаса, он обливался холодным потом, и руки его задрожали как у старика. Он знал, ощущал всем телом, что ничего не получится. Так не бывает, люди не воскресают из мертвых, а в том, что Грейвс был без лишнего час как мертв, юноша не сомневался ни на секунду. И все же, маленький гадкий червячок надежды копошился внутри, грозясь после захлестнуть Криденса океаном боли, безнадежности и разочарования. Вдохнув и выдохнув несколько раз, чтобы успокоиться, он приподнял голову Персиваля и стал поить его зельем, молясь, чтобы оно не затекло в легкие. Впрочем, это мало что могло изменить, потому что последние несколько часов бывший аврор явно как-то обходился без воздуха. Криденс вливал зелье медленно, почти по капле, в его приоткрытый рот, и поначалу казалось, что от флакона совсем не убывает. Только бы никто не зашел сюда сейчас. Даже домашний эльф с завтраком мог бы вызвать у юноши сердечный приступ. Бербоун действительно слышал стук собственного сердца так, будто оно было не в груди, а в голове, долбило изнутри по барабанным перепонкам. Флакон опустел наполовину, через несколько мучительных минут – на три четверти, еще немного и пустая склянка упала на ковер, а Криденс остался сидеть на кровати. Он закрыл глаза, чтобы немного отдохнуть, и понял, что они уже не откроются. Дело было сделано. Последнее, что он мог. Дальше оставалось только положить Персиваля в тот красивый гроб, который так нахваливал Геллерт, а что с ним потом будет – этого Криденс не знал. Он решил прилечь на минуту, всего на чуть-чуть, чтобы перевести дух, и как только его голова коснулась подушки, он моментально провалился в сон, и в нем не было ничего, лишь тишина, тьма и пустота.