Да будет тьма

Снилось Горану странное. Будто летел он над морем и землёй в первых ласковых лучах восходящего солнца, бесплотный и бесконечно счастливый. Впрочем, кое-что от плоти осталось. Не тяжёлые кости, не тугие мускулы и не сердце, которое вечно толкает солёную кровь, а обнажённые нервы, что стали вдруг струнами лютни, дрожащими от лёгкого дуновения ветерка, от крыльев бабочки и легкого поцелуя. А поцелуй был, это точно. Лёгкий и чуть заметный, тёплый, сладкий, обволакивающий. Глубокий, осторожный, смелый, горячий. Жёсткий, почти болезненный, требовательный и властный. Горан застонал, просыпаясь. Он увидел белый шёлковый полог кровати, солнечные лучи, пробивающиеся сквозь шторы, белую макушку где-то внизу. Но он всё ещё парил в воздухе, будто на широких крыльях, на волнах сводящего с ума наслаждения. — Оль, — прохрипел он и коснулся седых волос. А когда его тёмный поднял на него глаза, Горан заскулил, замычал от того, как тонкие губы Ольгерда обхватывали его плоть, от того, что именно он, его невозможная мечта, делал с ним такое, вздыхая и постанывая, закрывая от удовольствия глаза, принимая его глубоко, в самое горло. А когда тихий стон завибрировал где-то в глубине, отзываясь сладкой судорогой на самом острие его желания, он вплёл пальцы в густые пряди, потянул на себя и с криком вскинул бёдра, содрогаясь в блаженной муке. Медленно, будто капли мёда, текли мгновения. Ольгерд выскользнул из-под его руки и двинулся прочь, но Горан не пустил, поймал, успел. Уложил на спину, подгрёб под себя, прижался губами к тёплому и влажному рту, хмелея от податливой нежности, от вкуса семени, от тонких пальцев на затылке. Оторвался, заглянул в чуть пьяные, шальные глаза. Проговорил: — Ты безумен, тёмный. Как ты мог такое… Лёгкий палец замкнул уста, прочертил контур его лица от виска до подбородка. — Это только начало, моя радость. Нет ничего, что я не сделал бы для твоего удовольствия. Ты понял меня? Ничего. Но сейчас я так хочу в купальню. А ты спал, будто упокоенный. — Отчего же без меня не пошёл? — улыбнулся Горан. — Зачем? — удивился Ольгерд. В купальню пошли вместе. Вместе плескались под ледяным водопадом, на горячем камне взбивали душистую пену. Вместе опустились в приятно прохладный бассейн с пузырящейся душистой водой. Горан взял в ладони любимое лицо, коснулся губами чистого лба, мягких век с пушистыми ресницами, жёстких и сильных губ. С каждым поцелуем что-то ломалось в нём, падали какие-то давно забытые щиты, сходила с души старая накипь, позор плена, горечь утраты, и жалость к себе, и неуверенность, и обида. Он оставался настоящим, ранимым, и чистым, и до самой последней жилки преданным последней своей мечте. А мечта вдруг перекинула длинную ногу и села ему на бёдра, взяла верх, подчинила, опалила жарким поцелуем. Горан снова почувствовал желание и эхом к нему, звенящей нотой — желание Ольгерда. Но едва потянулся, чтобы приласкать себя, его руку отбросили, и тихий голос прошептал у виска: — Позволь, я всё сделаю сам… — Тебе же вроде покой нужен, — попытался заспорить. И получил ответ: — Мне нужно совершенно другое! Ольгерд придерживал его член рукой, насаживался медленно, с каждым движением принимая глубже, наконец, забросил руки ему на плечи и опустился до конца, не слишком глубоко, но так безмерно сладко, и лицо его было при этом такое, что Горан глаз оторвать не мог. То ли боль, то ли страсть, то ли исступление, какое бывает в бою, а может, и всё это вместе отразилось на прекрасном лице светом волшебным и волнующим. Горан сильно сжал в ладонях крепкие ягодицы, потянул на себя, чувствуя, как упругие мышцы сжимаются вокруг его плоти, и Ольгерд задвигался мучительно медленно, едва заметно покачиваясь, не разрывая поцелуя, такого же медленного и глубокого. Но вскоре дыхание его сбилось, прошла по телу мелкая дрожь, со стоном он откинулся