Да будет тьма

Стольник Тамир недовольства не скрывал. Было видно по всему, что с приказом главного советника императора, блистательного шада Венкара, который дал Горану позволение на въезд в Ондова-Кар, стольник не согласен. А делать нечего, дисциплина во всей Ондове будто в едином войске, ослушаться приказа — значит покрыть себя позором несмываемым. Вот Тамир и злился. — Вот тебе, маг, путевая грамота. Здесь все написано: какой дорогой ехать, на каких постоялых дворах ночевать. — Но когда я присоединюсь к посольству, стольник, дорогу буду выбирать не я. Им эта грамота не указ, у них, верно, и своя имеется. Хоть и глупо это было, а спорить со стольником хотелось страшно, никаких сил не было слушать его наставления. А тот только пуще кипятился: — Значит, до Кандара поедешь по грамоте, а уж потом — как велят! С собой возьмёшь двоих моих стражников! И не спорить! И никого из твоих варваров чтобы духу не было в Солнцеликой! «Вот и все, — подумал Горан. — Вот и закончился безумный наш план. Я уеду, темные откроют портал. Хоть бы Оньшу с собой взяли, что ли…» — И что же, господин мой стольник, ваши стражники будут коня мне седлать? Сапоги мои чистить, в харчевнях за столом прислуживать? Горшок за мной выносить? — Они воины, а не слуги! — разгневался стольник уже по-настоящему. — Первый раз ты велишь им вынести твои нечистоты — наутро не проснёшься, и никакое колдовство тебе не поможет! А Горан наоборот успокоился. — Я непривередлив, стольник, могу и сам за собой ходить. Но что скажет тарнажский принц, когда увидит, как Высокий маг Ондовы сам себе сапоги чистит, коню гриву чешет? Ведь это позор, стольник. Лучше уж мне и вовсе не ехать, чем такое бесчестие терпеть. — И не езжай! Мне спокойнее, да и тебе меньше искушения! — Правильно, стольник! — волком ощерился Горан. — А грамоты шада на стенку повесим, уж больно красивы. И ленты на них, и письмена такие затейливые. А другого прока, как я погляжу, от них не предвидится. Поспорили ещё, но уже без огня, больше из гордыни. Расстались друг другом недовольные. Стольник согласился на слугу, но только одного. Горан согласился взять с собой двоих ондовичских стражников и заранее знал, что Тамир выберет самых тупых и свирепых. Так и вернулся домой побитым псом. Сказал друзьям: — Могу взять одного из вас, если получится под Оньшу заворожить. Только вот смысла в этом немного. Ведь вдвоём с тобой портала не откроем, Высокий? — Нет, Горан, это темная магия, — ответил Ольгерд как-то уж больно легкомысленно. Как будто и не пришёл конец их красивому плану. — Я взялся бы тебя обучить, учитывая твои неординарные способности, но мы не располагаем нужным временем. Горан закрыл лицо ладонями, замычал в тоске. Ольгерд положил ему на плечо легкую ладонь, сжал некрепко, тепло. — Не стоит усложнять, мой свет. Возьми с собой Оньшу. А мы с Фродериком справимся, не волнуйся. Ондовичи-охранники действительно оказались псами, Горана даже передернуло от отвращения. Перед ним было воплощение захватчика, оккупанта, мерзкой твари, что держала его в плену, что убила его жену и взяла в заложницы детей. От отвращения и гнева прерывалось дыхание. Один из ондовичей, приземистый и темнолицый, с длинными полуседыми косицами и корявым шрамом на скуле, был за главного. Горан невзлюбил его с первого взгляда. До намертво сцепленных челюстей, до темноты в глазах невзлюбил. Второй был помоложе, щеголял в одеждах светлой замши с удивительным количеством разноцветных бусинок, пёрышек и пушистых хвостиков. Этот держал себя ещё более надменно, но Горан не видел в нем ненависти, лишь желание казаться