Sevenn — Colors of the rainbow
Анна как-то сказала мне, что будущее предопределено. Но не в том обывательском смысле, который вкладывают в предопределенность гадалки и фаталисты. Будущее скрыто в нас самих. По тому, где мы сейчас, с кем мы сейчас, о чем говорим и какие выборы совершаем, можно с точностью до минуты определить, что с нами станет потом. В некоторых случаях можно даже предсказать обстоятельства смерти. Мы целенаправленны. Наше нутро, наше неизведанное подсознательное ведет нас туда, где, по его мнению, мы должны быть. И неважно, что это будет худший из вариантов, — у подсознательного нет понятий добра и зла. Его состояние нейтрально. Оно просто откликается на наш жизненный сценарий и наши игры, на детские травмы и скрытые, неозвученные желания. Оно идет, а мы бредем за ним и мечемся иногда, отрицая самих себя. — Но знаете, в чем заключается хорошая новость? — спросила Анна тогда. — В чем? — В том, что подсознательное можно исправить, а значит, будущее тоже поправимо. Я вспомнила об этом разговоре, когда Тео перенес меня на чернеющий в ночи обрыв. «Бичи-Хед»*, — моментально догадалась я. Мне доводилось бывать здесь, ведь на Бичи-Хед расположен портал, перемещающий волшебников в курортные зоны, находящиеся за пределами страны. — Зачем мы здесь? — задала вопрос я, как только почувствовала опору под ногами. Мы зашагали по жухлой шуршащей траве. Ветер пригибал ее к земле, ударялся о наши лица и трепал одежду. Мыс был погружен в темноту, темнота казалась непреодолимой. В отличие от Лондона, здесь не было снега, но стоял чудовищный холод. Облака заволокли ночное небо, и ничто не освещало наш путь. Тео по-прежнему держал меня за руку. Платье мешало идти, иногда я спотыкалась, однако не делала попыток остановиться. — Чтобы поговорить, — ответил Тео спустя какое-то время. — Ради разговора нужно было переместиться сюда? — Именно. — А чем плох особняк? — В особняке мы не поговорим так, как тебе или мне хочется. Я ничего не понимала. Тео говорил загадками. Я тоже не любила наш дом — эти его мрачные коридоры, шепчущиеся портреты, снующих везде и всюду домовиков. Но чем мешала его обстановка нашему разговору? И куда пытался увести меня Нотт? — В таком случае просвети хотя бы, куда мы направляемся. Ты ведешь себя странно, и мне не по себе от этого. Тео остановился, но не из-за моих слов, а потому что мы достигли портала. Он был скрыт в неприметном камне, около приземистого кустарника. Стоило нам оказаться рядом, как послышался хлопок аппарации, и появился старый эльф, сгорбленный и опирающийся на кривую деревянную палку. Нотт отпустил мою руку, подошел к домовику, нагнулся и прошептал ему что-то. — Конечно, сэр, — ответил домовик в полный голос, — Проходите. Я растерянно посмотрела на Тео. Он опустился на колено рядом с камнем и коснулся одной рукой портала, а другую протянул мне. — Я понимаю, все выглядит странно, — проговорил он. — Но это путешествие даст нам возможность побыть вдвоем, обсудить проблемы и успокоиться. Доверься мне. Побыть вдвоем? Обсудить проблемы? Нотт никогда не задумывался о подобных вещах. Я не поверила ему, я собиралась вернуться в Лондон. Однако в памяти возник тот разговор с Анной, и следом за ним мелькнула мысль: а что если мое будущее непоправимо? Если поезд моей жизни несется с такой скоростью, что его уже не остановить? И не просто несется, а под откос — в бездну, в непроглядную мглу, к которой я всегда стремилась отчего-то. И от которой не сбегу, даже если сейчас, не доверившись, аппарирую обратно. Я подала Тео руку и позволила своей судьбе случиться.***
