Да будет тьма

— Да шо ж ета за кара Творца на наши головы! То торф разгружать, то зерно. А нынче и вовсе снег на улицах скребстить! Да шо ж мы так убиваемся, как смерды какие? И почто ж нам не пойти к Храму Творца, не просить тама милостыню во имя Его и за ради спасения души? — Иди, проси. Кто тебя держит? Только знай: первый же патруль городской стражи тебя схватит и доставит прямо в крепость. — Это ж почему, господин Высокий светлый? Мало ли там таких убогих у храма? — Мало. И с каждым днём все меньше. А теперь бери совок и садись в телегу, пока силком не поволок! — Высокий светлый… — Заколдую к бесам! Я тебя сделаю убогим! Три дня и три ночи из нужника не выйдешь! Кому сказал: в телегу! Крепко не любил Горан свою новую паству. И с первого дня решил: или они пожалеют, что бросили прежние занятия и потянулись в город за лёгкой жизнью, или он их к делу пристроит. Но свою похлёбку с куском хлеба за просто так они получать не будут, уж это точно. Сказано — сделано. Не стесняясь пускать в ход самую грубую магию, выгонял их прямо с утра из тёплых бараков. Тех, кто помоложе и посильнее, гнал в порт разгружать корабли, в каменоломню, на песчаный карьер. Других направлял в город чинить дороги, убирать мусор, расчищать сточные канавы. Городская стража и вправду помогала, даже стала глядеть на Горана с восхищением. Зато уж от бывших нищих, а нынешних каменоломщиков и грузчиков, благодарности было не дождаться. За попытки приобщить их к полезному труду они платили своему благодетелю черной ненавистью. Горан понадеялся было, что очень скоро его трудовое войско оставит мечты о сытой и бездельной жизни и позорно дезертирует. Однако этого почему-то не происходило. Потери были невелики. Почти все возвращались к вечеру в бараки, где Горан выливал на их грязные головы потоки Мёртвой Воды. Заклятие очищения он перенял у Осберта, хотя, казалось бы, тёмная магия! Убивает паразитов, видимых и невидимых, будто и вправду мёртвой водой омывает. Очень было удивительно, что он, светлый маг, легко освоил тёмное заклятие, но Осберт лишь плечами пожал. Магия и магия, светлая или темная, какая разница? Сам Осберт, например, огонь умел разжигать, а это что ни на есть самая светлая из магий… Тут призадумаешься. А потом обрушился на город снежный буран и бушевал три дня и три ночи, за которые намело сугробы вровень с крышами. Эти дни его подопечные отсыпались и пировали, раздобыв откуда-то бочонок кислого эля. Зато как только метель утихла, Горан погнал их расчищать улицы погребённого под снегом города. Снег сгружали в телеги, которые отвозили за город и высыпали в овраг. Благодарные горожане выносили бродягам дымящиеся кружки грога и сбитня, пирожки и медяки, те подношение принимали, но к работе душой не прикипели. Горан использовал заклятия, хоть безвредные, но болезненные, чтобы поддерживать в отверженных хоть какой-то трудовой энтузиазм. Помогало скорее не это, а страх. У оврага, чтобы ускорить процесс, Горан телеги просто поднимал и переворачивал, а потом снова ставил на колёса. Силы на это уходило всего ничего, но зато выводы делались правильные: этот Высокий не просто говорит, что размажет по стенке. Он действительно может это сделать. Залупаться с ним не след. День проходил за днём, каждый из них — серый, злой, тревожный. Каждый из них одинаковый. Горан ощущал себя полусонным волом, что бродит по кругу и крутит жернов. И спешить никуда не надо, и остановиться нельзя, а под копытами вся та же грязь, и ты видишь, как сгущаются тучи, как звенит в морозном воздухе полустон-полусмех, а у тебя ярмо на шее, а у тебя протоптанная колея, и пусть весь мир пропадёт пропадом, ты будешь все так же крутить свой жёрнов. А мир пропадёт, он уже повис над пропастью на тонкой нити, и, возможно, нить эта у Горана в руках. А он с ярмом на шее бредёт по кругу… Милана взяла с него верное слово, что Ночь Негасимого Света он проведёт дома, у семейного очага. Горан и сам этого хотел. Как всегда, как каждый год соберутся в трапезной все домашние: господа и слуги, дети и старики. В очаге жарко запылает огонь, от горящих свечей станет светло, как