Да будет тьма

Наряд даруга, а по-простому — сборщика податей, отличался особой нелепостью. Поверх обычной ондовичской кожаной куртки с заклепками и беличьими хвостами тучный франт для чего-то натянул вышитую бисером тунику, узковатую и оттого разрезанную по швам. На плечах, укрывая и приземистую фигуру, и круп низкорослой лошадки, красовался богатый плащ, белый с золотым узором, похожий на тот, что когда-то пожаловала Горану Пресветлая. Только Горанов плащ был заколдован от грязи, а ондовичев превратился в бурую тряпку и сделал даруга пугалом огородным. Особенно в совокупности с широкополой шляпой, облезлый плюмаж которой дополнял лисий хвост — обязательный знак слуги Солнцеликой империи. Горан с отвращением отвернулся от нелепой фигуры. Оглядел свой небольшой отряд: пятеро всадников в разномастном доспехе с одинаковой эмблемой черного солнца на панцире. Задержал взгляд на крепком закрытом возке, в котором везли собранную дань, подновил лежащее на нем заклятие для отвода глаз. Все больше шаек орудовало по лесам. С отчаянных людей сталось бы напасть и на вооруженную стражу, и на боевого мага. Двинул рукой, разминая ноющее плечо. Шесть лет прошло с того дня, когда ондовичское копьё выбило его из седла, а все так же ноют под вечер плохо сросшиеся кости. Тёмные врачеватели исцеляли такие раны раз и навсегда, даже шрамов не оставляя. Но тёмных не стало, а с ними пропали и многие секреты. Не стало и Ронданы. Правил теперь в Авендаре лорд Наместник, когда-то звавшийся Архимагусом. Участь побеждённых — смерть или неволя. Горан предпочёл бы смерть, но ондовичи нашли для него ошейник похуже рабского, покрепче гартовских браслетов, что запирают любую магию. Вот и остаётся тащиться за толстым пугалом даругом да охранять серебро, выжатое империей из разоренной, голодающей страны, что когда-то звалась Ронданой. Ну что ж, поделом. Не смог погибнуть шесть лет назад под стенами Авендара, теперь не будет ни жизни, ни смерти. Снова зарядил холодный мелкий дождик. Лес расступился, раскисшая дорога вывела к небольшой деревне, притулившейся на берегу реки. Над самой большой избой висел на шесте белый стяг, и хоть герба на нем было не разобрать, но лисий хвост виднелся издалека. Значит, постоялый двор с имперской маркой. — Остановимся здесь, — скомандовал Горан. — Это зачем? — тотчас же обернулся к нему даруг, зло сверкнул черными глазами. — Дотемна будем в Забродье, там и заночуем. — Я сказал: здесь, — бросил Горан. — Ты мною не командуешь! — окрысился ондович. — Ты должен меня слушаться! — Я командую охраной, — ответил маг, направляя коня к постоялому двору. — Ты, уважаемый, волен продолжать путь. Над тобою я и вправду не властен. Выбежали во двор всполошившиеся слуги, приняли коней. Хозяин встретил у дверей, повёл знатных постояльцев в тесный общий зал с низким потолком и черными от копоти стенами, но зато с ярким огнём в очаге. Даруг шипел Горану в спину: — Донесу на тебя! Плетью высекут за наглость, браслеты наденут, будешь знать, как дерзить слуге Солнцеликой! — Доноси, даруг, — не оборачиваясь, бросил Горан. — Меня накажут, а тебе вместо Высокого мага дадут в капитаны сопливого мальчишку. Тебя за пять лет сколько раз на дороге грабили? Ондович ответил молчанием. Отомстил тем, что потребовал себе отдельную комнату и ужин велел принести туда же, заявив, что не желает делить хлеб с наглыми варварами. И отлично. Горан велел хозяину нести всего, что есть из угощений, и в качестве мелкой мести потребовал лучшего мяса и эля. В заведении с имперской маркой даругу придётся платить. В замке Забродья полунищему владельцу пришлось бы угощать их даром, а семеро уставших с дороги мужчин сожрут и выпьют немало. А чиновник ещё и подарок может стребовать. Была такая милая ондовичская традиция, которую и чины побеждённой Ронданы переняли с усердием. Раньше за мздоимство били кнутом на базарной