назад, запрокинув голову, и движения его стали резкими и быстрыми, будто пытался он догнать что-то ускользающее, без чего нечем дышать и незачем… И догнал, выгнулся дугой, вскрикнул тонко и сладко, задрожал в руках Горана, и тот с рычанием прижался губами к тонкой, беззащитно изогнутой шее и выплеснулся в жаркую глубину. Они ещё долго не разрывали объятий, лаская друг друга лёгкими поцелуями, прикосновениями осторожных ладоней. Касаясь губами тёплого виска, Горан сказал: — Ты безумен, тёмный. И меня свёл с ума. Как ты делаешь это? Это магия? — Магия, мой свет. У неё есть имя, но мы не будем его сейчас называть. Ведь слова могут всё испортить. Горан промолчал. Он знал, это правда. Одним словом можно разбить самые тонкие чары. Ольгерд выбрался из бассейна с трудом. Хитро блеснув глазами, заметил: — Творец был безмерно щедр к тебе, мой свет. Мне придётся нелегко. Горан довольно ухмыльнулся. Теперь он чувствовал настроение тёмного как своё собственное, и сожаления в нём не было ни на грош. Ответил по-другому: — Если меня сейчас не покормят, я съем тебя. Не посмотрю, что кожа да кости. За завтраком бесстыжий тёмный устроил целое представление из того, как усаживался в кресло, как с мучительной слабостью откидывал голову на спинку кресла, выставляя на всеобщее обозрение багровый засос на шее. Горан краснел и бледнел, но Ольгерд, кажется, поставил перед собой цель осведомить каждого в Анконе о новом уровне их отношений: — Нет, любезный Фродерик, ни о какой поездке верхом и речи быть не может, — бывший магистр ордена Тьмы, всё ещё именовавший себя Тёмным Лордом, прислал им приглашение. Надо было ехать. — Я не сяду в седло ещё декаду. В случае острой необходимости прикажи подать паланкин да вели положить туда побольше подушек… Фродушка косился на хихикающую Оану, краснел и предлагал помощь: — Я мог бы позаботиться… Ольгерд отвечал самой похабной улыбкой: — О нет, обо мне есть кому позаботиться, мой друг… После завтрака Горан поймал Ольгерда наедине, наматывая на палец завитой локон, спросил: — Что это было, тёмный ты бесстыдник? Тот ответил без улыбки: — Все узнают, мой свет. Слуги станут болтать, разнесут по всему городу. Уж лучше упредить удар. А заодно прояснить вопрос кто кого. Ведь это важно для тебя, не так ли? Горан на миг отвёл глаза. Тёмный попал в цель, как только самые близкие умеют. — У нас, у светлых, свои причуды. Мне плевать, кто и что болтает, но… В случае чего я любой язык укоротить сумею. — Вот поэтому я и устроил этот балаган, Горан, — перебил Ольгерд. — И при необходимости повторю этот фарс на любой публике. Чтобы тебе не пришлось укорачивать языки. Ведь это вряд ли добавит тебе популярности в Анконе, ты так не находишь? Горан обнял своего тёмного, прижал к груди. Спрятав лицо в душистых прядях, проговорил: — И сколько же ты ещё будешь так за меня… Грудь под стрелы подставлять? — Какие глупости, мой свет, — легко рассмеялся Ольгерд, ласково заглянул в глаза. — Это всё такие пустяки, о которых и упоминать смешно. Лучше давай решим, о чём будем говорить с Тёмным Лордом. В особняк бывшего магистра поехали следующим вечером. Ольгерд, как и обещал, ехал в роскошном паланкине, Горан, Фродушка и Оньша с Сигвалдом — верхом. А когда спешились во дворе небольшой нарядной виллы, Сигвалд толкнул Оньшу плечом, а Оньша мгновением позже подставил тёмному подножку, но оба при этом выглядели не злыми, а довольными. Ольгерд показал на них взглядом, а потом закатил глаза. Горан веселью не поддался. От грядущего разговора зависело многое. Орден Тьмы прекратил своё существование, но бывший магистр всё равно именовал себя Тёмным Лордом и по-прежнему имел значительный вес в Анконе. Тёмные, оставшиеся без крова и средств к существованию, тянулись друг к другу. Фигура бывшего магистра стала для них точкой такого притяжения. Поднялись по каменной лестнице, не такой