Да будет тьма

Три декады висело над городом дымное марево, воспалённое багровое солнце опускалось в затянутое дымкой море и прятались в сизом тумане Аланские горы. Три декады тёмные маги-целители под охраной рыцарей Света лечили воров и проституток, калек и списанных на берег моряков, стариков и детей, женщин и мужчин. Три декады тянулись по Новому мосту подводы, где на охапках сена лежали те, чью болезнь удалось победить. Их отправляли в Храм Творца, который со всеми его постройками превратился в один огромный госпиталь. Спасти удавалось не всех. Мёртвых два раза в день сжигали на берегу Вилеи, и дым их погребальных костров сливался с чадом горящей чёрной стороны, превращённой в одну гигантскую краду. Пущенный Гораном слух о боевых магах-огневиках оказался неожиданно верным. Горели заброшенные склады, дешёвые бордели и кишащие крысами и тараканами таверны, горели лачуги, сложенные из плавника и обшивки затонувших кораблей, горели сараи и рассохшиеся лодки. А вместе с ними горели тела тех, кому не помогли ни снадобья, ни заклинания. Зато Высокие Дома Тьмы нашли способ отличать тех, кого болезнь не затронула. По Новому мосту день и ночь брела вереница изможденных людей, отупевших от страха, голода и усталости и оттого никак не реагирующих на магию, хоть тёмную, хоть светлую. На кордоне на них обрушивался ледяной водопад заклятия Мёртвой Воды, не оставлявшего на их телах ничего живого, ни блохи в складке одежды, ни гниды в давно немытых волосах. Они принимали неприятную процедуру безропотно, с отупением обречённых, ещё не поверивших в собственное спасение. Может быть, эта надежда на жизнь и позволила подавить бунт так быстро. Надежда да пугающая сила магов-огневиков. Но все рано или поздно кончается. Ветер с востока прогнал чёрный дым, больные в Храме Творца поправились или умерли, исчезли белые палатки с его площади и внутреннего двора. Опасность миновала. Но отчего-то казалось Горану, что странная тень, похожая на дым погребальных костров, так и осталась висеть над притихшим городом. Он велел удвоить патрули и, не жалея ни себя, ни своих людей, чаще положенного лично нёс ночную стражу. И вроде бы нарочно не старался, а всякий раз путь его патруля проходил мимо золочёных ворот дворца Алвейрнов, тёмного и безмолвного, спящего, но не мирно, а настороженно и чутко, как солдат в походе. Лето подходило к излому, приближался праздник Матери Тьмы, после которого дни становились короче, а ночи — длиннее. Мирно жужжали в саду пчелы, и за окном ночной горницы заливался соловей. Горан подолгу не мог уснуть, лежал, вслушиваясь в птичьи трели в темноте, в звуки спящего дома, и думал об убитых тёмных магах, о слухах об их злодеяниях, о женщине с младенцем на руках и о другой, превращённой им в дымный факел. Но чаще всего думал он о Высоком маге Ольгерде, о том, как вышел он из дома, пряча за спиной дрожащие руки, как пил воду из его фляги, блаженно прикрыв глаза. Думал Горан о чёрных пушистых ресницах тёмного мага, о его длинных пальцах и о тонкой пряди, выбившейся из небрежного хвоста и повисшей вдоль щеки, будто нарочно обрамляя бледное лицо с высокими скулами. Думал об этом Горан и сам себя не понимал: чего ему больше хочется, смять эти тонкие черты одним ударом кулака или обвести подушечкой большого пальца, осторожно и внимательно повторяя каждый изгиб, чувствуя прохладу гладкой кожи и тепло тихого дыхания? Он спас много жизней, этот тёмный маг, много шлюх, нищих и калек. Этот изнеженный аристократ не видел разницы между спившейся проституткой и почтенной матерью семейства. Когда речь шла о жизни, о долге, может быть, — не видел. Когда вышел он из того дома, на его штанах засохла блевотина, а руки были в крови. Он шатался от усталости и просто хотел пить… В день Матери Тьмы прогремела над городом летняя гроза, обрушилась яростным ливнем, распорола потемневшее небо ударами огненных хлыстов. Потекли по улицам бурные ручьи, закрутили сорванные с деревьев листья и обломанные ветки, остро и свежо запахло смятой травой и погубленными цветами. К вечеру ливень прекратился, но Милана все одно велела запрячь повозку, чтобы не замарать нарядные одежды, чтоб не шлепать по лужам в шитых шёлком башмаках. Горан