площади. Сейчас без «подарка» не уладишь ни одного дела. Эль оказался горьким и крепким, баранья похлёбка — густой и горячей. Хозяин вился ужом, винился, что хлеб вчерашний, сегодня не пекли, вот кабы знать, что такие гости появятся из самого Авендара… Хотелось ему, чтоб позвали его за стол, оказали честь и поделились столичными новостями, но тяжко было Горану и тошно, и оттого отослал он хозяина прочь. Крепкий эль неожиданно ударил в голову. И тотчас же выползли из углов тени прошлого, живым укором встали перед хмельным магом. Много всего случилось за эти годы: поражение, и неволя, и боль немыслимой потери, — но Горан знал, что жизнь его переломилась в Ночь Негасимого Света, когда он первым ворвался в Храм Тьмы. Когда Высокий Ольгерд, едва шевеля бескровными губами, сказал ему: «Смелее, светлый!» Многим тёмным удалось тогда спастись, покинуть объятый кровавым безумием город через открытый магами портал. Ускользнул и Тёмный Лорд Ульрих. Именно его, безо всякого почтения схватив за шиворот, толкнул в портал Ольгерд. Зная, что по своей воле магистр не отступит. Но все же убитых тёмных было больше. Семь дней и семь ночей не смолкал набат в Храме Творца, семь долгих дней продолжалась резня, по всему городу, по всей стране ловили тёмных, а вместе с ними и тех, кого можно было посчитать за таковых. Лекарей, ростовщиков, алхимиков, астрономов, книжников. Заправлял охотой Архимагус и успокоился лишь тогда, когда толпа напала на дом самого Горана, требуя выдать им тёмного мага и его людей. Горан встал на защиту Осберта, неожиданно ему на помощь пришли Высокий Лукаш и сама Пресветлая госпожа, видимо, испуганная масштабом резни. Осберта удалось отстоять, а три дня спустя Горан посадил его на дановский корабль, накинув чары отвода глаз настолько сильные, что и сам едва узнавал старого приятеля. Постепенно город очистился от скверны. Так тогда говорили на каждом перекрёстке, на базарных площадях, на пристанях и в тавернах: «Рондана очистилась от темной скверны». Авендар сошёл с ума: праздники и гуляния захлестнули город. Было в этом нетрезвом веселье что-то припадочное, безумное. Будто люди сами себя пытались убедить: видите, как хорошо-то без тёмных, как весело и сыто? Голода в столице не было. Оказалось, что тёмные и вправду забили амбары покупным провиантом. Кровь с мостовых смыли апрельские ливни, в разгромленных домах появились новые хозяева. Горан помнил это время, как затишье перед грозой. Не забыли и его домочадцы, как перед закрытыми воротами их дома бесновалась толпа с факелами, с вилами и топорами, готовая растерзать пожилого мага и подростка. Его семья не поверила в светлое будущее Ронданы. И правильно сделала. Война началась, как только засеяли поля. Вот тогда они и узнали, что значит воевать с ондовичами без тёмных магов. Без их врачевателей и некромантов, без Лезвий Тьмы, Тёмного Ужаса, заклятия Хаоса и иллюзий, превращающих многотысячные армии в блеющее от страха стадо. Дар предвидения — большая редкость, и Горан им не обладал. Но в тот день, когда уходил он на войну, что-то подсказывало ему, что прощаются они навсегда. Утро тихое и свежее окрасило розовым и белые одежды, и светлые волосы жены, а он вдыхал её родной и тёплый запах и точно знал: это в последний раз. В последний раз касается её губ, в последний раз чувствует, как бьется на виске тонкая голубая жилка. В бой шёл без страха, как дым, вдыхая смерть, кожей ощущая её прикосновение, будто дуновение прохладного ветерка, принимая её, как заслуженную кару за то, что совершил, а может, и за то, чего не сделал, хоть и должен был. Но смерть обманула его, хотя всегда казалась честной. А может, обманула как раз жизнь. С неё станется. Заменила смерть раной, неволей, поражением. Болью, что страшнее смерти. Он помнил тяжесть гартовских браслетов, дрожь обессилевшего тела, злой огонь, охвативший плечо и грудь. Помнил