беломраморной и широкой, как в доме Ольгерда, что Горан отметил не без гордости. У двери их ждала первая преграда. Рослые воины Тьмы заступили им путь. Один из них процедил сквозь зубы: — Вы водите странную компанию, Высокий. — Не вам об этом судить, барон, — холодно бросил Ольгерд. — Дайте дорогу. Мы здесь по приглашению Тёмного Лорда. — Вы — может быть, — вступил в разговор второй. — Но вот этот пройдёт через мой труп! Горан почувствовал прикосновение тёмной магии, будто что-то холодное и скользкое проползло по коже, по рукам и по спине, оставляя неприятное покалывание. И это через щиты! — Вы хотите помериться со мной щитами, Хедвиг? — полыхнул яростью Ольгерд. Воздух над лестницей сгустился, потемнел, будто чёрная туча накрыла солнце. А потом кто-то невидимый сказал: — Высоких лордов пропустить. Их спутников проводить в павильон. Горан узнал голос Тёмного Лорда. В незапамятные времена, чуть не во второе падение Бездны, ядовитые испарения пережгли ему гортань. Голос удалось со временем вернуть, но хрипота осталась. Вошли в холл, вслед за слугой в тёмной ливрее поднялись на второй этаж и оказались в небольшой, но красивой и яркой комнате с широким окном, распахнутым на море, уже подёрнутое вечерней дымкой. Тёмный Лорд встал им навстречу из-за стола с лёгкими закусками, сервированного на троих. Пожали руки, обменялись вежливыми приветствиями, сели за стол. Хозяин заговорил первым: — Огромное облегчение и великая радость видеть вас живым и здоровым, лорд Ольгерд. Многие в Анконе молились Творцу и Матушке Тьме за вашу душу, ведь мы считали вас погибшим. Люди и маги называли вашим именем младенцев. — Безмерно тронут, — ответил Ольгерд довольно холодно. — Хочу также принести вам благодарность за помощь, которую вы оказываете нашим обделённым братьям во Тьме. Нам приходится трудно, как вы понимаете. Врачеватели нашли себе дело, это понятно. Они могут прокормить и семьи, и родичей. Кое-как устроились и алхимики. Но что делать магам иллюзий, некромантам, воинам, в конце концов? Охранять склады и богатые дома, наниматься в караванные стражи? Каждый день льётся на мостовые Анконы тёмная кровь, гибнут на глупых поединках наши братья, Ольгерд. Мы не в силах остановить гибель людей, внезапно потерявших цель жизни. — Именно за этим мы и приехали в Анкону, лорд, — ответил Ольгерд. — Напомнить людям о цели, об их настоящем доме. О том, что война ещё не закончена. Война за Рондану, за землю, в которой лежат кости наших предков. Я обладаю средствами для этого предприятия, вы — необходимым авторитетом. Давайте же предложим настоящее дело этим юношам, убивающим друг друга на поединках. Давайте повернём их лицом к настоящему врагу. — Милый Ольгерд, простите мне такую фамильярность, — усмехнулся бывший магистр, взирая на тёмного, как на наивного подростка. — Вы, вероятно, позабыли, как выглядит враг в глазах наших юношей. Он картинно повернулся к Горану. Тот выпрямился в кресле, надменно вскинув подбородок. — Не ондовичи убивали наших детей и стариков, Ольгерд. Не они живьём сжигали наших жён и матерей. Не они насиловали дочерей на глазах их отцов. Если хотите увидеть образ врага, вам достаточно лишь открыть глаза. Горан молчал. Нет, не следовало ему приходить в этот дом. Не следовало так надолго задерживаться в тёмной Анконе. Заговорил Ольгерд: — Скажите мне, Тёмный Лорд, так ли велика ваша магия, как прежде? По-прежнему ли сильны щиты ваших воинов? Легко ли ваши некроманты поднимают мёртвых? Так ли удачно ваши врачеватели справляются с болезнями? Как много магически одарённых детей появилось в Анконе за последние годы? Бывший магистр не ответил, лишь болезненно поморщился, и это было достаточно красноречивым ответом. Ольгерд продолжал: — Магия умирает, вы это знаете, лорд. Нет Света без Тьмы, и лишь под солнцем появляются тени. Мы твердили это тысячелетиями, настала