решил ехать верхом, не хватало ещё ему, не раненому и не хворому, тащиться с женщинами в повозке. Закат багровым пламенем подпалил тучи, над Аланскими горами небо сияло зарницами, и катился оттуда далёкий утробный рокот, и древний Авендар притих, словно не решаясь праздновать, танцевать и веселиться, когда совсем рядом бушует гнев Творца. В настороженном молчании доехали до Храма. Толпа на площади тоже казалась необычайно тихой, огоньки разноцветных фонариков — робкими и неяркими. Горан помог Милане и девочкам выбраться из повозки, пошёл вперёд, прокладывая путь. На пороге Храма обернулся, увидел, как крепко сжимает жена руки детей, будто боится их потерять. Да и девчонки, такие бойкие, вдруг притихли. Горан улыбнулся им, подмигнул дурашливо, но они лишь уставились на него круглыми блестящими глазами, маленькие испуганные совушки. В Храме было душно, полутемно и многолюдно. И тишина там была такая же: душная и многолюдная. Горан провел своих девочек на место, причитающееся ему по рангу, слева от жертвенного камня, позади Высоких Дома Света, но не слишком далеко. Совсем близко, в двух шагах. Мелькнула отрешённая мысль: а станет ли и он когда-нибудь Высоким? Это только на войне и возможно. Впрочем, его век долог. Рано или поздно воинственная Ондова нападёт на них снова, а тогда или битву выиграть, или вражьего воеводу сразить в поединке, или явить чудо доблести, и он — Высокий. Впрочем, последнее нежелательно. Чудо доблести редко кого оставляет в живых, и после такового герой чаще всего становится трупом, а трупы Высокими не бывают. Они все одинаковы. Снова вспомнилось изломанное тело тёмного мальчишки, и Горан постарался прогнать прочь страшное видение. Ведь сколько мертвых перевидал на своём веку, скольких сразил собственной рукой, мог бы и привыкнуть, так нет. Одно дело — в бою и совсем другое — вот так. Но нет, он не станет думать о нем, и о том, повешенном за ноги, и о женщине, что пылала так ярко, — не станет. Ведь праздник, нужно думать о хорошем. Странно, что ночь Матери Тьмы празднуют в середине лета, когда Свет достигает высшей силы. Хотя нет, не странно. Это перелом. Уже следующая ночь будет чуть длиннее этой. Каждую ночь Тьма станет отвоевывать у Света ещё несколько минут, и так будет до самой глухой, самой долгой ночи. И тогда, в зимней стуже, в мертвой кромешной тьме они будут праздновать день Негасимого Света… Справа от жертвенного камня стояли маги дома Тьмы: впереди Лорд Магистр, за ним — трое Высоких. Горан вгляделся в неподвижные фигуры в одинаковых чёрных мантиях, длинных, до самого пола, с глубокими капюшонами, скрывающими лица. Но своего Высокого он узнал сразу, по росту и осанке, но всего вернее — по тому, как натянулись в груди острые струны, того и гляди — лопнут. От ненависти, а может, и еще от чего. Да нет, от ненависти. Уж больно этот, неподвижный, тёмный, не походил на бледного до синевы, усталого парня, который жадно пил из его фляги. Тот был почти своим, почти что боевым товарищем. Этот же стоял не на другом конце зала, а на противоположенной стороне мироздания. Он был чужим, и далёким, и, может быть, враждебным. Пряталось лицо в тени большого капюшона, загадочно и тревожно блестел на груди драгоценный медальон, а Горану становилось горько, будто его предали, будто забрали у него что-то особое, дорогое ему и нужное. Полилась приятная, немного печальная музыка, будто с небес, а на самом деле из скрытой от чужого глаза галереи. Горан это знал: сам, будучи ещё учеником мага, помогал кастовать заклятие Пелены. Но люди впечатлялись, вот и Оана с Яниной запрокинули к высокому куполу восторженные мордашки, дурёхи, даже рты пораскрывали, будто птенцы. Горан улыбнулся, глядя на девчонок. Струны в груди немного отпустили. Появился верховный жрец Творца, почтенный старец Добромысл. За ним в золотистой праздничной робе важно шествовал Архимагус. В благоговейной тишине они подошли к жертвенному камню. Тотчас же к ним присоединились Тёмный Лорд и Светлая Госпожа, будто ночь да день. Протянули над камнем руки, и вспыхнул на гладком граните тонкий узор, кружево из света и тени. Старец Добромысл запел всем известную сагу о том, как Мать Тьма, устав от безмерного одиночества, создала