ондовичского чиновника, его лоснившиеся от жира косицы, черный взгляд чуть раскосых умных глаз, солнечный блик на огромной золотой бляхе на груди. Помнил каждое слово: — Тебе оказана высокая честь — служить Солнцеликой Империи. Теперь ты — воин Великой Ондовы. — Нет, — просто ответил тогда Горан. Хотелось сказать что-нибудь высокое и гордое, вбить пару крепких слов в глотку ондовичского пса, но сил на это недостало. Краток был и чиновник. Сразу заговорил о деле. — Твоя жена подняла руку на воина Солнцеликой. Она убита честной сталью. Над телом её не глумились. Мы ценим смелость, хоть и не прощаем неповиновения. Но с детьми империя не воюет. Твои дочки живы и здоровы. Им выпала завидная доля — стать гостями в Ондова-Кар. От тебя зависит, какой будет их жизнь в тенистых садах Сердца Солнцеликой. — Чем докажешь, что дочки живы? — последние силы ушли на эти слова да на то, чтобы устоять, не свалиться к ногам врага. — Какого доказательства ты ждёшь? Сюда их не привезут, тебе в сердце мира путь заказан. — Пусть Янина скажет, как звали того, кто побежал для неё за пряниками. Пусть Оана ответит, где мы закопали её первый зуб. Его снова вызвали к чиновнику через декаду, а то и меньше. В дни ожидания многое изменилось для Горана. К нему позвали лекаря, достаточно умелого, хотя с тёмным врачевателем и не сравнить. Повели в баню, дали чистую одежду, к хлебу добавили куски жареной конины. А потом привели его к тому же ондовичу с золотой бляхой на груди. Звали его Тамир, но Горан тогда его имени не знал. Зато ондович знал ответы: — За пряниками пошёл Фродушка. Зуб закопали под рябиной и посадили там мальвы. Все, что случилось с ним после, смысла уже не имело. Будто случилось это и вовсе не с ним, будто Высокий светлый Горан из рода Велимиров погиб под стенами Авендара, а кто-то другой, без роду и племени, без имени и чести, опустился на колени и поцеловал золотую бляху. Потом с него сняли браслеты. Враги его больше не боялись, как не боятся волкодава, посаженного на цепь. Его цепь была особенно прочной. С такой не сорвешься. Рондану перекроили по образцу Солнцеликой, обустроили всю страну, как один военный лагерь. Разделили на ары, по сто дворов в каждом. Десять аров составляли джан, десять джанов — мин, десять минов — стол. И таких столов в новой провинции оказалось два, да еще третий — неполный, зато включающий Авендар. Стольники получали золотую бляху от самого императора, минганы тоже ездили в столицу Солнцеликой за бляхой серебряной и уже сами назначали джанганов, которым бляха полагалась медная. А уж те одаривали арганов бляхами из сердолика. Так и подать собирали: арганы со своих дворов, джанганы с арганов. Горан знал это лучше любого: пять лет охранял даруга стольника Тамира, того самого, столичного, неполного. Вредил вражьей суке по мелочам, на большее не решался. Раза два в год Тамир вызывал его к себе и передавал письма от дочек, а с ними и мелкие подарки: вышитый кошель, вязаный поясок. Проверял, крепко ли держится ошейник на Высоком светлом. Крепко, так крепко, что дышать нечем. Чуть крепче — и удавит. Даруг платил своему стражу такой же ненавистью, мелкой и беззубой. Он понимал, как сильно ему повезло, что охраняет его Высокий боевой маг, единственный на всю Рондану. За пять лет многократно нападали на них отчаянные люди, а с головы даруга и волоса не упало, и ни одной медной монеты не пропало из его казны. Вот и остаётся ненавидеть втихую, в кашу плевать, да экономить на постое. Себе комнату взял, а остальным в общем зале на грязном полу перебиваться. Только ведь и Горан не под забором родился. Да, нет у него больше ни дома, ни семьи, ни отчизны, но чтоб в грязном трактире не мог он комнату снять, такого не может с ним случиться. Взял ещё эля, чтоб утонули печали, хоть на время ушли в темные глубины. Чтобы жить сейчас и здесь, чтоб не было рядом ни девчоночьего