днём. Будут звучать протяжные переливчатые песни, от которых станет тесно в груди, будут новые подарки и старые истории о Свете и Тьме, о героях древности. А потом песенник Есеня споёт балладу о поединке Горана со Степным Волком, и Милана всплакнёт, а дочки засияют глазами… И все это вместе: хорошее, здоровое и правильное — заставит отступить и страх, и горечь, и гадкое бессилие, и тьму, сгущающуюся по углам, сквозняком ползущую из щелей. Солнце так и не появилось в день перед праздником, а значит, не было и заката, просто небо из серого стало чугунным, а потом и вовсе пропало. Трудовое войско Горана, весь день в полном составе убиравшее мусор с городских улиц, вопреки обыкновению, не роптало. Молча и дружно, без обычной грызни расселись по телегам, даже на голод и усталость никто не пожаловался. Горан подумал, что тихое благолепие наступающего праздника, маленьким огоньком разгорающееся в ночи, затронуло даже эти тёмные души, а значит, они ещё не совсем потеряны, есть в них Свет, и он отзывается на близкое откровение, на радость рождения Отца. К баракам подъехали уже в темноте. Горан спешил домой, наскоро накрыл притихшее сборище заклятием очищения, проверил, готов ли ужин. Постарался не заметить тёмного бочонка, не иначе, припрятанного для праздника. Пусть, они ведь тоже люди. Им тоже хочется посидеть за столом, выпить и закусить. Он и сам велел зажарить для них телёнка да доставить из Хлебной слободы разных пирогов: с птицей, с потрошком, с яблоком. Невелика растрата. Совсем уж домой собрался, да задержал все тот же бестолочь-вестун. Он вернулся из города на телеге, потом пошёл куда-то шляться и лишь с большим опозданием кинулся в конюшню, сообразив, что надо оседлать коня. Горан пошел за ним следом поторопить глупого мальчишку, а заодно подкинуть конюху серебряную монету к празднику. Конюх подарок принял, поклонился почтительно, а потом пробормотал густым южным говором, будто про себя: — Та хиба ж на тых конях камни возили? Глядь, усе запарены, задыханы… Горан краем глаза заметил, что и вправду приземистая и выносливая крестьянская лошадка тяжело поводила боками, опустив голову к земле. — Мартен! — гаркнул Горан. — Долго ты ещё возиться там будешь, кулёма? Без тебя уеду сейчас! — Не уезжайте, светлый господин! — запричитало из стойла. — Как же я один по ночному-то часу? Нипочто не поеду. — А и не езжай, — бросил Горан. — Оставайся здесь. Толку от тебя — как от чирья на заднице. Вышел во двор, только собрался сесть в седло, как взгляд сам собой нашёл составленные в ряд телеги. Показалось ему, что слой соломы, накрывавший их дно, был уж больно толстым, а поверх еще и рогожей застелен. Может, нищие прохвосты тайком привезли ещё что-то из города, кроме очередного бочонка с элем? Может, они торгуют краденым или же сами воруют у него, дурня, под носом? Направился к ближайшей телеге, но дойти не успел. Вестун, кулёма и раззява, едва не сбил его с ног, откуда только прыть взялась. Запричитал, задыхаясь: — Высокий, весть от капитана Светогора! Во дворце мятеж! Тёмные убивают гвардейцев, рвутся к княжеским покоям! И время для раздумий кончилось. Птицей взлетел в седло. Конь почувствовал бешенство всадника, заплясал, закружил волчком. Горан крикнул вестуну: — Найди того, кто ближе к госпоже магистрессе! Передай ей весть. После — найди меня во дворце! Ночь закружилась вихрем, застонала под копытами жеребца. Вот замелькали огни порта, вот блеснул радужным сиянием мост, вот светлячками замигали огоньки богатых особняков Садовой слободы. Сила вскипала в нем ключом, обжигала болезненно, как удар плети. Каким же он был дурнем набитым! Когда тёмной дряни не удалось завербовать его, Горана, он продолжил поиск! И нашёл кого-то другого, кого-то вхожего в княжеские покои! Заманил в сеть, подобрал ключ: золото, влияние, силу, а может, и то, другое, чего у распутного тёмного неистощимые запасы! И кто-то продался, польстился на богатство, власть или на такой поцелуй, что выворачивает душу! Даже если ты просто увидел его случайно… А ночь взбесившейся кобылицей вставала на дыбы, шарахалась, несла. Ночь наполнялась