Да будет тьма

Сила наполняла его, перехлёстывала через край. Он казался себе руслом полноводной реки, он чувствовал её мощное и глубокое течение. Всё изменилось для него, мир перестал быть прежним. Звуки и цвета, холод и тепло, радость и грусть — всё приобрело второе значение, второе дно. Горан видел каждую пылинку, пляшущую в солнечном луче, и также видел порыв ветра, поднявший эту пылинку с листа рябины во дворе, и шторм над северным морем, породивший этот порыв ветра, и ягоду, расклёванную снегирями, из зернышка которой выросла эта рябина, и сухое полено, брошенное в пламя костра, в которое эта рябина превратится через много лет. Это отвлекало, и завораживало, и пугало. Иногда ему казалось, что он сходит с ума. Иногда он испытывал такой восторг, от которого становилось трудно дышать. А иногда его настигал страх. Казалось, что эта новая сила обрушится на него могучим водопадом, сотрёт его с лица земли, разобьёт на мириады дрожащих капель. Больше всех помог Высокий Лукаш, а сказал он так: — Ты не спеши, Горан, дай себе время. Представь, что ты всю жизнь ездил на меринах, а тут у тебя под седлом — текинский боевой жеребец. Зверь! Жутко и хорошо! Но нужно помнить, что по сути ничего не изменилось. Все та же сбруя, и повод держишь так же, пятки вниз, ноги бочкой и — пошёл! Все то же самое: гни своё, и жеребец тебя послушает. Он хочет этого не меньше тебя. — Высокий Лукаш, что, у всех так было?.. — спросил Горан и услышал в ответ: — Во-первых, Высокие друг друга зовут просто по имени. Привыкай. Во-вторых, все маги разные. Ко мне сила пришла в бою. Я обернулся зверем, чисто монстром, столько людей уложил, что не сочтешь. Причём и своих, и чужих. По приказу бывшего магистра, твоего, кстати, родича, меня заковали в гартеновские браслеты и держали под стражей несколько месяцев. А потом браслеты стали снимать. Сначала ненадолго, потом на день-два. Вот так-то. Капитан гвардейцев высказался было, что Высокому не пристало возиться со служивыми, на что Горан ответил, что выполняет приказ госпожи магистрессы, и этого приказа она пока что не отменила. За работу с магией и с оружием взялся с двойной яростью. Высокий или нет, а поединок он все же проиграл. Он помнил это каждый миг и видел, знал, чувствовал, что другие тоже это помнят. Проклятый тёмный пощадил его. Он мог бы его убить, оглушённого, изломанного, беспомощного мог бы убить, но решил почему-то пощадить. А он, Горан, убил бы. Он дрался всерьёз, выложился до последнего и в решающий момент не сдержал бы удара. Да, он убил бы тёмного, если бы только смог. За его издевательскую усмешку, за белизну кружевных манжет, за красивого мальчика Ингемара, за тот подсмотренный поцелуй, убил бы. А тёмный мог, но не убил. Значило ли это, что он теперь должник тёмного? От одной только мысли об этом хотелось удавиться. Нет, нет и нет! Он не просил пощады, он не хотел никакой поблажки! Уж лучше умереть, чем жить по милости тёмной твари! Высокому светлому полагался особый выход. Обо всем позаботилась магистресса: о доспехах золоченой стали с зеркальным блеском, о снежно-белом, подметающем землю плаще, заколдованном от грязи, о серебряных шпорах, белых перчатках, драгоценных кольцах, украшенных самоцветами ножнах. О белых лошадях, нарядах для жены и дочерей, о ежегодном содержании, о котором Горан не просил и в котором не нуждался. У стены он теперь не стоял. Высоким магам находилось место за любым столом, в том числе и за княжеским. Приёмов и пиров Горан не любил. В основном потому, что всегда встречался там с Ольгердом, милостью которого был жив. Он не смотрел на тёмного, но видел его каким-то особым зрением. Видел, как большой палец медленно касался нижней губы, как покачивалась у стройной шеи крупная сапфировая серьга, как обхватывали кубок длинные пальцы, крепко и осторожно, будто лицо возлюбленного. Горану хотелось биться с ним ещё дважды. В первый раз он помилует его, возвращая долг. Во второй раз — убьёт. Он знал это совершенно точно, его новая сила была тому порукой. Снова помог Лукаш, напомнив о прежних