На землю упали небеса. Провалились под собственной тяжестью и хлынули теплым ливнем, — таким было первое ощущение от того места, куда доставил меня Нотт. Мы остановились перед двухэтажным домом, вокруг которого раскинулся невысокий сад и хорошенький кованый забор с опорами из белого кирпича. Это была типичная для курортов вилла: приземистая, светлая, с множеством арочных окон, раскиданных по стенам. В темноте было сложно разглядеть ее в подробностях. Однако в такую погоду я бы обрадовалась чему угодно, что помогло бы укрыться от дождя. — Семейная вилла Ноттов, знакомься, — Тео открыл заклинанием калитку, подал мне руку и помог подняться по ступенькам. Мы направились к главному входу. — Давно нужно было привезти тебя сюда, но мы все никак не могли согласовать отпуска. Вероятно, подходящий день настал. — Или подходящая ночь, — отозвалась я. Нотт хмыкнул. — Так себе погодка, правда? Я надеялся, хотя бы здесь нас не будет заливать дождем. Вообще-то Канарские острова славятся хорошим климатом: море, солнце, тепло в любое время года… Ради англичан, как всегда, случилось исключение. Сделав несколько шагов под дождем, я укрылась под навесом над крыльцом. Тео возился с заклинаниями, а я наблюдала за тяжелой падающей с неба пеленой. Несмотря на непогоду, воздух оставался теплым, соленым и густым — таким, который бывает только в жарких приморских краях. — Это курорт для волшебников или ваша вилла возвышается прямо посреди магловского городка? — Во-первых, я пытаюсь открыть нашу общую виллу, — поправил меня Тео. — А во-вторых, этот городок со всеми его ресторанчиками, магазинами и красивейшим побережьем принадлежит испанскому магическому сообществу. Его нет на картах, он неизвестен маглам и зовется просто, но звучно: Патрициа. Дверь наконец-то заскрипела, и мы вошли в дом. На стенах моментально засверкали огоньки свечей. Тео провел меня по коридору в просторную гостиную, совмещенную со столовой. Я остановилась в арочном проеме, чтобы осмотреться. Обстановка дома оказалась привычной для средиземноморских краев: белые стены, мебель из дерева и ротанга, бирюзовый и желтый текстиль. Нотт прошел чуть дальше и замер около обеденного стола необъятных размеров. Мы оба затихли. Посреди шторма, посреди дождливого лета и позабытой в Лондоне зимы. В окружении десятков мелькающих по стенам огоньков, с ощущением того, как давит на плечи намокшая, слишком жаркая для этих мест одежда. Тео обернулся. Мы посмотрели друг на друга. — Вот теперь можешь злиться и задавать любые вопросы.***
Во взгляде Нотта — гроза, и мы одни. Мы совсем одни — я начинаю понимать это. В наших венах плещется море, взаимная обида и усталость. Воздух переполнен водой, и она проступает капельками пота на наших лицах. В окна бьется рев тропической ночи, надоевший и поставленный на бесконечный репит. — Расскажи мне, кто ты, — прошу я и расстегиваю пальто. Тео задерживает на мне свой взгляд. Моя просьба звучит странно, и брошенное на пол пальто — не приглашение. «Здесь жарко», — так я обманываю Нотта и себя. Черная мантия соскальзывает с плеч Тео мне в ответ. Ухмылка касается его красивых губ. Я приближаюсь неторопливо к столу, и теперь лишь этот грузный постамент из непременно дорого дерева разделяет нас. Мы оба делаем пару настороженных шагов — ими начинается наш замедленный бег по кругу. — Так ли важно, кто я? И так ли важно, кто ты? Особенно здесь, особенно сегодня. Тео лукавит, прикидывается, как всегда, но глаза его непривычно серьезны. Он снимает пиджак и расстегивает манжеты шелковой рубашки. Мы продолжаем идти по кругу — настороженно, всматриваясь в лица, пропитываясь взглядами. А воздух вокруг пропитывается нами, становится жарче. По крови растекается первая порция адреналина. — И все же… расскажи, — не отступаю я. — Кто ты? Когда успел стать холодным и чужим, и почему я не помню таким тебя? Это игра, наша обоюдная игра, цель которой — хоть какая-то правда. В этой игре не прописаны роли и пока что нет финала, и я не упускаю возможности пойти ва-банк: — А еще объясни, почему между нами нет любви и зачем тебе мое одиночество? Сквозь беспечный голос кричит моя душа. Я не подчеркиваю серьезность разговора — ее скрывает моя ответная ухмылка. Не помню, когда я научилась так ухмыляться и не понимаю, с чего вдруг мне становится неловко. Неловко смотреть, как пуговицы вылетают из петель рубашки Нотта, как торс его обнажается скромной полоской через шелк. Я наблюдала за этим десятки, если не сотни раз, — что же теперь не так? — Я вечная пешка, — наконец берет слово Тео, — Точнее, был вечной пешкой в чужих глупых