Да будет тьма

К нему пришли холодным осенним вечером, притаившимся в ожидании первых морозов. Они пришли, и Горан даже не удивился. Он понял, что все эти годы ждал чего-то подобного, сам того не знал, но ждал все одно. Шагнув через порог, пожилой маг оглядел бревенчатые стены, белёную печку в полпокоя, лавки, глиняные плошки на полках. Сказал: — Так себе хоромы, Высокий. — Да уж, не терем, — усмехнулся Горан. — Но много ли мне надо одному, наставник Нестор? Да и в разъездах я все время. И тотчас же разозлился: что это он, оправдывается? Стесняется своего простого жилья? Его ли вина, что какой-то ондовичский чиновник живёт теперь в его доме? Молча собрал на стол нехитрой снеди, поставил оловянные кубки и штоф горькой наливки. Оньша прятался за занавеской, да Горан и привык быть самому себе слугой. Гости сели к столу. Женщина уронила перед собой руки, будто не выдержав веса браслетов на тонких запястьях. Кивнула: — Да, смотри, Горан, смотри. Пять лет в браслетах, стала терять и память, и разум. А ты, я вижу, свободен. Снова заговорил наставник: — Отчего же ты работаешь на них, Высокий? — А что, разве радости служить Солнцеликой недостаточно? — огрызнулся Горан. Наставник глядел на него выжидающе, с терпеливой грустью человека, тратящего время на дело нелегкое и неблагодарное. Точно так же двадцать лет назад глядел он на юного лицеиста, не самого сообразительного, но задиристого и упрямого, оттого и в неприятности постоянно попадавшего. Наставник Нестор не был магом особого могущества и, наверное, оттого свято верил в превосходство умения над силой. И пытался передать эту веру каждому ученику. Наглые подростки, каждый из которых надеялся стать магом несокрушимого могущества, посмеивались над такой убеждённостью. Им не хотелось учить запутанные заклятия на незнакомых языках, часами и днями оттачивать движения кистей и пальцев, входить в транс и сплетать нити своей силы с природой огня, воды, воздуха. Им хотелось рубиться потоками энергии и взрывать крепостные стены. Хотелось летать, лучше всех ездить верхом и чтобы все их боялись и любили. А умения нужны лишь тем, у кого не хватает силы. Годы спустя, встречая бывших однокашников, Горан все лучше понимал простую мудрость наставника: сила может с годами прийти, а может, и нет. Над этим никто, кроме Света, не властен. Но зато те знания и умения, которые приобрёл маг, никто и никогда не сможет у него отнять. Надеяться можно только на себя. Внушая эту мысль, наставник пытался защитить их от хаоса и несправедливости взрослого мира, и только потому Горан слушал его. Только потому признался:  — Дочки мои у них. Заложницы в Ондова-Кар. — Силы Света! — ахнул Нестор. — Да живы ли они? — Живы. Письма мне пишут, подарки шлют. Живы. Одним жестом зажёг золотистую сферу, поднял её к потолку. Неяркий теплый свет заполнил комнату. — И то хорошо, — снова заговорила женщина. — И сила твоя при тебе, я вижу. — При мне, Пресветлая госпожа, — склонил голову Горан. Он помнил, каково это было: носить браслеты. Хуже, чем враз оглохнуть и ослепнуть. Много хуже, чем умереть. — Но с прежней не сравнить. Все, как в тумане, трудно собраться. Раньше до пяти заклятий мог кастовать враз, теперь три — и то с трудом. — А хочешь, Горан, я скажу тебе, куда подевалась твоя сила? — подалась вперёд магистресса. С тёмными тенями под глазами, с горестной складкой у рта она была нехороша, а глаз не оторвать. Она волновала, как мертвая дева, как грустная песня на свадьбе. Горан сам себе удивился, заглядевшись на её тонкие, нервно сцепленные пальцы. — Невелика загадка, Пресветлая. Мои дети в плену, жена погибла, отчизна под гнетом иноземным. Враг живёт в моем доме. Откуда силе взяться? Воля Света, что не иссох до дна. — Так, да не так, Горан, — проговорила бывшая магистресса. Взгляд её горел огнём, и холоден был тот огонь. — Помнишь, мы твердили: нет Света без Тьмы, нет тени без солнца? — заговорил наставник Нестор. — Мы произносили эти слова, но смысла их не понимали. Нам казалось, что это просто красивые выражения, некая философская абстракция. Призыв к единству, набивший оскомину и светлым, и темным. А оказалось, что это правда, самая простая, самая буквальная. Тёмная магия и светлая магия — две стороны одной силы. Мы уничтожили тёмную. Теперь умирает и светлая. Мы все ещё пытаемся аплодировать одной ладонью. Мы превращаемся в ярмарочных шутов и деревенских ведьм, впору приворотные зелья да амулеты от сглаза продавать. А ведь ещё год-два — и ты не сможешь зажечь огонь, Высокий. — И