Свет. Как вспыхнули на чёрном небе первые звёзды, и обратила к ним Мать своё счастливое лицо. Как впервые встало над горизонтом яркое светило, а вместе с ним пришёл Свет, сын и возлюбленный, друг и соперник. Как рос он, набирая силу, как обретал собственное сознание, и гордость, и волю. Как пожелал он стать равным, супругом, а не слугой, помощником, подмастерьем. Как Тьма и Свет поделили мир на царства Ночи и Дня, как разлучились навеки, оставив себе лишь короткие свидания в царстве Серых Теней между явью и сном. Как появился Творец, плод их любви, Дитя Света и Тьмы, Отец всего сущего. Это была грустная сага, всем известная история любви и предательства, долга и жертвоприношения. Рядом тихо шмыгнула носом Милана. Горан нашел и тепло сжал её руку. Песня любви и разлуки все ещё звучала в ясных сумерках, в последние минуты самого длинного дня, когда солнце уже погасло, но ночь ещё не наступила. Казалось Горану, что сладкая грусть короткого свидания Света и Тьмы отравила и его каким-то томительным ожиданием. Ему совсем не хотелось домой, где слуги уже накрыли праздничный стол и украсили горницу венками. Лучше бы пойти куда-нибудь на реку, сесть на песчаной отмели и глядеть, как гаснет в небе вечерняя заря, а на другом берегу все ярче разгораются костры. Только неженатые парни и девушки жгут костры в ночь Тьмы и пьют у огня хмельное, плетут венки, поют и танцуют. Но тёмный, конечно, не пойдёт, хоть и свободный. Это ведь развлечение для черни, не для лордов… — Горан! — в высоком мужчине в богатом кафтане бордовой с золотом парчи он не сразу узнал своего старого товарища, заводилу юношеских бесчинств, собутыльника и светлого мага по имени Дамиан. — Неужто забыл меня? — Дамиан! — пожали руки, похлопали друг друга по плечам. — Милана, познакомься с моим товарищем по лицею. Если бы ты знала, сколько раз я из-за него бывал бит, ты б ему так не улыбалась. — Друзья Горана всегда добрые гости в нашем доме. Не поужинаете ли с нами? Конечно, хозяйке не терпелось попасть домой, накормить и отправить в постель уставших от впечатлений девчонок, закончить хлопотливый день. Стоять на улице и слушать, как двое друзей вспоминают детские забавы, ей не хотелось совсем. К счастью, Дамиан чиниться не стал: — С превеликой радостью, добрая госпожа! Только вот что же я с пустыми руками… — Вздор! — перебил его Горан. — Ты верхом? Я тоже, к тому же у нас повозка. Тогда встречаемся возле арки Сагмира. К назначенному месту приехали почти одновременно. Горан ещё издали увидел товарища, отметил, что конь у него прекрасный, не хуже его собственного, а сбруя и получше, вся в серебряных заклёпках, да вышитый чепрак, да пояс с серебряными бляшками. Подивился: откуда такое богатство? Припомнил, что Дамиан вроде бы из старого, но не слишком богатого рода, кажется, было у него небольшое поместье вблизи ондовичской границы… Внезапно заговорила бойкая Оана: — Такой пригожий у тебя друг, отец, прямо светлый рыцарь Любогран. — Ты ему только не скажи такого! — засмеялся Горан, а сам подумал: и в самом деле, приятель юности возмужал, даже как-то расцвёл. То, что раньше казалось некрасивым: большие слишком светлые глаза, пухлые губы, короткий нос, в зрелом облике обрело приятную завершённость. Похоже, что Дамиан в жизни преуспел. Порадоваться бы за друга, да что-то неприятно кольнуло. Неужто зависть? Горан застыдился собственных чувств и оттого приветствовал приятеля особенно сердечно. Неприятное ощущение вернулось, едва въехали в ворота дома. Горан заметил, как Дамиан взглянул на кур, бродящих по двору, на веселых, слегка хмельных слуг, выбежавших навстречу, на домотканый половик в сенях. Горан любил свой дом. Ему не понравился взгляд приятеля. Впрочем, за столом он был весел, ел много и с удовольствием, хвалил и молочного поросёнка, и пышные блины с закусками, и колбасы из дичи, и пироги с потрошками. Хвалил хмельной мёд и дорогое крепкое вино, прибереженное для праздника. Горан и не заметил, как остались они за столом одни. Зашёл разговор о юности, о лицее, о прошлом, далёком не по годам даже, а по смыслу. Неужто когда-то он был тем мальчишкой, задиристым болваном, упрямым и наивным ослёнком? — А помнишь, как мы накинули Пелену на