партиях. Не так давно я решил, что эта роль мне надоела, и теперь беру от жизни все, что когда-то она мне задолжала. Я замедляю шаги, останавливаюсь, не в силах предпринять что-либо, боясь продолжать. Снимаю серьги в попытке оттянуть момент. Нотт понимает это, замечает мое необъяснимое смятение и подходит ко мне. Его дыхание спускается по волосам и шее, вызывает миллион мурашек, пробегающих по спине. Я давно не ощущала Тео так близко — та ссора в кабинете не в счет. Это что-то другое. Это отбрасывает меня к воспоминаниям о Драко и к той встрече в Лютном переулке. К той удивительной близости и острому притяжению. Тео тем временем не торопится. Лишь когда мои нервы надрываются, я ощущаю его прикосновения на плечах, на ткани своего платья. От прикосновений вздрагиваю. Его пальцы кажутся незнакомыми, когда задевают меня вот так, с прямым намеком. Словно между нами никогда и ничего не было. Под настойчивостью ноттовских рук мое платье скользит: сначала по плечам и груди, затем по ребрам и по животу. Скользит с трудом, преодолевая собственную влажность и мою разогретую кожу. Шумный выдох — мой и Тео — звучит в унисон. — Ты ведь тоже пешка, Гермиона. Голос Нотта тяжелый и тягучий, с хрипотцой от волнения, но он все равно продолжает медлить. Позволяет платью оставить меня, расплетает мои волосы и костяшками пальцев спускается по позвоночнику вниз. — С чего ты взял? — пытаюсь продолжить беседу я, чтобы отвлечься. Нотт не сбежит так просто от ответов! — А ты не согласна? Нет, не согласна, но не хочу доказывать обратное. Мои руки спускаются к чулкам, я делаю попытку снять их и скинуть следом туфли, но Тео удерживает меня: «Оставь так». Если судить по голосу, то для него эта медлительность тоже невыносима. Нотт разворачивает меня лицом к себе, взгляд его с любопытством проходится по мне. От напряжения можно сойти с ума. Я взволнована, я вдыхаю его, я вижу, насколько смертельно желание в проклятых темнотой глазах. И это завораживает, накрывает, заставляет приблизиться и телом к телу соприкоснуться. — Так ли я холоден, как ты говоришь? Сомнение Тео справедливо. Я отрицательно мотаю головой. А после его палец касается моих губ, и по пятам за прикосновением следует короткий поцелуй. Это снова напоминает мне о Драко. С какой-то стати еще тогда, на ужине, я решила, что Малфой перед поцелуем делает именно так — проводит пальцем по губам. Но делает это по-другому — не знаю точно, как. Моя голова, вероятно, совсем затуманена, раз в нее лезут эти бредовые мысли. — Возможно, ты не холоден, — я пячусь назад, увлекая Тео за собой, — Умеешь любить и сводить с ума. Но какой в этом толк, если я умираю от одиночества каждый вечер, когда рядом нет тебя? Мое откровение сбивает его с толку. Это видно по выражению лица и по глазам. Я усаживаюсь на стол, отодвигаю ногами мешающие стулья. Нотт заворожен этим жестом. Он спешно избавляется от рубашки и прижимается ко мне. Я чувствую новый поцелуй на своих губах. Тяжелая рука сгребает в охапку мои волосы и мягко удерживает их, направляя, раскрывая меня. Я слегка на пределе и почти под гипнозом. Наш поцелуй хорош, но недолог. Он прерывается. — Так ли ты нуждаешься во мне, как тебе кажется? — без шуток и без лукавства интересуется Нотт. У этого интереса двойное дно и недоступная мне тайна. — Мне не кажется, Тео, — шепчу, не раздумывая. — Мне действительно не хватает любви и не хватает… тебя. На секунду из черных глаз уходит демон. В них появляется что-то искреннее, что-то ранимое и человеческое. В воздухе повисает пауза. Сердце колет едкое чувство, будто бы я солгала. Отмахиваюсь от него, а Тео отмахивается от лучшей версии себя. Улыбается опять прохладно и беспечно. — Есть вещи гораздо лучше любви, Гермиона. Говорит и сам себе не верит — мне хочется так думать. И я не спорю с ним лишь поэтому, лишь по причине мелькнувшей в глазах ранимости. Я впиваюсь губами в Нотта, его руки движутся по мне. Вынуждают лечь на спину, вынуждают сдаться и закрыть глаза. Исчезает комната и блуждающие по стенам огоньки. Образ Тео испаряется, становится чем-то неразборчивым, состоящим из губ и рук, из яда, тепла и желания. В ушах грохочет дождь, под веками мелькают образы. И у образов этих пронзительно серые глаза, светлые, чуть жестковатые волосы и совершенно другое имя…***