ладно, — опрокинул кубок, горло обожгло дешёвой дрянью. — На что мне сила, наставник? Даругову казну охранять? Сказал и тут же пожалел о злых словах. Слишком резко дёрнулась лишенная магии бывшая магистресса, будто Бич Агни обрушился на её спину. Но и ему обидно стало. Пять лет не показывались, а тут пришли, службой попрекают, силой пеняют. — Прошу простить, госпожа. Но ладно, давайте о деле. Я балов и фейерверков не устраиваю, гостей не созываю. Да и вы по мне не больно соскучились. Не просто так зашли ко мне. Говорите, здесь все свои. Наставник бросил взгляд на занавеску, за которой скрылся оруженосец. Горан позвал: — Оньша! Хватит хорониться! Иди, садись. Нестор понял жест ученика, молча кивнул, подождал, пока довольный парень не усядется на скамье. — Выход у нас один, Горан. Вернуть тёмных магов в Рондану. Хоть сколько. — Ну да, — ответил кривой усмешкой, — так они и сбежались. День и ночь плачут, прямо так и мечтают вернуться туда, где их убивали. — И все же это их родина, — мягко проговорил Нестор, и Горан легко развеял заклятие Убеждения. От того, какими слабыми оказались наложенные наставником чары, стало даже неловко. — Если дать им гарантию безопасности, многие вернутся. — Кто же даст такую гарантию? Ондовичские власти? Вряд ли вы действуете с их ведома. Иначе говорили бы не здесь, а в покоях стольника. Или Наместника. — Да, ты прав, мы действуем тайно, — снова заговорил наставник. Пресветлая смотрела в стол, надменно подняв брови, видимо, обиделась крепко. — Наша цель — предоставить убежище желающим вернуться тёмным. С их помощью восстановить магическую мощь, и тёмную, и светлую. Родится новое поколение магов, мы сможем их выучить и вырастить из них верных бойцов. И, может быть, лет через пятьдесят мы воспользуемся моментом… Тут Горан слушать перестал. Через полвека его девочек, может быть, и на свете не будет. Ни в одной из них магия не проснулась, значит, век их будет человеческим, недолгим. Вывел из задумчивости вопрос: — Ведь у тебя был знакомый, тёмный маг Осберт, не так ли? Бытовая магия, естествознание, слабый дар врачевания. У него был племянник Фродерик, тоже врачеватель. Ты помог им бежать. Не знаешь ли, куда? — Я посадил их на дановский корабль, но велел на одном месте не сидеть. Так что, сами понимаете, наставник, писем они мне не присылали, гостинцев с оказией не передавали. Магистресса вдруг вскинула на него горящие глаза. Горана качнуло от ясно заметного безумия в лихорадочном взгляде. — Горан, а что стало с ним? С Ольгердом? Ведь не мог же ты его в самом деле убить? Стало обидно: что значит — не мог? Вполне мог. И даже должен был. Не скажи тот свое наглое «смелее, светлый!», скорее всего, убил бы. Возвращаться в залитый кровью чёрный склеп не хотелось. Но ответить пришлось: — Он лежал у моих ног, совершенно без сил. Они с Тёмным Лордом держали портал, а как я магов зарубил, Высокий толкнул магистра в портал, и тот исчез. В самом Ольгерде сил не осталось, ни магических, ни телесных. Он просто упал на пол. Я не смог его прикончить, хоть и надо было. — И что же? — магистресса легла грудью на стол, так близко придвинулась к Горану, что он отшатнулся. — Где он сейчас, Горан? Куда ты спрятал его? — Силы Света, почему я должен его прятать? Осберт мне другом был, дочек моих учил, по дому помогал. А Высокий кто мне был? Никто, кроме того, что бесил до умопомрачения. — Нам можно сказать, Горан, — наставник даже попытался доверительным жестом погладить его по руке, что было и вовсе лишним. — Ты ведь знаешь, мы лорду Ольгерду зла не желаем. Просто пришла ему пора вернуться домой, а мы его встретим, и защитить сумеем, и… — Разве я неясно выразился? — вспыхнул Горан. — Если я его не убил, это ещё не повод в родственники его записывать! Я просто ушёл. С ним остались Дамиан, Архимагус да две дюжины ваших, Пресветлая, милых приемышей, у каждого — железная палица! Ни у одного из них рука не дрогнула бы. — Я не верю… — пробормотала магистресса. — После всего, что он для тебя сделал… — После всего, что между вами было, вы не погнушались вооружить целую армию лиходеев, мародеров и душегубов! И меня, простака и дурня, к ним приставили! А потом я же виноват в том, что ваш любезный друг в беду попал! Горан знал, что зря говорит он это все, зря. Но слишком долго копился в груди этот чёрный яд, и вылить его было не на кого. — Ты прав, Горан, — тихо проговорила женщина. Она уронила голову так низко, что остро поднятые плечи казались обломками крыльев. — Архимагус сказал: «Просто не