значительнее обидной своей должности, и оттого Горан на мальчишку не рассердился, а просто о нем позабыл. Да и о втором старался не думать. Это было легко. Другое из ума не шло. На прощание Оньша устроил целый пир с вином и пирогами, с мёдом и молочным ягнёнком, запеченным с душистыми травами. Выпили за ужином немало, захмелели. Пошли истории, забавные, печальные, всякие разные. И больше всего другого хотелось сидеть вот так за столом да глядеть в глаза цвета вечернего неба и читать в них грусть, и волнение, и что-то другое, что словами не назовёшь. — Мы поедем следом за тобой, Горан, — повторял Ольгерд. — Твой маршрут нам известен, мы нагоним тебя. Оньша уже выводил лошадей во двор, когда тёмный поймал Горана в сенях, по-хозяйски закинул руки на плечи, прошептал в самые губы: «Увидимся в Кандаре». И стало Горану вдруг понятно, отчего не было в Авендаре женщины, способной устоять перед этим тёмным, да и мужчин немного таких находилось. Горьким вышел их поцелуй и ласковым, и трудно было оторваться от тёплых губ. Об этом и думалось в дороге, вспоминались слова и жесты, взгляды и поцелуи. Вспоминался усталый маг, жадно припавший к чужой фляге, сказанное с тихим отчаянием обреченного: «Я готов провести остаток жизни в этих стенах», серьезное и решительное: «Мы с тобой связаны до смерти». И вдруг пришло запоздалое озарение: а ведь Ольгерд всегда вступался за него! Да, дразнил, насмехался, выводил из себя. Но помогал. Устроил во дворец, да и на поединке пощадил. А значит, и раньше, ещё до войны, Ольгерд выделял его, видел в нем… Кого? Не врага, это уж точно. А он ненавидел, так ненавидел, как может лишь человек, ослеплённый страстью. Ревностью. Желанием. А вслед за этим снова приходила ревность: таких поцелуев, какие дарил Ольгерд Ингемару, ему не досталось. Ему дарили нежность, тепло, чувственную и волнующую ласку. Но не страсть, не огонь, не жажду. Горану стало стыдно: его тёмного пять лет насиловали, избивали, пытали, морили голодом. Ему, видимо, никогда в жизни не захочется ничего, кроме этих полудетских, почти невинных поцелуев. Он никогда не позволит себя раздеть, никогда не даст прикоснуться к себе. Никогда не ляжет с ним в постель. И Горан будет последней тварью, если разрешит себе какие-то уговоры, если принудит его хоть словом, хоть жестом. Ведь это как плату требовать: дескать, я тебя из плена вызволил, жизнь тебе спас, значит, изволь мордой в подушку да коленки пошире… Стыдно-то как, силы Света! Однажды, измученный постыдными мыслями и желанием, никогда не проходившим полностью, Горан поддался ласковым прикосновениям Оньши, его взглядам и значительным вздохам. В напряженной тишине маленькой спальни, чтоб не услышали за тонкой стенкой ондовичские псы, он вбивался в сильное и податливое тело, но через плотно сжатые веки совсем другое лицо видел перед собой и совсем другие губы целовал. Тогда он и понял, и решил. Век мага долог. Если силами Света удастся им уцелеть в грядущей войне, они с Ольгердом останутся друзьями, людьми близкими и друг другу дорогими. Постепенно забудутся годы неволи, заживут раны, невидимые глазу, а Горан будет рядом. И настанет такой день, когда его желание зажжет искру и в тёмном. Главное, ничего не испортить сейчас, когда все так хрупко между ними, так драгоценно и непрочно. Не ломиться вперёд тупым вепрем, не спугнуть чужое доверие грубым жестом или неосторожным словом. Он сможет быть терпеливым, сможет ждать, сколько понадобится. Так он решил и в ту же ночь почувствовал в Ольгерде что-то другое: обиду и усталость, горькую досаду и тоску. А потом — ничего. Его тёмный