обязанностях, которых, кстати, никто не отменял. Горан стал приглядываться к вельможам, делившим с князем хлеб. Он увидел много зависти, презрения, мелкой лживой угодливости. Но искал он угрозу и пока что её не находил. Привычка приглядываться к собутыльникам принесла неожиданный результат. — Дамиан, — с удивлением сказал он другу, — зачем ты закрываешься от меня Зеркалом Молчания? И амулет на тебе, а в нем столько Серого Тумана, на десяток лжесвидетелей хватит. Дамиан смутился, хлебнул вина, вытер губы тыльной стороной ладони. Ответил: — Не по своей воле, Горан. Мне от тебя скрывать нечего. Ведь мы с тобой старые друзья. Но пойми, я служу Архимагусу, а у него свои секреты, вот он и наложил на меня заклятие. И амулет дал. Правду сказал старый друг или соврал, пожалуй, значения не имело. Горан запомнил одно: Дамиан ему не доверяет, а может быть, и Архимагус не доверяет тоже. Древний маг был частым гостем на витанах, которые созывала госпожа магистресса. Вопросы обсуждались разные: празднование Урожая, неправильное толкование Знамения Зари и какое наказание следует назначить за ересь, проценты займа, выданного Домом Тьмы, и чем их выплачивать. Горан не разбирался в тонкостях политики ордена, да никто от него этого и не ожидал. Красным пламенем горел закат в витражах Дома Света, кровавыми отблесками ложился на белый мрамор. Проценты за займ не платить. Обложить дополнительной пошлиной всех тёмных магов, использующих светлые амулеты. Запретить обучение тёмной магии в школах, получающих дотации от ордена Света. Сократить количество дозоров в кварталах, где проживают в основном тёмные. Архимагусу положено было оставаться нейтральным, но он хорошо помнил светлое своё происхождение. На каждом витане каркал чёрным вороном: — Помните, воины Света, настают страшные времена. Бездна рядом, она протягивает щупальца к каждому сердцу! Скоро всем нам придётся на деле доказать преданность Творцу и Свету! Впереди решающие битвы. Однажды Горан не выдержал, прервал тираду Архимагуса: — Мой господин, вы говорите, как воевода перед боем. Но ведь войны нет сейчас. Объясните простыми словами: какие времена настают? Как придётся доказывать верность? Кто тот враг, с которым нам предстоят решающие битвы? На него обратили взгляды, терпеливые и снисходительные взгляды взрослых, брошенные на дитя. Горану стало мучительно стыдно, а вместе со стыдом пришла и обида. Масла в огонь подлила магистресса, заговорив как будто о другом, а на деле — о том же самом: — Горан, тот факт, что тёмный Ольгерд пощадил тебя в поединке, не делает его твоим другом. Возможно, рано или поздно он потребует компенсации. Тогда тебе придётся вспомнить, что твоя жизнь принадлежит Дому Света. Тебе придётся выбрать между долгом верности и долгом благодарности. — Госпожа, я не просил его о пощаде! — гнев взвился огнём, пламя каждой свечи взметнулось ввысь. — Я ничего ему не должен! — Вот и славно, — проворковала магистресса, снова как взрослая — ребёнку. — Помни об этом. Помни всегда, кому принадлежит твоя верность, твоё слово и дело. В полном смятении вернулся Горан домой. А там вдруг обнаружил давнего приятеля, тёмного мага Осберта, а с ним — подростка племянника и пожилого слугу. Племянник выглядел побитым, лицо Осберта хранило застывшее выражение, которое бывает у потерянного или же сильно пьяного человека. Положение пояснила Милана: дом Осберта разгромлен, идти ему некуда. Сам он чудом спасся от погромщиков. — Оставайся у меня, мастер, — предложил Горан. — Здесь тебя не тронут. От него, несомненно, ожидали большего. Он твёрдо решил не вмешиваться в городские беспорядки. В конце концов, он больше не стражник. На праздник Урожая большой пир в княжеском дворце продолжался недолго. В Новом порту запылали склады зерна, предназначенного для отправки в города Торгового Моря. Гасить пожар поспешили прямо от пиршественных столов, но все равно опоздали. Тотчас же по городу пополз слух: склады подпалили тёмные. Теперь или оставаться без железа, олова, торфа, пушнины и соли, или отправить за море своё, не