пора это понять. Я не стану сейчас говорить о том, что Высокий светлый Горан спас мне жизнь и стал моей жизнью, это касается только нас двоих. Но я расскажу о другом. В течение целого лунного круга я держал щиты и чары Хамелеона над собой и двумя спутниками. Мы были окружены санкарами, ни один из которых не сумел ни разрушить этих чар, ни заглянуть за щиты. Две декады назад ондовичская стрела пробила мне лёгкое. Фродерик из рода Вульфриков поставил меня на ноги в считаные дни, а ведь он очень молод и неопытен. Всё это стало возможно лишь потому, что рядом находился Высокий лорд Горан. Его светлая магия подняла нашу тёмную на невиданные прежде высоты. Помолчали. За окном стемнело. Тёмный Лорд жестом зажёг свечи, причём это простейшее колдовство удалось ему не сразу. Горан поднёс к губам хрустальный бокал, Ольгерд предупреждающе вскинул руку. Светлый осторожно поставил бокал на стол. — Не может быть! — воскликнул хозяин. — Тень Овайна, — пожал плечами Ольгерд. — Извольте проверить. Тёмный Лорд несолидно засуетился, подскочил, принялся выдвигать ящики, открывать и закрывать шкатулки, наконец, отыскал старинный кулон с тёмным камнем, опустил его в бокал Горана. Алые прожилки явственно проступили в тёмной глубине камня. Бывший магистр выдал тираду, грубоватую даже для портовой шлюхи. — Я приношу вам самые искренние извинения, Высокий лорд, — прочувствованно проговорил хозяин. — Поверьте, что бы ни говорили о тёмных магах, мы не подаём нашим гостям отравленные кубки. — Это правда, Горан, — смущённо добавил Ольгерд. — Этот забавный обычай отошёл в прошлое ещё со смертью моей прабабушки. Она была удивительно целеустремлённой ведьмой, хоть и немного старомодной. Отравила гостей на свадьбе своей внучки, вы, вероятно, слышали об этом курьёзном случае… — Гарпия дома Алвейрнов, — согласно кивнул Горан. — Мы изучали это в академии. Тёмный Лорд, не стоит извинений. Я и думать не смею, будто яд подсыпали вы. Кто-то из ваших домочадцев проявил инициативу. Смиренно прошу вас не искать виновных. Во всём случившемся с Ронданой виноват мой орден и лично я. Нам ещё предстоит покаяться и искупить вину. Кровью, если понадобится. И если для того, чтобы вы встали во главе тёмного войска, мне нужно выпить этот кубок, я сделаю это с радостью, и не будет для меня вина слаще… Ольгерд молча протянул руку и крепко сжал ладонь Горана. Огонёк свечи дрожал в его тёмных глазах, и Горан помимо воли засмотрелся на игру света и тьмы. Горло перехватило, будто всё же глотнул он смертельной отравы, да такой, от которой не жаль и умереть. Прокашлялся магистр, разбивая магию. Горан и Ольгерд отпрянули друг от друга, будто подростки, уличённые в постыдном. Ольгерд оправился первым: — Каковы бы ни были наши противоречия, Тёмный Лорд, сейчас не время их разрешать. Магия умирает, а с нею умирает и наш образ жизни. У нас могут родиться дети, но они состарятся в сорок и умрут в пятьдесят. Болезни, не страшные сегодня, завтра обернутся смертельным приговором. Не станет вестунов, мы оглохнем и… — Мне знакомы эти опасения, Ольгерд, — с досадой махнул рукой бывший магистр. — И я, пожалуй, мог бы поделиться ими с нашими братьями во Тьме. Несомненно, многие из них и сами пришли к похожим выводам. И вы правы, наша магия теряет силу. На это трудно закрыть глаза. — Мы можем построить новую Рондану, лорд, — снова заговорил Ольгерд. — Наш общий дом, в котором Свет и Тьма снова станут любящими супругами. Как это и предназначено самой природой нашей магии. Тёмный Лорд встал, собрал со стола бокалы, выбросил их в негорящий камин, только стекло зазвенело. Когда хозяин отвернулся, Ольгерд провёл ладонью над столом, вызвав на мгновение тёплое золотистое свечение. Бывший магистр вернулся к столу с новой бутылкой и с тремя серебряными кубками. Разлил вино своими руками, демонстративно опустил в каждый кубок