— Как она посмела привести это отродье сюда? Злобный шепот подкрадывается из ниоткуда и норовит спрятаться за моей спиной. Вот-вот начнется матч, стадион ревет, но мне удается расслышать эти слова. Я вспыхиваю и оборачиваюсь. Передо мной трибуна и десятки лиц — кто-то шепчется, кто-то греет руки, борясь с холодом — и я не знаю, на которое из них мне стоит сорваться. О ком вообще речь? О моем сыне? Я нахожу взглядом Скорпиуса. Он стоит около ограждения, рядом со мной, няня поправляет его мантию. Очевидно, Скорпиус еще мал — ему нет и двух лет, и его няня мне не знакома. Благодаря этим деталям я догадываюсь, что нахожусь в одном из своих снов. В одном из необычных, похожих на воспоминания снов. — Добрый день, мисс Грейнджер! — слышится голос старого знакомого. Это Кингсли. Я приветствую его и натянуто улыбаюсь. Мне нет до него дела, но он приносит с собой одну деталь из несобранного пазла: моя фамилия — Грейнджер. Я не замужем? Или Кингсли не хочет называть меня миссис Нотт? Это что-то значит — что-то важное для меня. Скорпиус тянется ко мне, просит обнять. Я отвечаю на его просьбу и мимоходом слышу: — Когда-то лишь чистокровные могли попасть на эти места, — говорит другой голос, — А теперь притаскивают даже сквибов. Какая мерзость! Сквибов? Но мой сын не сквиб, у него уже были проявления магических способностей! Я отпускаю Скорпиуса и поворачиваюсь лицом к трибунам. Жажду отыскать мерзких сплетников, однако не успеваю: чья-то рука ложится мне на плечо. — С трудом нашел тележку со сладостями, — шепчет незнакомец. — Продавец спустился на нижние трибуны и заговорился там с болельщиками. Он застенчив, и у него складная речь, но я не узнаю этого человека. Поворачиваю голову, чтобы посмотреть, а вместо лица обнаруживаю пятно. Опять это пугающее пятно! Я отдергиваю плечо, отскакиваю, а люди вокруг как будто не замечают ничего. Однако это не единственное стертое лицо среди всех, кто присутствует на трибуне. Мой взгляд проскальзывает мимо подошедшего человека, и за его спиной я нахожу еще одного. Он поднимается по ступенькам. Он замечает меня и останавливается. Высокий и стройный, в темно-зеленой мантии. Он в ступоре, он смотрит на меня и ненавидит — я точно знаю, потому что от его присутствия леденеет и болит моя душа. И если бы не дикий страх от этих стертых лиц, я бы возможно к нему подошла. А он не желает ждать меня, он отворачивается и спешно покидает трибуну. Я бросаюсь за ним, и вот мы уже в лесу, темном-темном ночном лесу. Бредем по едва освещенной автодороге. Я иду без оглядки, подгоняю свой шаг и хочу настигнуть его. А он все дальше, сужается до едва различимого силуэта. И вот я одна, в темноте и в оглушительной тоске. Мне не остается ничего — только проснуться.***
Знаешь, дневник, Патрициа могла бы быть прекрасна. Она могла бы запомниться мне другим, не таким, как обычно, Тео: влюбленным, настоящим и, подобно местному морю, спокойным. Могла бы стать спасением для него и меня, для нашего измученного брака. Но все обернулось в наполненные кошмарами ночи и виной пропитанные дни. На четвертое утро я проснулась сама не своя. Тео не было рядом. Судя по запахам, шуму и ворчанию, доносившимся из кухни, он впервые за время наших отношений пытался приготовить завтрак. Я поднялась с кровати и почувствовала, как пульсирует недосыпом и болью голова. Кошмары усилились, успокоительное больше не спасало. Я была разбита, я ненавидела свои странные и болезненные сны. И ненавидела себя, но по другой причине: всякий раз, когда Тео ко мне прикасался, когда целовал, опьянял, избавлял от одежды, я боялась закрыть глаза, потому что там, в темноте, я находила Малфоя. Настолько реального, настолько желанного, что сходила с ума. В попытке не провалиться в преступные фантазии я открывала глаза и снова видела Нотта. Он был красив, упоителен, безупречен, но я ни черта к нему не чувствовала, и именно за