смеха, ни женских губ, ни боли в черно-синих глазах. Уронил тяжёлую ладонь на плечо единственного близкого человека, живого напоминания, что прошлая жизнь действительно случилась с ним, а не приснилась в пьяном сне на лавке в захудалой таверне. Его оруженосец Оньша пошёл с ним на войну, чудом уцелел, попал вместе с ним в плен, выхаживал его, раненого. Не было в его теперешней жизни человека роднее. Будто остались они одни на всём свете, а прочие — и не люди вовсе, а тени по углам. Вот хлопнула дверь, впуская облако влажной тьмы, а с ним ввалилась компания провинциальных барчуков, вторых сыновей да безземельных бездельников. Сдвинули столы, загомонили, потребовали хозяина, выпивки и закуски, девок, вина, огня в очаге, побольше света, песельников, свежего хлеба. Острый глаз Горана отметил в разномастном сборище двоих понаряднее и потрезвее, не иначе — столичные гости, отличные от окружения и оттого нелепые, как страусиный плюмаж на свином окороке. Все это его не касалось. Инстинкты стражника нужны ему теперь, как дворовому кобелю — умение ходить на задних лапах. И все же глаза не закроешь, уши не заткнешь. Да вот только поди распознай нужное слово в пустом звоне: — А эль у них ничего такой, забористый!.. — Стоян, я бы на вашем месте воздержался от этого варева. Вы не можете быть уверены в том, что здесь считается мясом… — Так, я не понял, это что, девочки или кобылы?.. — Господа, а знатно мы повеселились у графа Дамиана? Такого развлечения у вас в столице не сыщешь! — Возможно, этот кролик ещё вчера мяукал. Или гавкал… — Простите великодушно, но сношаться с полутрупами — это не те развлечения, к которым я привык. Мне не доставляют удовольствия партнеры, не способные разделить со мной радость соития… — Самая лучшая охота в Добровичах, у господаря Воргена. Олени, лоси, кабаны — все что хочешь, если только ты сможешь продраться через его чащобу… — Я тебе говорю: в запрошлую осень целый отряд загонщиков утонул в болоте к югу от Лиозно… — Как угодно, но гостеприимство провинциальных землевладельцев попахивает навозом и прокисшим элем… Граф Дамиан, удивился Горан. Оказывается, он граф. Его приятель юных лет, что по правую руку Архимагуса обустраивал новую Рондану, после войны пропал. Впрочем, Горан его не искал и судьбой его не интересовался. Яснее ясного, что в государственном перевороте и в заговоре против тёмных магов Дамиан участвовал наравне с Архимагусом, но зато хоть отчизну врагу не продал. Иначе бы снова стоял по правую руку своего господина, которого нынче положено величать лордом Наместником. Горан нервно потёр горло, будто и вправду нарезал кожу грубый ошейник. Пусть Дамиан и не предатель, но сука все равно. Втравил Горана в заговор, использовал его, как тупого пса-волкодава, как оружие без смысла и совести. А за такое неплохо и поквитаться… — Оньша, — обратился он к другу. — А пойди-ка поспрашивай, где тут замок графа Дамиана? Соскучился я по старому другу. Да и графу будет лестно принять у себя имперского даруга, стол ему накрыть, всем наилучшим попотчевать, дорогим подарком порадовать… Оруженосец понятливо улыбнулся в пшеничные усы, сверкнул карим взглядом, выскользнул из-за стола и тотчас же пропал из виду, как может только человек, который повсюду на своём месте. Графский замок оказался не совсем по пути, пришлось свернуть с наезженного тракта на каменистую тропку, что змеилась по вересковой пустоши. Но даруг не роптал, польщенный обещанием ночлега в замке, а не в засиженном клопами трактире. Да и погода жарким спорам не способствовала: снова зарядил мелкий дождик. Стемнело так рано, будто дня и вовсе не было, а просто сумрачное утро лишь на минуту просветлело, чтобы вскоре смениться таким же мрачным вечером. Темные стены замка проступили сквозь влажную дымку, лишь когда путники подъехали совсем близко, на расстояние выпущенной стрелы. Горан различил