тот же кулон, камень которого никак на вино не отреагировал. Горан вдруг подумал, что ему, пожалуй, нравится этот сухопарый немолодой человек, который в ночь Света готов был умереть за своих людей, а теперь разливал по кубкам вино и хмурился, пытаясь найти выход из невесёлой ситуации. Наверное, от этого, от внезапно возникшей симпатии, Горан и заговорил: — Тёмный Лорд, я понимаю, у тёмных к нам доверия нет. Я даже слышал, как один из ваших говорил: «Кто в Рондане правит сейчас, тот и останется у власти». Но что, если мы, светлые, сделаем первый шаг? Поднимем восстание в Авендаре, свергнем наместника? Посадим его голову на кол, избавимся от его прихвостней. Что тогда? Поддержат нас тёмные? Придут на помощь, когда Ондова войска на нас двинет? — Ты говоришь невозможные вещи, мой свет! — ужаснулся Ольгерд. — Ведь это самоубийственная миссия! И, отвечая на твой вопрос: нет! Никто не даст тебе такой гарантии. Мы можем остаться наедине со всей военной мощью Солнцеликой. — Не «мы», ночка моя, — тихо ответил Горан. — Не «мы», а я. Ты останешься здесь. Ты и будешь такой гарантией. — Пожалуй, это может оказать должное воздействие, — в раздумье проговорил Тёмный Лорд. — Если в Рондане поднимется восстание, если мятежники одержат победу, многие захотят вернуться домой. Не все, но многие. И выразят готовность за свой дом сражаться. — Слишком много «если», мой господин! — воскликнул Ольгерд. Его руки, сжимающие подлокотники кресла, побелели. — Мы не можем оставить светлых один на один с такой опасностью… — Ольгерд, светлых в Авендаре немало, — перебил Горан. — Ведь нам не пришлось бежать. Правда, пришлось воевать. Но теперь ондовичи в стране не те. Стражники, не солдаты. Если мы не сможем их побить, то воевать с их армией и пытаться не стоит. А вы с Тёмным Лордом поработайте здесь, в Анконе. Может, и ещё где сторонников сыщете. И когда час придёт, уж не оставьте нас в беде. Вместе на врага встанем, плечом к плечу, как братья. Кровью смоем старые обиды. Ведь весело это будет, господа мои, правильно, достойно! Ольгерд вскочил. Бросил в лицо гневно: — Весело? Я не признаю такого веселья! Повторяю: это самоубийство, и я никогда не позволю тебе его совершить! Встал и Горан, повернулся к своему тёмному лицом, к его гневу и страху. Ответил как должно: — Твоего позволения мне не требуется, Высокий. Но хотелось бы получить поддержку и понимание. Если ж нет, то и без них обойдусь. Встал и хозяин, проговорил примирительно: — Я вижу, вам необходимо обсудить эту идею в семейном кругу. От себя лишь могу добавить: я согласен с Высоким светлым. Чем больше я думаю над этим, тем лучше понимаю, как представить это дело нашим собратьям по ордену. Прощались с Тёмным Лордом с большим теплом, чем здоровались, а это хороший признак. Горан кивнул на камин, спросил: — Позволите, лорд? А то как бы кто из слуг не отравился. — Сделайте любезность, Высокий светлый… Камин вспыхнул ярким бездымным пламенем, мгновенно пожравшим и отравленное вино, и разбитые бокалы. Отсвет этого огня освещал им дорогу, когда в молчании спускались они по лестнице. Спутников пришлось ждать. Все трое прибежали бегом и оказались побитыми, но хмельными и довольными. По-прежнему не сказав ни слова, Ольгерд скрылся в паланкине. Горан сел в седло, подозвал Оньшу. — Что это вы всё время с битыми рожами? Не надоело вам с Сигвалдом мериться? — Нет, господин, — охотно пояснил парень. — Это тёмные, магистрова стража, первыми начали. Мы себе спокойно сидели в беседке, нам туда и вина с закусками подали, а эти пришли и начали насмехаться. Ну, слово за слово, пришлось морды бить. Может, и до стали дошло бы, да Фродушка нас всех таким Ледяным Градом окатил, хуже любых побоев. В беседке крыша провалилась, посуда вдребезги, вино, закуски — всё пропало. — Да, хорошо в гости сходили. Нас в этом доме запомнят, — обронил Горан. А