предназначенное на продажу зерно и к весне голодать. Вот тогда тёмные и наживутся на общем горе. У них ведь серебра — как грязи. Они станут закупать зерно в Дановаре и продавать в Рондане втридорога. Беда не приходит одна. В первые дни месяца Листопада обрушились на Авендар ледяные дожди. Серой попоной накрыло город тяжелое небо, побежали по мостовой грязные ручьи, запрыгали по камням ледяные горошины. Град и холодный ливень сгубили неубранные поля. Второго урожая не собирали, а значит, и праздника Дожинков в столице не устраивали. Город погрузился во мрак. Странные и страшные знаки попадались все чаще. Дохлая чёрная кошка, гвоздями прибитая к двери чистой таверны в хорошей части города. Безумная старуха, оравшая о конце света с паперти Храма Творца. Кровавая звезда с огненным хвостом, повисшая над городом на три дня и три ночи. Затаился город, задвинул ставни, крепко запер дубовые двери. Не стало ни балов, ни фейерверков, ни мистерий. Зато откуда ни возьмись появились в городе кликуши, предсказатели, странные проповедники. Их слушали, жадно впитывая сладкий яд, хитро смешанный с горькой правдой. — Словно тупые свиньи, мы вглядываемся в грязь под ногами, все реже поднимая взор к небу! — воздевал худые руки старик на базарной площади в конце непогожего дня, когда последние торговцы уже сворачивали свои лавки. Дождь хлестал пустые прилавки, загаженную мостовую и плечи притихших слушателей. Их набралось несколько десятков, странно тихих, странно грозных. — Отчего мы так верим в силу серебра? Отчего мы так легко готовы продать наши мечты и убеждения, нашу веру и совесть? Где в Скрижалях Творца сказано, что богатый лучше бедного, что богатство важнее таланта, доброты, смелости, ума, верности? Глядите: наши сыновья готовы служить неправым и злым, лишь бы им платили больше гривен за недобрые дела! Страшитесь: наши дочери мечтают не о любви и счастье жены и матери, а лишь о богатом покровителе, которому можно подороже продать свою молодость и красоту! Наши дети отравлены завистью и ослеплены блеском золота! Показная роскошь слепит глаза и развращает души! Наши предки не рядились в шелка и бархат, в соболя и самоцветы! Наши предки не стыдились бедности, они стыдились бесчестия! В голосе старика звучало хитро скрытое заклятие Убеждения. Он был магом или же умело пользовался амулетом, которым снабдил его маг. Трое в плащах городской стражи жались к стене дома, спасаясь от дождя под галереей второго этажа. Горан подъехал, узнал главу дозора. Спросил: — Часто у вас такое? Есть какой-либо приказ на этот случай? — Почитай, каждый день, Высокий. Велено не трогать, — ответил командир. Ему вторил стражник: — Разве ж не правду он толкует, Высокий? Где справедливость под Светом? Я за целый месяц столько получаю, сколько один тёмный маг тратит на ужин в харчевне «Долорский Лев». — Разве ты не знаешь, служивый, нет под Светом справедливости, — строго проговорил Горан со странным и тяжёлым предчувствием. Ведь так бывает: вроде бы все хорошо и правильно, а есть у этой правды и своя цель, к которой кто-то ведёт тебя, как барана на убой. Так бывает, когда много маленьких, тщательно подобранных правд складываются в одну большую ложь. — Наше дело — выполнять свой долг и уповать на милость Творца. Толпа на площади начала расходиться. Заспешил и оратор, спрыгнул с лавки, пропал в серой полутьме. Повернул прочь дозор, да и сам Горан почувствовал желание уйти с дождя и холода, оказаться в тепле, подсесть к огню с чашей пунша в руках. Распознав искусное и оттого едва различимое прикосновение чужой воли, Горан остался. И через несколько минут, когда площадь опустела, увидел неподвижную фигуру на чёрном коне. Не простым, а будто магическим зрением различил складки тяжёлого плаща, глубокую тень под низко надвинутым капюшоном, осанку воина и сильный разворот плеч. И уж потом узнал своего врага и спасителя, узнал по тому, как лежали на поводьях тонкие руки в чёрных перчатках, как напряжённо и остро застыли прямые плечи. Значит, Высокие тёмные ездят теперь по улицам и