это ненавидела себя. «Кажется, я пропала», — сказала бы я Анне, если б могла. Но на дурацком курорте не было ни магловской почты, ни телефона, ни какой-либо другой электроники. Я была изолирована от единственной возможности образумиться. Анна бы подсказала, она бы знала, что делать, — я же ничего придумать не могла. Украв рубашку Нотта, неосторожно оставленную на стуле, я надела ее и подошла к окну. Местный домовик закупил для нас отпускную одежду, поскольку все летнее и легкое осталось далеко отсюда. Однако по утрам я предпочитала рубашки мужа, которые отлично скрывали мою абсолютную наготу. Распахнув окно, я поняла, что сегодня будет очень жарко: воздух, дышащий в лицо зноем, на небе ни облачка и полный штиль. Мне предстоял еще один бесполезный день в объятиях Тео, в компании солнца, бассейна и порочных, разрушающих мыслей. Не лучшая перспектива, однако деваться было некуда. Лениво, без желания я спустилась в гостиную. Добралась до огромной вазы с фруктами и взяла из всего многообразия желтоватое яблоко. Из кухни послышались приглушенные голоса, и говорил не только Тео. «Домовик», — наспех решила я, потому что в этот момент моим вниманием завладела газета. На обложке свежего «Ежедневного пророка» красовалась колдография Пэнси Паркинсон. С короткой стрижкой, в черном платье на тонких бретельках она выглядела très bien**, как сказал бы какой-нибудь французский стилист. Пэнси улыбалась, позировала фотографам и счастливо рекламировала свой новенький спа-салон — первый в магической Британии, между прочим. Все это было бы хорошо, даже чудесно, если бы не одно «но»: Паркинсон должна сидеть в Азкабане. На удивление, я не помнила, за что именно. Однако знала наверняка, что у Пэнси были проблемы с законом, и в ближайшие годы она не могла открыть ничего, кроме решетки своей камеры. Прихватив газету, я отправилась на кухню, чтобы прояснить этот вопрос. — Тео, ты не знаешь, что произо… Я не договорила фразу. Застыла в арочном проеме, с трудом удержав газету и яблоко в руках. Нотт действительно накрывал завтрак при помощи чар и, вероятно, мысленно ругал местного эльфа, имевшего привычку отлучаться в другие дома. А за столом, в ожидании его кулинарных шедевров, сидели самые нежданные для меня гости. Забини и Дафна справа, прямо напротив меня — Малфой, и на подлокотнике его стула — Пэнси, прильнувшая всем телом к Драко, обнимающая его и реальная, не на обложке. Куда более реальная, чем я, превратившаяся от созерцания всего этого в тень. — Тебе стоило бы прикрыться, дорогая, — укорил меня Нотт. Я мельком взглянула на него. Обнаженный торс моего благоверного и пижамные брюки тоже нельзя было назвать парадно-выходным вариантом. — Тебе стоило бы предупредить меня насчет гостей, дорогой, — процедила я. — Милые, не надо ссориться! Мне нравится, как выглядите вы оба, — пропела елейным голоском Пэнси. — Бьюсь об заклад, ваше утро могло бы быть подружелюбней, если бы Драко не взбрело в голову примчаться сюда. — Это была идея Блейза, — оправдался Малфой и сжал от недовольства скулы. Забини, казалось, удивился этому факту, но добавил только: — Гермиона, прости, мы нагрянули внезапно. Тео ничего не знал. Пес с ней — с этой внезапностью! С раздражением Тео, с гостями, причинами и последствиями их визита. Меня это не волновало. Меня волновала Пэнси, ее рука на плече Драко и невозможность самой до него дотронуться. Эта сцена практически выворачивала меня наизнанку. Но дело было не только в ней. Его взгляд. Серый, с пеплом после огня, с грозой, доходящей до шторма. Он прошелся сначала по Тео, затем по мне — от босых ступней до взъерошенных волос. Он вспыхнул, раздел и заблестел от негодования, когда нахлынуло осознание, что под рубашкой, возможно, и нет ничего и что с виновником моей наготы они лучшие друзья. Поза Малфоя выглядела расслабленной. Однако рука его сжимала свободный подлокотник так, что еще чуть-чуть, и он бы переломился. «Кажется, я пропала», — так я сказала бы Анне? Нет, совершенно. Какая неточная формулировка! «Кажется, я на дне, и вам не спасти меня», — вот это была бы чистая правда.