сам всё поглядывал на паланкин, не покажется ли его тёмный, не подаст ли ему знака. — А я ещё вот вам что скажу, мой господин, — заговорщицки добавил Оньша, — вы этого молодого вина анконского не пейте. Оно какое-то неправильное, это точно. Пьёшь, вроде ничего, а потом встать не можешь. Голова трезвая, а ноги не слушаются. — Да, вино в этом доме особое, — пробормотал Горан, думая о своём. Дома Ольгерд сразу поднялся к себе, только слышно было, как хлопнула дверь в хозяйские покои. Слуги притихли. Какая-то особая тьма сгустилась в комнатах, в которой свечи подрагивали блеклыми жёлтыми светлячками, и даже Горанова сфера казалась тусклой. — Есть хочется, — решил Горан. — Вы, я так понимаю, тоже не успели попировать? Пошли на кухню, может, что-нибудь найдётся для нас. Нашлось, конечно. Оньша на всех нарезал колбас и копчёного мяса, ещё не чёрствого хлеба, свежей зелени, острого белого сыра. Сигвалд, как ни странно, принялся ему помогать, принёс посуду и большую бутыль тёмного вина, для Горана нашёл где-то серебряный кубок. Сели за большой дубовый стол не чинясь, за едой помалкивали. Лишь Сигвалд заметил: — Давно я не видел, чтоб наш Высокий лорд так Тьму источал. Видимо, лорд магистр рассердил его не на шутку. С другой стороны, значит, сила к нему возвращается. А уж мастерство у него всегда было тончайшее. Ювелирное. И при этом взглянул на Горана с вызовом. Вроде без слов сказал: «У тебя-то силы навалом, а мастерства кот наплакал». Горан вдруг ощутил тоску, такую горькую, чёрную и густую, захлебнуться можно. Даже непонятно было: его это тоска или чужая. Нашёл большой поднос, нагрузил его едой, подумав, прихватил бутылку, в которой плескалось ещё порядочно вина, добавил два кубка, что попались под руку. Пока поднимался в спальню к Ольгерду, успел обидеться, рассердиться и досыта напиться тёмной тоской. Дверь открыл бедром, втиснулся боком. Темнота в комнате была такая, что её можно было резать ножом. Сфера отбрасывала блеклое сияние, как луна сквозь тучи. Горан пристроил поднос на резном столике, присел на край кровати, всерьёз ожидая Лезвия Тьмы поперёк горла. Но Ольгерд лежал неподвижно, раскинувшись на кровати, полностью одетый, в сапогах и подпоясанный мечом. Он глядел в потолок широко открытыми, немигающими глазами, и это было всего страшнее. Горан не выдержал первым: — Оль, не молчи. Скажи что-нибудь. Или ударь, если хочешь. Смотри, вот я еды тебе принёс. Вина. Длилось молчание, долгое, как зимняя ночь. Наконец, раздалось тихое и какое-то бесцветное: — Ты ведь не передумаешь, да? Уйдёшь. Горан решился, протянул руку, осторожно повернул лицо Ольгерда к себе. Заглянул в погасшие глаза. — Скажи мне, Оль, ты, может быть, передумал воевать? Я пойму. Война по-любому может пойти. Может так статься, что все мы под ондовичскими стрелами поляжем. А тебе и здесь хорошо, у тебя дом такой богатый, слуги, серебра навалом. Яхта, розы в саду. Если так, если такой твой выбор, то я останусь. Только тогда не надо про войну говорить, не надо душу людям бередить. Ольгерд резко стряхнул руку Горана, отвернулся к стене. После долгой паузы ответил: — Нет, я не смогу. Я должен отомстить. За себя, за тебя, за Рондану. Предательство никогда не должно оставаться безнаказанным, понимаешь? Никогда! — Тогда ты понимаешь, что я должен ехать? Без тёмных нам войны не выиграть, а тёмные никогда нам не поверят, пока мы первыми не рискнём головой. Пока не докажем, что нет нам обратного пути и возврата к старому тоже нет. Ничего не ответил Ольгерд. Только пела за окном ночная птица, и легкий морской ветерок шуршал крупными глянцевыми листьями диковинных деревьев. Но мрак рассеялся и превратился в простую темноту тёплой южной ночи, звёздной и лунной. И тогда Горан почувствовал, что его тёмный не гневается больше, а просто грустит. Скинул сапоги и пояс, забрался на кровать. Осторожно