выходи в эту ночь из дома и проснёшься наутро магистрессой единственного в Рондане магического ордена». Мне бы тогда уже сообразить, что обществу, в котором существует лишь один орден, не нужен ни магистр, ни Архимагус. А я ничего не поняла. Послала вестуна Ольгерду и на этом успокоилась. А нужно было самой поехать к нему. Встать рядом. Вместе выстояли бы или погибли бы вместе… — Не надо, Элиана, — наставник положил ей руку на плечо, она накрыла её своей ладонью. Матово блеснул гартовский браслет. Горану захотелось, чтобы эти люди ушли. Они пришли к нему в дом со своими демонами, а у него и своих хватает. Пусть идут прочь, пусть забирают свою вину, и раскаяние, и глупые планы, неживые, как бледная травка, выросшая без света. — Я ничего не знаю и ничего не хочу, — сказал он просто. Всегда был простым, как деревенский мальчишка, таким и помрет. — Я живу для того, чтобы жили мои дочки. Если для этого мне нужно целовать ондовичские задницы, я это сделаю. Меня не убудет. Разве вы не видите? Я больше не Высокий ордена Света. Я цепной кобель Солнцеликой империи. Они ушли, но не бесследно. Что-то все же осталось после них, что-то похожее на досаду и тревогу, на горечь незаконченного спора. Когда все хорошие ответы приходят слишком поздно, и уже некому высказать обиду. Оньша убрал со стола. Горан погасил сферу, улёгся на лавку. Закрыл глаза, натянул на голову одеяло. А мысли порхали испуганными птицами, взлетали к темному небу, падали на землю, летели по кругу. Он ничего им не должен. Это их глупая гордыня порушила все. Его семью, его страну, честь его и жизнь. Они использовали его, как слепое орудие. Да, он дурак, но не предатель. Силы Света, как же холодно… Тихий голос в темноте, осторожное касание: «Господин, дозволишь?» Согласился: «Иди сюда…» Горячее дыхание, быстрые прикосновения, сильные руки на плечах, и отступает ночь, и умолкают голоса, резкие, громкие, обидные. Крепкое мужское тело в руках прогибается, подлаживается, впускает, отзывается… По закону Ондовы за это сажают на кол: по греху и кара. Оньше некуда больше нести свою нужду. Да и Горану так лучше. После смерти Миланы не было сил глядеть на женщин, а тело требовало своего. Лучше уж так, по-честному, без обмана. Горан крепко прижался грудью к тёплой спине, захрипел во влажный затылок, отпустил себя. Нет, он не изменял своей мертвой жене, он делал это ради друга, единственного близкого человека и лишь потом немножко для себя. Все лучше, чем брать девчонку в таверне. Все лучше, чем обманывать кого-то… Оньша двинулся прочь, Горан удержал его, крепко обхватив поперёк живота. Пробормотал в плечо: «Останься. Так теплее». Так в самом деле было теплее. В сердце зимней ночи он был не один, а это дорогого стоит. А сердце ночи билось болезненно и гулко. Всхлипывал за тёмным окном дождь, и где-то далеко то ли собака выла, то ли хныкал ребёнок, и тоскливый этот звук летел через ночь, сплетаясь с плачем дождя, с прошлым и настоящим, с былью и небылью. Он то замирал, то снова звенел тонкой и протяжной нотой, призывом и отчаянным, и безнадежным, как когда-то давно, а может, и недавно, в безвременных тупиках уснувшей памяти. Точно так же плакала за стенами ночь и болезненно сжималось сердце, когда не ответил он на призыв, не услышал, не понял, не… Горан подскочил, как от удара. Теснилось в горле сердце, противная дрожь бежала вдоль хребта. С трудом глотая вязкий воздух, он уставился в невидимый потолок. Призыв… конечно, как мог он не понять? Очень слабый, ни к кому не обращённый крик о помощи, наугад брошенный в темноту. Высокий светлый Горан, слепой и глухой, без ума и без совести, как мог ты не понять?.. Выступали из темноты, всплывали из глубин памяти острые осколки и резали по живому, разрывали душу в кровь. Руки, бессильно раскинутые на чёрном камне, улыбка на бледных до синевы губах. «Сношаться с полутрупами…» — «Этих темных шлюх надо втрахивать в грязь…» — «Пока жива эта тварь…» Он-то решил, что Дамиан говорил об Архимагусе, но совсем другая тварь держала его привязанным к старому замку, рассыпающемуся в прах. Сторожевым псом на привязи сидит на болотах старый приятель Дамиан, а тот, кого он стережёт, из последних сил бросает в ночь отчаянный призыв, но кто же услышит его среди вересковых пустошей, холодных камней и слепых туманов? Кто же отзовётся? Проснулся Оньша, но господина не потревожил, лишь блеснули в темноте внимательные глаза да напряглось под ладонью крепкое плечо. — Вставай, Оньша. Мы едем на Север. Я кое-что забыл у Дамиана.