Инк спокойно сидел, потягивая горячий чай из любимой кружки. Сегодня, впервые, наверное, за полтора года, был полностью свободный день. На часах почти полдень, а он только-только проснулся, в который раз удивляясь насколько у него заботливые и смышлёные дети, что снова запрятали будильник в такое место, что их вечно занятой папенька даже сейчас не смог найти этот ненавистный аппарат, что, казалось, придумал сам Сатана для пыток грешных смертных.
Да, Инк не смог сопроводить детей до детсада, но забрать их ему никто не запрещал же. И пусть ещё совсем рано, но художник уже предвкушал вечер в кругу своей, пусть и неполной, семьи. Но пусть он и отрицал это, ему было жаль, что рядом с ним нет отца малышей, ведь иногда хотелось прижаться к тому, кого ты любишь всей душой, пусть и пытаешься это скрыть. Хотелось совсем как тогда, в юношестве, вечером зарыться «лицом» в одежду на рёбрах любимого и просто сидеть, наслаждаясь запахом горького шоколада, что был его вечным спутником. Но это невозможно, ведь Инк сам выбрал быть родителем-одиночкой, чем жить в вечном обмане и лжи. Поэтому жаловаться на нехватку тепла и банальных нежностей как минимум глупо. Почему он не найдёт кого-то другого? Он не сможет предать его. Да, его возлюбленный смог, а он не сможет. И пусть они уже практически шесть лет не пара, и даже знать друг о друге ничего не знают, но чернильный продолжал хранить верность одному единственному, кто смог завладеть им полностью. Зачем? Он и сам не знал, просто он не видел рядом с собой никого, кроме Эррора, кроме его любимого Ошибки. И он не раз хотел сорваться и вернуться в их родной небольшой городок, где осталось так много воспоминаний, где осталась первая и, наверное, единственная любовь… Но глупая гордость не позволяла сделать это.
Неожиданно по дому раздался неприятный треск дверного звонка. Нехотя встав, Инк вылил уже остывший напиток в раковину и лениво поплёлся открывать дверь. По своей глупой привычке, он не посмотрел в глазок. Да и зачем? Ведь никто и не подумает, что в столь ветхом доме, что того и гляди развалится, можно чем-нибудь поживиться. Поэтому, кроме друзей или знакомых, за дверью никого не могло быть. Каково же было удивление художника, когда на пороге он увидел того, кто не хотел выходить из его мыслей вот уже пару дней. Там стоял Эррор.
— Ну здравствуй, Инки. Давно не виделись, — проговорил он, натянув улыбку, хотя было видно, что делает он это с трудом.
Чернильный попытался захлопнуть дверь, но она лишь коротко скрипнула, встречая преграду в виде Ошибки, что успел протиснуться в щель между косяком и дверью, не давая ей закрыться. Инк отступил на два шага назад.
— Что ж ты так негостеприимно? Ни тебе «здравствуй», ни тебе «до свидания», — уже как-то безразлично спросил Эрр.
— Что тебе нужно? Пришёл поглумиться надо мной? — гневно выдал Инк.
— Нет, что ты. Я пришёл совсем по другому вопросу, — Ошибка поставил тяжёлый пакет, что только сейчас был замечен Инком, на пол и посмотрел на стену, где висели фото ПаперДжема и Градиента, где они ещё совсем маленькие, примерно годик от роду.
— Тогда зачем? — устало спросил художник.
— Да так… Былое вспомнить, — задумчиво протянул Эррор, всё ещё разглядывая многочисленные фото детей. — Милые детишки. С кем сделал? — совершенно безразлично бросил он… Да и не нужно ему показывать какие-то эмоции, он и так знает верный ответ.
— Это не твоё дело, — рыкнул чернильный.
— Не моё говоришь… — как-то грустно протянул чернокостный. — А я думаю иначе.
— С чего бы вдруг? — Инк смотрел с некой насмешкой, он не думал, что Эррор так быстро докопается до истины.
— С того, что это мои дети, — уверенно ответил Эрр.
Установилась тишина. Инк неверящим взглядом смотрел на чернокостного. Он был шокирован. И лишь мерное тиканье часов разрывало эту гробовую тишину.
— Уходи… — Художник опустил череп, ему было больно и стыдно смотреть в глаза отцу своих детей.
— Почему ты мне ничего не сказал? Это… Это глупо… — Эррор повысил голос, не в силах больше терпеть глупость Инка.
— Уходи, — уже более уверенно проговорил художник.
— Я не понимаю тебя! Неужели твоя гордость настолько сильна, что ты готов заставить детей жить в тяжёлых условиях, но не сказать мне, чтобы я хоть немного помог с финансами?! — уже кричал Ошибка, не понимая всех намерений своего возлюбленного.
Неожиданно в стену ударилась книга, что была выдернута с книжной полки в качестве первого попавшегося под руку предмета и запущена в Эррора, но пролетела в паре сантиметрах от его черепа.
— Я сказал убирайся! — крикнул Инк, уже не пытаясь скрыть горьких слёз, что катились по его скулам. — Просто уйди… Исчезни из нашей жизни, нам и так хорошо… Я благодарен тебе за то, что ты подарил мне два комочка счастья, и мне больше ничего от тебя не нужно… Поэтому… Хватит мучить меня, пытаясь добиться чего-то того, чего никогда больше не будет… — художник плакал, кто бы знал, как ему сейчас хочется, чтобы Эррор накричал на него, обнял и никогда больше не отпускал… Как он любил делать тогда.
Но Эррор тоже изменился.
— Хорошо, я уйду, — как-то даже слишком легко согласился Ошибка, чем очень сильно шокировал чернильного. А это точно Эррор, которого знал Инк? — Но вместе со мной уйдут и дети, —
подвох, ну не может он так просто сдаться… Хотя чего он пытается добиться таким странным способом?
— Нет… Ты не посмеешь… — неверяще проговорил художник, уже совершенно не обращая внимания на слёзы, что продолжали катиться по скулам.
— Ошибаешься, — ответил Эрр, пряча руки в карманы и выходя на улицу.
Громкий хлопок двери. Инк упал на колени, только сейчас он позволил всем своим чувствам выйти наружу вместе с громкими рыданиями. Он просто не мог поверить, что тот, кого Инк до сих пор любит всем сердцем, грозится забрать последний лучик счастья одинокого художника, так бесцеремонно и безнаказанно врываясь в его спокойную тихую жизнь, и крушит её, не оставив камня на камне… А ведь он даже не пробовал извиниться, сказать, что был не прав, и ещё называет Инка гордым…
— Неужели тебе так сложно сказать «прости, был не прав»? Или ты действительно меня больше не любишь? А я… Я ведь… Простил бы… Если бы ты только покаялся, показал, что тебе жаль… А ты… — Инк уже лежал на полу, свернувшись калачиком, и бился в истерике, не в силах успокоиться.
Сколько он так пролежал? Час? Два? Весь день? Никто не следил, но выйти из состояния глубокой апатии ему помогли пришедшие с садика дети, что не дождались папу. Они наперебой стали расспрашивать Инка о его состоянии, плохо ли ему. Художник быстро утёр слёзы. Нет, Эррор не такой, он не настолько жесток, чтобы забрать детей — единственную отраду Инка…
По крайней мере так думал сам Инк.