глубокие трещины в каменной кладке, гору щебня слева от ворот, где раньше был барбикан, а за воротами — приземистую квадратную башню, какие строили во времена Вестина Завоевателя. Чернели щели бойниц, не поднимался над башней каминный дым, и только шум дождя и стук копыт нарушали тишину. Замок казался безлюдным. Лишь когда Оньша постучал в покосившиеся ворота, неяркий свет замелькал на крытой галерее над ними и старческий голос проскрипел: — Кто такие? Проходите мимо! Оньша звонко крикнул: — Даруг императора и его свита! Открывайте ворота, бесы тьмы, пока мы не сняли их с петель! Ворота остались закрытыми, зато в левой створке отворилась узкая калитка. Чтобы в неё пройти, пришлось спешиться. Даруг разразился бранью: слугам Солнцеликой не пристало передвигаться на своих двоих. Шлепая по лужам, пересекли пустынный двор, поднялись по ступеням к темной арке. В башне было сыро и прохладно, казалось, ещё холоднее, чем во дворе. Холодно было и в зале, где небольшой огонь в камине не мог прогнать промозглой стужи, въевшейся в темные камни. Фигура, поднявшаяся им навстречу, терялась в тенях. — Силы Света, сам Высокий маг Горан, какая честь! И в какой уважаемой компании! — Дамиан, — ответил Горан с натянутой улыбкой. — Вечер добрый. Вели побольше огня. Да пусть поторопятся с ужином, господин даруг устал с дороги. Ты ведь не откажешь в хлебе-соли слуге императора Солнцеликой? Дров в камин подкинули, и в тесном зале с низким потолком и узкими окнами-бойницами вскоре стало почти тепло. Зато ужин подали скудный: холодное мясо и подсохший сыр с черствым хлебом, жидкое варево из брюквы с луком, дрянное вино. Даруг фыркал, хмурился и плевался, наконец, сбросил на пол оловянный кубок, вскочил и пролаял что-то обидное на своём пёсьем языке. Горан на скорую руку слепил сонное заклятие, добавил расслабляющую тело и дух Длань Габбы и с толикой Убеждения в голосе проговорил: — Господин даруг устал с дороги. Шутка ли, целый день в седле под дождём… Дамиан намёк понял и тотчас же велел слуге отвести присмиревшего ондовича в его опочивальню. Вот тогда и можно было наконец-то сесть к огню и помолчать, и вглядеться в лицо давнего приятеля. И признать, что тот значительно подрастерял блеска, зато приобрёл ранние морщины между бровями, и горестные складки возле рта, и манеру все время что-то трогать руками: край манжета, обивку кресла, ножку кубка. Годы, минувшие с переворота, не были добры к заговорщику. — Ну, как ты, расскажи? — спросил Горан, прерывая неловкое молчание. — Почему ты здесь, а не в столице? Ведь Архимагус теперь наместник, я думал, ты ему служишь. — Служил, Горан, причём верой и правдой! — криво усмехнулся Дамиан. — В такое опасное дело ввязался, ни перед чем не остановился. А ведь многое, так многое могло пойти не так! Стоило Пресветлой госпоже встать на защиту своих тёмных друзей, стоило Высокому тёмному Хестену не поверить в то, что князь замышляет истребление Дома Тьмы, стоило хоть кому-нибудь из тёмных найти себе светлых соратников, да сто разных вещей могло пойти не так! И тогда мы закончили бы на плахе! Вернее, Архимагус бы как-нибудь отвертелся, а меня бы укоротили на голову, а то и вздёрнули бы, как какого-нибудь смерда!.. Ведь это государственный переворот, как-никак. Но ведь нам удалось это, Горан. И скажу тебе без ложной скромности: я лично выполнил огромный объем работы. — Но ведь после переворота ты не бедствовал, Дамиан. Вращался в высоких сферах, при дворе блистал. Я, правда, сам больше дома сидел, но твой успех наблюдал. — Ах, Горан! — Дамиан резко вскочил, прошагал вдоль стены, скрывшись в тени, вернулся к свету, но садиться не стал, застыл, закрывшись спинкой кресла, как щитом. — Одно дело — избавить Рондану от темной скверны, а совсем другое — сговориться с Ондовой и сдать страну. Об этом я ничего не знал, Горан. И в этом я не стал бы помогать