криками, огнями пожаров, безумием. У Храма Света застонал гонг, его голос ударами плети ложился на неспящий город. На рассвете этот набат возвестил бы о рождении Отца, он был бы торжественным и величественным. В ночной темноте, разорванной огнями, он казался пульсом огромного больного сердца. «Дэнн!» — выбежала из переулка полураздетая женщина, конь Горана шарахнулся, присел на задние ноги. «Дэнн!» — со звоном разлетелось стеклянное окно, что-то темное, тяжелое упало на мостовую. «Дэнн!» — полыхнуло на темном небе густо-багровое зарево, раздулось гнойным нарывом, послышался довольный многоголосый рёв. А Горан все мчал через обезумевший город. Копыта скользили по обледеневшим камням, хрипел испуганный конь. «Дэнн! Дэнн! Дэннннн!» — стонал гонг и страшно, и страстно. У ворот Старой стены Горан перемахнул через косую баррикаду, пришпорив коня Бичом Агни, по широкой площади у разгромленной харчевни пронёсся через пьяную толпу, кто-то закричал зайцем, что-то хрустнуло под копытами, длинная аллея парка, настежь распахнутые ворота Дворцовой стены, задние ноги жеребца скользят в темной луже, Горан орет, кричит и конь, отчаянно, человеческим голосом, кричит, но все же не падает, летит по взбесившимся улицам безумного города… Опоздал, опоздал. У задней калитки княжьих палат, куда вход чужим закрыт, мерцали дымные огни, воняло горелой плотью. Его гвардейцы все же чему-то научились. Их Огненное Копьё сразило многих. Но и тела в знакомых мундирах лежали повсюду: на камнях двора, на ступенях лестницы, на полу узкого служебного коридора, ведущего к княжеским покоям. В комнатах наследника дымились сорванные с карниза портьеры, а пол был усыпан обломками мебели и осколками посуды. Двенадцатилетний княжич, видимо, попытался дать бой: его рука сжимала рукоять короткого меча. Рука, отрубленная у плеча, держалась лишь на ткани расшитого золотом камзола. Виднелись на теле мальчика и другие раны, такие же глубокие и ровные, бескровные. Горан узнал магическое оружие: Лезвия Тьмы. Любой темный боевой маг владел этим заклинанием, как и любой светлый — Копьём Света. А вот князь погиб от магической Петли. Его глаза вылезли из орбит, неестественно раздувшийся посиневший язык вывалился из широко раскрытого рта, горло пересекали глубокие царапины. С княгиней обошлись проще, её убили ударом боевого топора. Видимо, она пыталась бежать. Лезвие топора вошло ей между лопаток. Богатые праздничные одежды на обоих, у стен вповалку — нарядные слуги. А рядом с князем — иссохшее тело, в котором он не сразу узнал Светогора, и если бы не знакомый доспех, то и вовсе не узнал бы того, из тела которого темная магия выпила всю воду… Там Горан встретил первого врага. Рослый княжеский гвардеец пошёл на него, размахивая палашом. У гвардейца было рассечено горло, кровь на мундире успела подсохнуть и потемнеть. Горан бросил в нежить Белую Молнию, которая перерезала труп пополам. Впервые с той страшной минуты, когда вестун передал ему просьбу о помощи, появилось время перевести дыхание, подумать и понять. Тёмные напали на дворец, перебили гвардейцев, убили княжескую чету и наследника. Среди них были и некроманты, поднятый гвардеец тому порукой. Значит, все-таки тёмные… Тишину мёртвой комнаты нарушал противный скрежет: разрубленный Гораном зомби царапал ногтями дубовый паркет. Горан накрыл мёртвую комнату Рассветным Зовом. Девушка в нарядном белом платье, совсем юная, по виду — одна из фрейлин, распахнула непонимающие глаза, попыталась сесть, её рука скользила на залитом кровью полу. Горан бросился к ней, обнял за плечи, прислонил к стене. Заговорил, как с ребёнком: — Лапонька, девонька, вот так, все хорошо… Я Горан, Высокий светлый. Ты меня не бойся, душенька. Ты мне скажи: что здесь случилось? — Тёмные, мой господин… — пробормотала девушка, касаясь глубокой ссадины на лбу. — Так, ты это руками не трогай! — Горан осторожно перехватил дрожащую лапку. — Лекаря позовём, он тебя перевяжет, даже и шрама не останется. Рассказывай дальше. Так что, тёмные? Маги? — Да, мой господин. А с ними ещё другие. Не маги. Одеты по-нашему, а говорили по-иноземному. Я