разгоняют бродячих проповедников и их паству… Решительно повернул коня прочь, оставляя чёрную фигуру за спиной, странно одинокую и уязвимую под холодным дождём. Горан видел это и прежде: как за неурожаем идёт голод, за голодом — болезни, как на больную собаку нападают вдруг блохи, как стоит лошади захромать — и липнут к ней мухи и слепни, как никогда прежде не докучали. Рондана болела. Не было ещё ни голода, ни болезней, но повылазили из подворотен и гнилых трущоб серые недобрые тени, заверещали юродивые у Храма Творца, а честные горожане стали крепко запирать ставни и засовы. С наступлением сумерек город становился слепым и немым. Неведомо откуда, из дальних деревень потянулись в столицу нищие. А ведь зима ещё не наступила, не было ещё голода в деревнях, не могло быть. Горан удвоил караулы, устроив третий, внешний кордон вдоль Дворцовой стены. Сам практически переселился во дворец, каждые четыре часа обновлял на стёклах заклятие Кошачьего Глаза, способное видеть в темноте, проверял посты в покоях князя и наследника, разбрасывал по коридорам дворца светлячков, бестолковых и недолговечных, но способных поднять тревогу, если кто-либо без амулета Света попадётся им на пути. Таких в любое время находилось достаточно: слуги в основном, которым нечего было делать во внутренних покоях, случайно заплутавшие гуляки, княжеские гости, не удосужившиеся получить у стражи амулет. Вот и приходилось спать урывками, устраивать допросы, извиняться и объясняться. Только капитан княжеской стражи Светогор поддерживал Горана всегда и во всем. Слабый светлый маг, он тоже чувствовал нависшую над столицей угрозу. Немудрено, что при этакой службе Горан дремал на витанах магистрессы. Не всегда, но довольно часто. Его слово в политических вопросах, в финансовых хитросплетениях или в правилах этикета было строго последним. Да он и не претендовал на особую мудрость, понимая, что пройдёт ещё немало времени, пока ему удастся обуздать новую силу да понять, что требуется от Высокого светлого. А пока и так забот хватало. Вон у западной стены, прямо возле охотничьей калитки растёт такой огромный старый вяз, что по нему только ленивый на стену не взберется. И как раз прошлой ночью гвардейцы вроде бы что-то видели… — Высокий Горан! Суровый окрик госпожи был подкреплён чувствительным уколом Белой Иглы, безвредного заклятия, которым строгие учителя наказывают нерадивых школяров. Обидно… — Прошу простить, госпожа. Задумался. — И чем же вызваны столь глубокие раздумья, Высокий? — столько яду в голосе, любая гадюка позавидует. — Не нравятся мне эти нищие в городе, Пресветлая. Слишком их много. Слишком мало у них женщин и детей. Слишком многие из них похожи на отставных солдат. — Вот и займитесь ими. — Что вы имеете в виду, госпожа? Я ведь занят охраной князя и его семьи. Когда мне ещё с этим сбродом возиться? — Кто вам поручил охрану князя? Не помню, чтобы я давала вам такое распоряжение! Ваше дело было учить гвардейцев магии, охрана князя входит в обязанности капитана Светогора! — Одно из другого истекает, госпожа, — проговорил Горан и засомневался. А так ли это? — Позвольте мне решать, что из чего истекает! — воскликнула магистресса. — Получите новое распоряжение: собрать всех нищих и бездомных в бараки Никонуса. Обустроить там все, что нужно для жизни, наладить снабжение едой, чистой водой. В самом деле, нечего им по городу шляться, воровать на рынке и пугать прохожих. Я отдам приказ городской страже, чтобы вам в этом посодействовали. Не стал спорить Горан, хоть и огорчился новому назначению. Командовать княжеской гвардией хоть и хлопотно, но почётно. Возиться с нищими — просто хлопотно. Вот Горан и огорчился. Но ещё больше расстроился капитан гвардейцев, просто даже отчаялся. — Не справлюсь я, Высокий, — вздыхал он над кубком вина. — Нипочём не справлюсь. Я ж, можно сказать, и вовсе не маг. Но и я чувствую: что-то будет. Воздух такой, будто перед штормом. Люди все болтают вздор. Князь ничего не делает. У Храма Тьмы прошлой ночью видели дракона, мёртвого, кости и рваная кожа. — Вот