поднял щиты. Амулет из седых волос превратился в простую верёвку, уже порядком засаленную. Горан оглох и ослеп. Ехали медленно, двигались на юг навстречу наступающей весне, зелёным проталинам и звонким ручейкам. Не спешили, обедали подолгу, на ночлег останавливались рано. Ондовичи пытались спорить, но Горан сразу сказал: «На ваши приказы мне плевать. Я не пёс охотничий, чтоб носиться по кочкам, задравши хвост и вывалив язык. Я — важный человек, мне по чину передвигаться по стране степенно». Стражники смирились, но возненавидели его хуже прежнего. Пришлось ему узнать, что все ронданцы слабаки и трусы и оттого войско Солнцеликой прошло сквозь эту страну, как нож через масло. Что лично он, в частности, держится в седле хуже, чем беременная баба. Что маги умеют только жрать и спать, и господин стольник скоро об этом узнает. Горан их шипение пропускал мимо ушей. Его тёмный ещё не оправился от увечий, да и Фродушка силы много потратил, они не смогут ехать быстро. А ведь им ещё щиты держать, отвод глаз кастовать. Иногда он приглядывался к постояльцам в придорожных трактирах, пытаясь понять: а вот эта пара — толстая селянка и ее щуплый муж, уж не под их ли личиной скрываются тёмные? Или вот лудильщик с мальчиком-подмастерьем, чем не облик? А однажды за ужином молодая рыжеволосая девка подмигнула ему как-то знакомо, и Горан улыбнулся ей в ответ, приняв за некого тёмного любителя посмеяться. И ошибся, девка оказалась веселушкой при этом самом трактире. Еле отделался, пришлось даже Убеждение скастовать. Темный отгородился от него щитами, но Горан старался верить, что все идёт по плану. В Кандар прибыли точно в срок, поселились на лучшем постоялом дворе. Горан послал Оньшу в город разузнать, где найти тарнажское посольство, а сам сходил в бани, со мстительным удовольствием заметив, что его тюремщики потащились за ним, но остались ждать во дворе, оттого что бани — это дело не ондовичское. На обратном пути зашёл в оружейную лавку, знаменитую в трёх королевствах, побросал метательные ножи в щит на стене, купил длинную плеть с тяжелой серебряной рукоятью в виде головы змеи, заклятие Бича Агни зажгло алый свет в рубинах змеиных глаз. Расплатился, в знак расположения подновил заклятие от воров на окнах и дверях. Повздыхал на пару с хозяином о том, что дельных мастеров нынче мало и хорошей стали не достать, впору снова мечи ковать из булата. Не спеша погулял по городу, поужинал в харчевне, послушал песенников. В парке, где уже растаял весь снег и на первой зеленой травке появились яркие пятна цветов, поглядел, как летают над озером разноцветные крылатые ящерицы герланы, похожие на драконов величиной с голубя. Ондовичи топали следом, безмолвные и бессмысленные, как тени. А когда Горан вернулся на постоялый двор, старший из ондовичей вдруг скользнул следом за ним в комнату да дверь прикрыл за собой. Горан с удивлением поднял глаза и задохнулся, как от удара, увидев перед собой знакомую улыбку, хитро блестящие глаза, серебристую косу. А уже в следующий миг осторожно прижимал к груди тонкое тело, зарывшись носом в волосы у виска. — Не стоит вводить это в привычку, мой свет, — тихий голос у щеки, а в нем — смех. — Внезапная нежность к твоим ондовичским попутчикам может показаться подозрительной. — Ну, здравствуй, здравствуй, тёмный змей, — засмеялся и Горан, будто сто пудов скинув с плеч. — И давно ты в этой личине? — Не волнуйся, недавно, — силы Света, а он и забыл, как умеют искриться смехом эти тёмные глаза, будто звёзды загораются на вечернем небе! — Мы с Фродериком не были прямыми свидетелями твоих любовных