такого языка не знаю. Вот их много было. Свет, как страшно! Не уходите, Высокий! Не бросайте меня здесь! Девушка завыла, в ужасе глядя на разрубленную нежить, вцепилась в плащ Горана намертво, и как же не вовремя! За дверью послышались шаги: большой отряд шёл по коридору, звенели кольчуги, кованые сапоги печатали пол. Горан послал девушке несильное сонное заклятие, осторожно уложил её на пол. Встал в тени у алькова, чтоб не сразу заметили, перебросил за спину полы длинного и широкого плаща. Столько силы кипело в нем, что кончики пальцев болели, будто обожженные. Ну, давайте, подходите. Сейчас вы узнаете, по чем нынче Высокие светлые… Готовился зря. Отряд привёл Архимагус, и его крысиную остроносую мордаху увидел Горан в дверях. Древний старец, как нежить, что питается кровью, заметно ободрился и помолодел, даже вроде бы ростом стал повыше. А как Горана увидел и вовсе загорелся: — Высокий! Здесь мы уже опоздали! Мертвым не поможешь! Но тёмные твари просчитались! На защиту Сил Света встал весь народ, возмущённый коварным злодейством! Сама матушка Рондана взялась за оружие! Вперёд, за мной! Возьмём Храм Тьмы, последний оплот злодеев. Рядом с Архимагусом стоял Дамиан, улыбался довольно и важно, будто вся эта кровавая бойня — его рук дело, его большая и важная заслуга. Горан пошел, конечно. Боевая магия, будто жеребец, заслышавший звуки боя, натягивала повод, рвалась убивать. А мысли в голову лезли неважные, даже глупые. Девушка проснётся в комнате полной мертвецов, а вдруг, пока она спит, нежить как-нибудь доползет до неё? Надо было испепелить его напоследок. Вот же Архимагус, такую речь сказал, будто перед войском. Готовился, что ли? И как же быстро матушка Рондана восстала на врагов, кровь на полу княжеских покоев ещё и высохнуть не успела… К Храму Матери Тьмы вели кривые переулки Старого Города, такие узкие, что едва разойдутся двое. Отчего-то темные не перестроили храм, возведённый в стародавние времена, не заменили его каменной громадой с десятиметровыми скульптурами, которыми славился Храм Творца, или же с окнами от пола до потолка, с узорами разноцветного стекла, которые делали Храм Света сияющей драгоценностью. Не было у старой святыни ни площади с фонтанами, ни розового сада, только стены черного гранита, будто оспой, источенные веками, только стершиеся ступени. Теперь на этих ступенях кипел бой. Впрочем, полем боя стал каждый переулок, каждый дом и каждая пядь земли. Земля утробно вздыхала, расступаясь, выпуская из давно забытых могил полуистлевшие кости: это некроманты поднимали каждого, до кого могли дотянуться. Земля горела и плавилась, превращаясь в ручьи багровой лавы: это светлые обрушивали на врагов потоки огня. Земля темнела, впитывая кровь убитых и раненых. Правду сказал Архимагус: взялись за оружие простые горожане, женщины и старики, и не было им пощады. На небольшом пятачке, где торчал опалённый остов какой-то каменной фигуры, Горана окликнули: — Высокий светлый, что войско своё не приветствуешь? Хоть слово скажи! В полудюжине заляпанных кровью, хмельных от эля и безнаказанности оборванцев Горан узнал своих нищих. В руках у каждого из них была крепкая дубинка с железным навершием. Но удивляться было некогда. Храм Тьмы стоял перед ними, будто вросшая в землю скала, и каждый маг, а может, и простой смертный чувствовал мощную силу, рекой вытекающую из древнего святилища. Оттуда, из-за чёрных стен, доносился низкий вибрирующий звук. Крик многих голосов, заглушенный толстыми стенами, сливался в один неясный гул. В низком проходе, похожем на вход в пещеру, мерцал голубоватый переливчатый свет. Тёмные открыли портал. Значит, главные негодяи уйдут от возмездия. Горан бросился вперёд, расчищая путь воздушным щитом. У входа в Храм рассекали ночь Лезвия Тьмы, там Высокий Сигурд преградил путь. Все новые люди, маги, горожане и воины падали перед ним, скошенные магией, рассеченные широким клинком двуручного меча, которым грозный воин управлялся, как гладиусом. А значит, нужно было спешить. Шутки закончились. Горан опустил забрало шлема, белое с золотистой насечкой. Сшиблись воздушные щиты, злой