и ты болтаешь вздор, Светогор, — усмехнулся Горан. — Но послушай, давай вот как сделаем. Есть у тебя вестун? А вернее, два? Вестуны нашлись, причём довольно сильные. Один из них стал кем-то вроде пажа капитана, другой поселился у Горана дома и сразу всем не понравился. Принялся смущать Янину намёками, которые та по молодости лет не понимала. По этому же поводу подрался с племянником Осберта и обозвал его тёмным уродом. Это было особенно обидно: на левой щеке мальчишки от виска до скулы расплывалось некрасивое красное пятно, будто кровь плеснула. Звали его Фродерик, и был он действительно неудачником, три пуда несчастья. И декады после драки с вестуном не прошло, как снова сидел он на кухне да пускал кровавые сопли. — Прибью паскуду, — пообещал Горан, снимая ремень. — Будет знать, бесполезная тварь… — Это не Мартен, — встряла Янина, вертевшаяся вокруг побитого. — На улице лоточник кричал, продавал пряники. Мне захотелось. Вот Фродушка и побежал. А там мальчишки его камнями побили… — Фродушка? — не поверил своим ушам Горан. — Фродушка, бестолочь ты безмозглая! Я тебе сколько раз говорил: из дома ни шагу! Жить тебе надоело? — Я делаю гаг бригажед деди Ядида, дорд, — прогундосил пострадавший в неравной битве. — Нет мира в моём доме, — признал горькую правду Горан. Но раз уж снял ремень — отлупил вестуна все равно. Было за что, да и будет ещё, без сомнений. А когда вестун пришёл к нему в тот же вечер, Горан сразу заподозрил обман. — Высокий, у меня весть для вас, — заговорил мальчишка слишком нерешительно. — От капитана? — Н-не знаю, Высокий, — растерянно пробормотал вестун. — Но мне кажется, что нет. «Врёт, — подумал Горан. — Хочет расквитаться со мной за взбучку, засранец. Погонит среди ночи через полгорода». — Какова же весть? — Харчевня «Толстый Габба». Сейчас. Точно, через полгорода… — Как же ты можешь получить весть неведомо от кого? — Не знаю, мой господин! Такое впервые со мной. Просто весть появилась, а откуда — не знаю. Горан все же решил поехать. Не только из-за вести, но и из-за особой тревоги, беспокойства, желания вскочить с места, оседлать коня, броситься в дорогу. Только мальчишка-семинарист не различил бы Призыва. Когда он подъехал к «Толстому Габбе», на улице уже стемнело. Дождь ненадолго прекратился, но густой туман накрыл город, заклубился по узким улицам, будто дым близкого пожара. Харчевня была так себе, тесная и тёмная, с закопченными балками низкого потолка и протекающей крышей. Пахло там кислятиной и прелью, прогорклым жиром, старым потом. Ему не пришлось искать того, кто пригласил его на встречу, ноги сами собой направились в дальний угол, куда не доставал огонь дымного очага. Глубокая тень скрывалась там, чёрная на чёрном. Горан присел на кривой табурет, поставил локти на шершавую столешницу. Сказал одним дыханием: — Ну, здравствуй, Высокий. Тонкая белая рука показалась из складок плаща, протянула ему глиняную чашу. — Пей, светлый. Спасибо, что пришёл. В чаше оказалось великолепное вино, густое и сладкое, которого в этом дрянном месте подавать не могли. Да и таких белых рук здесь быть не могло, тёмная бестолочь, хотя бы грязи под ногти втёр… — Что ты хотел мне сказать, Высокий? Что тебе нужно от меня? — Мне нужно все твоё самое лучшее, Горан. Твоя добрая душа, желание защитить беззащитных, помочь беспомощным. Твой ум и твердость духа, совесть и честь. — Не много ли тебе будет? — спросил Горан, ещё ничего не понимая. — А меньшее не поможет, светлый. Может, и этого окажется недостаточно, но мы должны попробовать. — Попробовать что? Тень обычной ехидной усмешки послышалась в тихом голосе: — Спасти Рондану. А с ней и весь цивилизованный мир. Пустяк, не правда ли? — Тёмный, если ты заставил меня на ночь глядя тащиться через полгорода, чтобы выслушивать твои загадки, то даже такое хорошее вино — недостаточная плата. Говори яснее. Что ты предлагаешь? — Горан, Горан… — тихий вздох, такое движение, будто скрытая тенью рука трёт невидимый лоб. — Мне не к кому больше обратиться. Видит Великая Мать, я пытался. Светлая