забав. — Ольгерд, я не к тому, чтоб… — начал было Горан и запнулся, не зная, что и говорить. Да и надо ли что-то говорить? Оказалось — не надо. — Прости меня, Горан, это совершенно не мое дело. Я не должен был реагировать, как ревнивая жена. Ты имеешь полное право развлекаться как, когда и с кем пожелаешь. Я больше не стану поднимать щитов по такому поводу. Это все от усталости, не иначе. Только тогда Горан заметил бледность, и тёмные круги под глазами, и подрагивание длинных пальцев. — Ложись немедленно! — он подтолкнул тёмного к кровати, но тот мягко вывернулся из-под его руки. — И с этим тоже придётся подождать, мой свет. Лучше прикажи, чтобы накрыли ужин тебе в комнате, и выпроводи слуг. Горан отдал приказания прибежавшему на зов слуге, а когда стол был накрыт, заявил, что его собственный камердинер ушёл с поручением, а значит, прислуживать ему будут ондовичские дармоеды, которые только и знают, как стоять столбом у стены, жрать за чужой счёт да злословить у господ за спиной. Как только за слугами закрылась дверь, молодой ондович обернулся Фродушкой, и Горан с удовольствием стиснул его в объятиях и похлопал по спине так, что тот едва на ногах удержался. А едва сели за стол, тут и Оньша объявился. Рассказал, что тарнажское посольство уже прибыло и разместилось в замке лорда Кандара, и завтра Высокого светлого ждут туда к обеду. За компанию с друзьями Горан поужинал второй раз, послушал рассказы о приключениях в дороге, которых было немного. — Мы заметили, что в каждой таверне старший из ондовичских стражников находил вестуна и показывал ему свой амулет, — сообщил Ольгерд, поигрывая кривоватым оловянным кубком, будто хрустальным бокалом. На свет появился круглый медальон на толстой цепи. — На амулете было заклятие, которое связывало этот артефакт с личностью того самого ондовича, но эту проблему я, разумеется, решил. — А куда на самом деле подевались ондовичи? — спросил Оньша, простая душа. — Они скоропостижно скончались, — охотно пояснил Ольгерд. — Такое случается при их роде деятельности. Их тела, возможно, найдут, но ни поднять, ни опознать не смогут. — Как они различали вестунов? — поинтересовался Горан. — Ведь возможно, что и в Ондове придётся отмечаться по пути? — Маловероятно. Ведь мы не знаем пути следования посольства заранее. Да и необходимости такой нет: на территории Солнцеликой за посольством будет следить целая свора шпионов. Но, отвечая на твой вопрос, Горан: вестун подавал знак. Снимал шапку, ерошил волосы, потом снова надевал шапку. Потом чесал нос. — Все так просто! — удивился Горан. — Да, Ондова тяготеет к простоте. Но в то же время нельзя спорить с эффективностью их методов… — проговорил Ольгерд, словно в раздумье. И вдруг оживился: — Ты уже решил, что наденешь завтра на приём? Как бы Горан ни желал появиться в замке лорда Кандара в доспехе, он вынужден был все же согласиться со словами Ольгерда: «Это было бы по меньшей мере странно, мой свет». Раньше нарядами Горана занималась Милана, последние же годы никто. Из его довоенного гардероба, и прежде невеликого, не осталось ничего. Горан даже не знал, откуда взялся этот синий бархатный кафтан с заметно потертыми локтями, отороченный скудным беличьим мехом, или красного шелка рубашка, узковатая в плечах, или блестящие чёрные сапоги с серебряными подковками. Но кроме этого наряда имелся ещё кожаный дорожный костюм и дюжина льняных рубашек, на что Ольгерд тоже заметил: «Это существенно упрощает выбор». Горан появился на приеме в этом самом бархатном великолепии, его подковы звонко звенели на мраморных полах замка, больше похожего на