бассейн и все стали туда падать? — смеялся Дамиан. — Ага, как не помнить? — улыбнулся и Горан. — Накинул-то ты, а наставник Нестер мне потом всю задницу розгами измочалил. Своей рукой уморился, призвал сумеречного демона, так тот, представь, не так уж и сильно бил, слабее, чем наставник! — А где теперь наставник, не знаешь? — заинтересовался Дамиан. — Не знаю, вроде бы уехал в путешествие. Я его уже несколько лет не видел, а раньше он все у госпожи магистрессы гостил. Он ведь тоже светлый, хотя и в темной магии силён. Демона призвать и я не сумею. А ты? Ты смог бы? — Он не для того мне нужен, чтоб демонов призывать… Дамиан откинулся в кресле, шумно вздохнул, сказал приятное: — Хорошо у тебя, Горан. Завидую я тебе. Жена — красавица, дочки — солнышки ясные, живёшь ты просто, и спокойно, и зажиточно. — Да вроде бы и ты не бедствуешь, — улыбнулся в ответ Горан. — Одет, как тёмный щеголь, конь такой пригожий, сбруя. Рад за тебя. — Спасибо, — сдержанно кивнул Дамиан. — Все большими трудами даётся. Но да, даётся. — Ты в столице по делам? — Да, приехал по приказу Архимагуса. Буду ему помогать. Трудные времена настают, Горан. Нам нужен каждый верный клинок, каждый маг, в котором горит Свет. — Что ты имеешь в виду? — удивился Горан. Так Дамиан это сказал, будто и хмель с него сошёл, будто только что не пил он за этим столом и не смеялся шуткам. Будто стоят они на холме, а перед ними — вражий лагерь, а утром предстоит битва. И надо им теперь придумать, как неприятеля одолеть. — Я говорю о том, что известно каждому, Горан. О том, что тёмные скоро заберут себе всю власть. Вот смотри, ты, например, знаешь, что почти всеми питейными домами в столице владеют тёмные? Я уже не говорю о прибылях, но ведь они спаивают людей. Они знают: пьяный люд хочет только одного — выпить ещё. Теперь так, ты знаешь хоть одного светлого ростовщика? Вот и я не знаю. Так и получается, ты в зной да в мороз в латы закованный улицы патрулируешь, как пёс цепной, воров да грабителей ловишь, жизнью рискуешь, а они мошну серебром набивают. И так везде, на всех уровнях. У кого в руках казна? У тёмного мастера-мага Годриха из Кагнара. Кто ходит у князя в лучших друзьях, вертит им, как хочет? Тёмный Лорд Магистр. А у нас, у светлых, магистр — женщина. Женщина, Горан! Нами командует женщина! — И что же с того! — подавил раздражение Горан. — Наша Пресветлая — маг небывалой силы. Она одна стоит десяти Высоких. — Серьезно? Ты так считаешь? — усмехнулся Дамиан. Блеснули в полутьме белые зубы, красным угольком отразился в глазах огонь камина. — Она что, поведёт войско в битву? Нет, конечно. Кто вёл тебя в бой на Велесовом поле? Высокий светлый Милош. А где он теперь, ты знаешь? Никто не знает, но говорят, что схватили его тёмные, заковали в гартовские* браслеты и бросили в темницу. — Откуда такие толки? — нахмурился Горан. — А оттуда! — подался вперёд Дамиан, лёг грудью на стол и внезапно оказался очень близко, глаза в глаза. — Ищи того, кому выгодно! Кто теперь главный воевода? — Высокий тёмный Хестен… — выдохнул Горан. Какой-то смысл начал появляться в словах Дамиана. Очень простой смысл, и даже странно, как Горану самому ничего подобного не приходило на ум. — Вот! А случись война, кто будет биться в первой шеренге? Кого такой воевода пошлёт на смерть? Светлых, ясное дело. Тебя, Горан, меня, наших из лицея, помнишь? Нас. А тёмные будут снова прятаться за нашими спинами и поднимать наших мёртвых, чтобы даже после смерти ты, мой друг, всё равно встал с мечом в руках и махал этим мечом, пока тебя не изрубят на куски! Ни жизни тебе не будет, ни смерти! Ничего не ответил Горан. Мороз прошёл по коже. Он видел это не раз, как тёмные некроманты, действительно оставаясь в стороне, поднимали мёртвых и гнали их в бой, в котором те только что пали. И это казалось Горану делом хорошим, правильным. Пока он не представил себе… Себя. Со вспоротым животом, с отрубленной рукой, с мёртвыми глазами идущего в бой… Налил мёда обоим, выпили. Помолчали. Потом Горан спросил: — Хорошо, и что ты собираешься делать? Что собирается делать Архимагус? Рука Дамиана легла на плечо, сжала тепло и сильно. — Придёт время, и ты узнаешь, брат. Скоро придёт наше время, так и знай!