вихрь разметал своих и чужих, смел к стенам, будто сухие листья, но оба Высоких остались на ногах. Лезвия Тьмы столкнулись с Клинком Света, задрожал воздух от резкого визга, змеёй с ослепительными кольцами взвился в небо Бич Агни. Под ногами Горана дрогнула земля, разошлась глубокими трещинами, но светлый успел прыгнуть вперёд, на каменные ступени храма, где седой Сигурд встретил его лицом к лицу, клинком в клинок. Он был очень силён, этот старый волк Тьмы, но не напрасно Горана называли Волкодавом. Уступать он не собирался. Ни один из них не перестал кастовать заклятия, используя оружие, как проводник. Клинок Сигурда подернулся морозным узором, и Горан заметил, что каждое движение даётся с трудом, будто приходится пробиваться через толщу воды — Путы Махолма не обездвижили его, а лишь замедлили. Но хватило ещё и скорости, и сил скастовать Зарницу, и противник покачнулся, на мгновение ослепнув от вспышки болезненно-яркого света. Сигурд окутал противника облаком ядовитого пара, Горан, стараясь не дышать, пустил по доспеху тёмного мага ветвистую молнию. Длинные, заплетенные в косицы усы старого воина мгновенно обуглились, и это было бы смешно, если б было время смеяться. Грудь и живот скрутило, будто железный кулак сжал нутро, Горан проглотил ужас, с рёвом выплеснул кровавую пену, ударил врага одновременно Огненным Градом и клинком диагональным ударом в плечо. Уходя от удара, Сигурд отступил и вдруг захрипел, закачался и рухнул на каменные плиты. Кровь плеснула из открытого рта, из глаз и ушей мертвого мага, и Горан узнал заклятие Гробовой Плиты. И тотчас же прозвучал голос Архимагуса: — Вперёд! Не дай им уйти! Не возись, Высокий! Обидно было, очень обидно, что битва с равным по силам противником закончилась бесславным ударом в спину, но Архимагус был прав: каждым своим ударом старый Сигурд спасал чью-то тёмную шкуру, давал шанс ещё одной твари уйти от расплаты. Надо было спешить. В круглый полутёмный зал вражеской святыни вела неширокая лестница, вела вниз. Пол зала находился ниже уровня окружавших его городских улиц. Кто-то говорил, что от безумной своей древности храм врос в землю. В центре зала серебристо-голубой переливающейся аркой высился портал. В портал втекал людской ручеёк. В магические врата входили по одному. Поглотив очередного странника, голубоватый свет угасал, будто лунный лик, закрытый лёгким облаком, чтобы через несколько мгновений вспыхнуть снова. Тогда следующий тёмный вступал под своды серебристой арки. Несколько дюжин людей ждали своей очереди, но ни споров, ни давки не было. Даже когда Горан с отрядом светлых магов и воинов ворвался в зал, кто-то закричал, кто-то заплакал, но следующий человек шагнул через портал, а стоявший за ним молча ждал своей очереди. Навстречу Горану и его людям двинулись двое: Высокий Хестен и мастер-маг Карн. Встречая нового врага, Горан отметил две темные фигуры, неподвижно застывшие по обе стороны арки, и, кажется, узнал одну из них. Этот бой вышел коротким. Не все тёмные успели пройти через портал, когда рухнул молодой Карн, сражённый ударом Горанова меча, и почти сразу вслед за ним пал жертвой чьего-то Огненного Града и Хестен. Магии в них почти не осталось. Смерть наступила мгновенно, что с сильными темными случается редко. И тотчас же рядом оказались и Архимагус с Дамианом. Рядом, но все же чуть позади. Призрачный свет портала уже касался лица Горана, бросал лунные блики на его заляпанный кровью панцирь, когда Ольгерд вдруг схватил за шкирку второго тёмного, стоявшего по другую сторону врат, и с силой швырнул его в портал. И тотчас же серебряная арка исчезла, оставив после себя тонкий звон, будто разбитый кубок тонкого хрусталя. Горан замахнулся, ударил, лишь в последний миг перевернув клинок плашмя. Тёмный упал, рухнул на пол, как мертвый. Встать не пытался, лишь тяжело, как смертельно раненный, перевернулся на спину и замер, раскинув руки. Горан поменял обхват, направив меч остриём вниз, как раз туда, где ещё билось тёмное сердце врага. И увидел тень глумливой усмешки на бескровных губах, и услышал знакомое, ненавистное: — Смелее, светлый…