дворец. Зато приём его ждал самый тёплый. Принц Аройянн сам бросился ему навстречу, весь в летящих многослойных шелках, с самоцветными гребнями в распущенных волосах, с широчайшим поясом с яркой вышивкой и кистями прямо до пола. А стан такой тонкий, куда там девушкам. В этот раз никакой тайны из личности принца не делали. Он был главой посольства и обращались к нему как к особе королевской крови, а он принимал это почтение как должное. Подали обед, не сказать чтоб изысканный, с княжескими пирами не сравнить, да и столовое серебро сыскалось только для хозяина, принца и Горана. Но вино было то самое, густое и сладкое, которым Аро угощал его и прежде. Видимо, тарнажцы привезли с собой. От него немного кружилась голова и становилось грустно. Музыку играли тоже тарнажскую, один мужчина постарше, с седой очень жидкой бороденкой, играл на чем-то вроде гуслей, а другой — юноша, похожий на девушку, — на тонкой и длинной трубочке. Получалось тоже красиво и как-то жалостно. После обеда прошли в другой зал, где на большом дубовом столе были разложены карты Ронданы и Ондовы. Горан ещё удивился: откуда у них такие подробные карты Солнцеликой? Ну, ладно Рондана, они всегда торговали с Тарнагом и передвижениям подданных соседнего королевства не препятствовали. Хотя тоже неприятно, таких хороших карт, пожалуй, и у княжеских полководцев не было. Наметили маршрут, места ночёвок, переправы через какие-то речки. Горан в разговор не встревал, да и Чёрный Лис помалкивал, соглашаясь с планом, по-видимому, давно и тщательно разработанным. Горану представили интенданта, пожилого, высокого и жилистого тарнажца со шрамом на лысом черепе и с выправкой бывшего военного. К нему следовало обращаться по вопросам снабжения, и Оньша сразу же атаковал нового знакомца, утащив его подальше от господских глаз. А к Горану подошёл принц Аройянн и обратился с вопросом: — Как вы слышали, мы планируем выехать послезавтра на рассвете. Это устроит вас, лорд Горан? — Вполне устроит, принц. — Пожалуйста, не называйте меня принцем, когда мы одни, — Лис очаровательно порозовел и неощутимо коснулся его рукава кончиками пальцев. — Называйте меня, как прежде, Аро. — Тогда уж и вы зовите меня по имени, Аро, — с улыбкой ответил Горан. А сам подумал: «А ведь точно, это выучка. Может, он и от природы милый, но так глазами блестеть да ресницами подрагивать природы мало, тут выучка нужна». На прощание Аро любезно поинтересовался: — Не нужна ли вам охрана, Горан? Тот усмехнулся: — Благодарю, Аро, у меня вон своя охрана имеется. Принц бросил холодный взгляд на двоих мрачных ондовичей, стоявших за спиной Горана, съязвил: — О, теперь я за вас спокоен совершенно… На том и распрощались. На постоялый двор ехали молча. Горан спиной чувствовал целую лавину горячих речей, которую готов был обрушить на него тёмный. Так и вышло. Едва дверь комнаты закрылась за их спинами, старший стражник направился к креслу, а упал в него уже изнеженный аристократ, одновременно довольный и истекающий желчью. — Оньша, мой друг, тебя не затруднит распорядиться насчёт обеда? Матушка Тьма, в этом царстве шелковых подштанников и носовых платков размером с попону не принято кормить прислугу! Да я уволил бы любого распорядителя, которому нужно напоминать о таких простых вещах. Вероятно, я придерживался необоснованно высокого мнения о цивилизованности тарнажской элиты. Но в одном я был прав: твой Чёрный Лис прекрасно обучен. Какая грация, внутренняя мелодия, с которой одно движение переходит в другое: Падающий Лист в Рябь на Воде, Бутон Пиона в… что это было, когда он вдруг взглянул на тебя, а