Архимагусу. — Конечно, Дамиан, ты не таков, — усмехнулся Горан. — Ты всего-то убил князя и его жену да наследника, мальчишку сопливого. А с ними заодно ещё несколько тысяч людей, только в том и виноватых, что в жилах их темная кровь текла. — Да! — подался вперёд Дамиан, и огонь камина бросил алые блики на его хищное лицо. Спинка стула уже не служила ему щитом, она превратилась в пьедестал, в который вцепились когти геральдического зверя. — Я ничуть не жалею о том, что мы извлекли из тела Ронданы эту ядовитую стрелу! О том, что избавили нашу страну от заразы, отравляющей самый воздух, которым мы дышим! Нет, Горан, я не жалею о том, что убивал этих тёмных тварей! Одной смерти им мало! Каждого из них нужно убивать снова и снова, каждый день его нужно резать на части! Чтобы он ползал в ногах, чтобы скулил, визжал, как зверь! Этих тёмных шлюх надо втрахивать в грязь, чтобы текло изо всех дыр!.. — Не тёмные убили мою жену! — вспыхнул гневом и Горан. — Это сделала ондовичская мразь, которую ты с твоим дружком Архимагусом привёл в мой дом! — Я же говорю тебе, я не знал ничего об Ондове! Иначе бы не сидел тут, в дыре этой, не гнил бы заживо в этом болоте! А пировал бы в столице со своим дружком Архимагусом, как ты его называешь! Горан заставил себя промолчать. В конце концов, и у него руки в крови. Он и сам проложил себе путь к Дому Тьмы по трупам, прожег магией, прорубил клинком. Своими руками уложил магов, готовых отдать жизнь, чтобы спасти других. Чтобы выиграть ещё минуту для дюжины обречённых… Что уж теперь строить из себя невинного Голубя Света. С таким светлыми боевыми заслугами – только в петлю, но что тогда будет с девчонками?.. Притих и Дамиан, снова опустился в кресло, сгорбился, обхватил ладонями кубок. Огонь в камине почти догорел. Горан хотел было подбросить полено на темно-красное ложе умирающих углей, да передумал. Он уже жалел, что заехал к Дамиану. Мелкая месть не принесла удовольствия, разговор не задался. А завтра снова в дорогу, снова охранять ондовичскую скотину, и так каждый день до конца жизни. — Ладно, Дамиан, час поздний… — Ну, что ты, едва стемнело! — неожиданно заспорил хозяин. — Я велю еще вина принести, посидим, вспомним наших! В кои-то веки прислал Свет старинного приятеля, приятного собеседника. Ведь здесь, в этом захолустье, даже словом перекинуться не с кем. Если бы ты знал, с какими тупыми овцами приходится общаться… — Ну, отчего же, — усмехнулся Горан, поднимаясь на ноги. Пустой разговор с Дамианом оставлял во рту неприятный привкус, что хуже кислого вина. — Я вот слыхал, что ты, напротив, гостей тут привечаешь, забавы какие-то особенные для них устраиваешь. — Силы Света, Горан!.. — резко отшатнулся Дамиан. Лица его в густой тени было не рассмотреть. — У меня есть нечего, какие у меня могут быть забавы! Этим тупым животным покажи, как сношаются ослы, и это будет для них наилучшим развлечением! Ох, Горан, не могу я здесь. Я все бы сделал, чтобы вернуться в столицу. Но пока жива эта тварь, этого никогда не случится… Горан слушать перестал. Хлопнул хозяина по плечу да и пошёл прочь. Мягких перин гостям не предложили, баню не протопили. В маленькой комнате, где заботливый Оньша набросал на лавки пахучей овчины, царила стылая тьма. Но не от холода не мог уснуть Горан. Случалось ему спать мертвым сном на промерзшей земле, случалось дремать в седле, на витане магистрессы, на княжеском приёме. А вот в замке Дамиана не спалось, да и дышалось вполсилы, будто лежало на груди заклятие Могильной Плиты. Будто под серыми камнями, под толщей черной земли притаилось страшное зло, которому нет места ни под Светом, ни во Тьме, будто звенел в холодной ночи неслышимый зов, крик о помощи, и столько было в нем муки, что хотелось одного: бежать от него на край света. Лежал Горан без сна и думал о том, что утром он уедет и навсегда забудет этот светлый замок, утонувший во тьме.