госпожа магистресса не говорит со мной больше, я смертельно оскорбил ее, так получилось. Мой Лорд не хочет меня слушать, он верит, что князь его защитит. А кто же защитит князя? Ведь тебя отстранили от охраны, не так ли? По-видимому, ты слишком хорошо справлялся со своими обязанностями. Но я не слишком волнуюсь за князя, ему помогут сбежать. Не случится беды и с Высокими тёмными, мы скроемся за толстыми стенами наших замков или же откроем портал и перенесёмся на другой материк, где след наш затеряется. Но другие, слабые маги или же люди, в жилах которых течёт тёмная кровь, они погибнут. Каждый день в городе случаются погромы, страже дано указание не вмешиваться. По всему городу распространяется самая лютая пропаганда, ты слышал выступление этого оратора на рыночной площади, не так ли? — Он говорил правду, Высокий… — Да, и эту правду поднимут, как знамя, те, кто станет убивать тёмных детей! Горан, только мы сможем предотвратить трагедию. Горан молчал, не желая признать, что и его душу тянет горькое предчувствие. Внезапно захотелось, чтобы не было этого мрачного города за стенами харчевни, не было тяжелого груза и жестокого долга. Чтобы можно было просто сидеть вдвоём, пить хорошее вино и молчать тоже вдвоем, как умеют лишь те, кому есть о чем говорить. И пусть вечно коптит на стене масляная лампа, а в тени скрывается тот, кого ему и видеть не обязательно. Заговорил тёмный. И все испортил: — Ты бываешь в таких местах, куда мне нет хода. Капитан Светогор пользуется твоим доверием, значит, ты лучше меня знаешь о том, что сейчас происходит при дворе. Магистресса зовёт тебя на витаны, мы можем использовать эту информацию, чтобы предотвратить удар… Горан резко встал, кривой табурет с грохотом упал на пол. — Ты вербуешь меня как шпиона? Не бывать этому! Мне следовало лучше знать: тёмные о чести не ведают! Он все сказал и повернул прочь. Но белая рука, твёрдая, как сталь, сжала его предплечье. Они снова оказались рядом. Горан странно, абсурдно остро чувствовал запах тёмного, тепло его дыхания, чуть заметную дрожь сильных пальцев. — Прошу тебя, выслушай! Просто выслушай меня, Горан! Тьма и Свет — две стороны одной Силы. Без света нет тени, без ночи нет дня. Только вместе мы сможем выстоять. Если есть в тебе хоть капля дружеской симпатии, хоть кроха благодарности... Ярость полыхнула, как сто Копий Света. Полетел прочь попавшийся на дороге стол, а тёмная тварь оказалась прижатой к стене. Прямо в бледное лицо Горан зашипел: — Ааааа, я знал, я знал, что ты припомнишь мне свою милость! Так вот: я ничего тебе не должен! Мы можем биться снова, в любой день и час и на этот раз до смерти, слышишь? Ты этого хочешь? Бледные губы дрожали, а глаза вблизи оказались не чёрными, а тёмно-синими, как небо ясной летней ночи. Тёмный не оттолкнул его, не ударил магией, в руках Горана он казался бессильным. Тихо прошептал: — Матушка Тьма, как же я ошибся… Горан брезгливо убрал руки. Бросил прямо в застывшее лицо тёмного: — Да, ты ошибся. И не пробуй на мне свой приворот, я не девчонка в таверне, ног не раздвину. Ярость полыхнула в глазах Ольгерда, знакомая презрительная усмешка промелькнула на его губах. — О, не волнуйся, на это сокровище у тебя между ног я не покушаюсь. Я рассчитывал на твои мозги. Они у тебя в другом месте или я все же ошибся? Усмехнулся и Горан. Все оставалось на своих местах. Враг оставался врагом. Тёмный — тёмным. — Я никогда не предам свой орден. И ни шпионом, ни тем более другом тебе не стану, так и знай. Ничего не ответил на это тёмный. Но злая усмешка пропала так же быстро, как и появилась. Ольгерд больше не скрывал разочарования, глубокого и горького. Прочь повернул Горан, на ходу бросил через плечо: — Не вздумай меня призывать. Я больше не приду. Прогрохотали по ветхому дощатому полу сапоги, хлопнула за спиной дверь. Дождь шумел в соломенной крыше, влажно вздыхал у крыльца. Горан свистнул мальчишку-конюха, бросил ему мелкую монету. А на лице растаяло тепло чужого дыхания, и остались за спиной тёмно-синие глубокие колодцы с болью на самом дне.