потом опустил глаза? А, Крылья Бабочки, это когда нужно смотреть на своё правое бедро… — Выпить бы… — вздохнул Горан. — Нет, ни в коем случае. Кстати, Горан, настоятельно рекомендую это тарнажское вино разбавлять водой, тогда лучше ощущается букет. Не случайно его называют Поцелуем Дракона… Но к делу. У нас всего полтора дня, чтобы купить тебе одежды. Пожалуйста, мой свет, не спорь со мной. Я и так кляну себя за то, что не догадался позаботиться об этом ещё в Авендаре, теперь все придётся делать второпях. И хотя для Лиса ты, несомненно, хорош в любом наряде и был бы ещё лучше без одежды вовсе, но в Ондова-Кар тебе придётся присутствовать на приемах. Там одежда — символ статуса. Впрочем, как и повсюду. Горан пытался отнекиваться, жаловался на отсутствие денег, усталость и мелочное тщеславие окружающих его людей, но был сражён последним доводом: — Не хочешь же ты предстать перед дочерьми побитым жизнью олухом, донашивающим чей-то кафтан времён Падения Бездны? Нет, этого он не хотел. Об этом он, по правде сказать, не подумал. Снова пошли в торговые ряды. Погода испортилась, начал накрапывать мелкий дождик, прямо под настроение. В прошлый выход за покупками Горан приобрёл плеть. В этот раз Ольгерд, прикинувшийся Оньшей, навязал ему целый воз товара. Было там два дорожных костюма, три плаща: один простой и тёплый, другой — голубой с серебром и с воротником из белой лисы, третий же — густо-зелёный, расшитый золотой нитью по всему краю, и с золотыми же застежками у плеч. Три кафтана один другого краше: синий, серый, жесткий от серебряного шитья, и в тон плащу зелёный. Да ещё рубашки, перчатки, штаны, подштанники, шляпы с перьями, шёлковые шарфы, кружевные воротники и манжеты… Кафтаны, конечно, ещё предстояло подогнать, где-то что-то подшить и дошить, этого Горан не понимал. Но мастер-портной уверил его: — У вас прекрасная фигура, лорд, все сидит на вас как влитое. Вот увидите, завтра к обеду все будет готово. Не желаете ли дюжину носовых платков тарнажского шелка? — Тарнажского не желаем! — ответил за него вредный не-Оньша. — Дайте-ка нам батистовых, с шитьем. Да, этих. Возможно ли будет украсить их монограммой «В» и «Г»? А Горан вдруг расстроился. Вспомнил подшлемник с васильком, Милану, прежнюю жизнь, в которой все было так просто. А вернее наоборот, все было очень сложно. И все было не так, как казалось, но казалось-то — просто… Ольгерд, почувствовав его настроение, притих и даже никак не отреагировал на резкий отказ зайти по пути ещё и в ювелирную лавку. А в гостинице упал на кровать и, прикрыв глаза, тихо сказал: — Я совершенно без сил… Я сейчас уйду к себе, дай мне минуту… Горан присел на край кровати. За окном стемнело, дождь прекратился, и небо из серого стало тёмно-синим и бархатным, как любимые глаза. Горан расстегнул злополучный кафтан и прижал к груди ладонь Ольгерда. Тот тихо вздохнул, потянул его силу, как всегда, очень осторожно и бережно, будто тончайшую нить, которая вот-вот оборвётся. А с Гораном произошло странное. От тепла ладони, заметного даже через рубашку, от тихого дыхания и мягкого, медленного течения силы нахлынуло вдруг такое резкое возбуждение, что в глазах потемнело. Горан торопливо, в одно мгновение, поднял щиты, но тонкие пальцы коснулись его щеки, и тихий голос произнёс: — Пожалуйста, не надо. Я хочу тебя чувствовать. Мне нужно знать, что я тебе не противен. Не противен? Пожалуйста! Щит исчез так же быстро, как и появился. Ольгерд шумно втянул в себя воздух и взглянул Горану прямо в глаза. Если бы от одного только взгляда можно было кончить, Горану пришлось бы краснеть.