стянул сапоги и с Ольгерда. Тот не противился, но и не помогал. Расстегнул украшенный золотой вязью пояс, Ольгерд слегка выгнулся. Стал аккуратно расстегивать крючки камзола, не выдержал, наклонился и поцеловал круглую впадинку между ключицами. Прохладные пальцы коснулись виска, причесали прядь волос. Ольгерд смотрел на него, смотрел внимательно и грустно. Наконец, сказал: — Я всё понимаю. Если хочешь знать, я и сам пришёл к такому же выводу, причём довольно давно. Но я и мысли не допускал, что ты пойдешь в Рондану один. Без меня. И мне до одури не хочется тебя отпускать. — Не спеши меня хоронить. Мы ещё с тобой… Договорить не успел, Ольгерд вдруг подскочил, порывисто обнял его, сжал сильно, до боли. Проговорил: — Не пущу! Никуда не пущу, пока ты не научишься открывать портал. Две-три недели ничего не решат. — Радость моя тёмная, — Горан ласково погладил его плечи, — ведь чтобы открыть портал нужны двое. Толку, что я один во всём Авендаре буду этой магией владеть? Ведь второго не сыщется. — Ты не можешь знать этого наверняка. Элиана владеет этой магией, а вдруг ей удастся избавиться от браслетов? Ольгерд заглянул ему в лицо снизу вверх, и Горан увидел в тёмных глазах что-то похожее на мольбу. — Уступи мне в этом, мой свет. Прошу тебя. — Конечно, Оль, — сразу ответил Горан. — Всё что хочешь. Блеснула хитрая улыбка и прозвучала в тихих словах, сказанных с придыханием: — Ты знаешь, чего я хочу, о мой светлый господин… Все было, как мечталось, как виделось в стыдных снах. Он стягивал лишнюю одежду и целовал, пробовал на вкус, прикусывал каждую пядь белоснежной кожи, плоский живот, выступающие косточки на бёдрах. Колебался лишь мгновение, прежде чем пройтись языком по напряженной плоти, коснуться влажным поцелуем гладкой головки. Раньше ему не доводилось дарить такой ласки, а оказалось, что нет в этом ничего зазорного, а есть чистая радость — дарить радость другому. Но Ольгерд оттолкнул его с быстрым: «Нет, мой свет, не так, по-другому хочу». И Горан навалился на него всем телом, коленями раздвигая бёдра, закрывая рот жарким поцелуем. Горел он заживо и летал в облаках, а какая-то часть его сознания всё ещё не верила в происходящее. Не может быть такого, не может быть такой белой кожи на тёмных шёлковых простынях, белых волос, разметавшихся по подушке, никто не может стонать так тихо и протяжно, выгибаться так призывно, ласкать и сжимать в горячей пульсирующей глубине так, как ни рукой, ни губами не приласкаешь… Лежали крепко обнявшись, переплетясь руками-ногами. А когда чуть утихло всполошившееся сердце, Горан спросил: — Где в Авендаре есть круг? Кроме Дома Тьмы. Его-то точно охраняют. — В винном погребе моего особняка. Но погреб наверняка разграблен, круг может оказаться недоступным. — То есть, если портал доставит меня в этот круг, у меня вместо головы может оказаться бочка, а вместо елды — бутылка? — О, этого мы не можем допустить! Ладно ещё голова, но иное!.. — Змея ты моя тёмная. И как меня угораздило связаться с таким похабником? Ольгерд тихо засмеялся, потёрся о плечо колючей щекой. Пояснил: — Если портал не прочтёт каждую руну на круге, он не сможет открыться. Так что твои опасения напрасны, все твои восхитительные части останутся при тебе. А также голова. Был ещё один круг, в княжеском дворце, но он тоже будет охраняться. Можно открыть портал в часовню Творца в Бране, это в пятнадцати лигах от Авендара, ниже по течению Вестемеи. Это самый надёжный вариант. Но сначала нужно научиться! Ты обещал! Когда знаешь, что разлука близка, каждый день играет особыми красками. Особенно звонким кажется смех дочери, которой подарили рыжего текинского мерина, настоящего коня, а не пони какого-нибудь. Особенно нежно распускается цветок рассвета над перламутровой морской гладью. Особенно страстно изгибается на тёмных простынях белоснежное тело. — Как ты можешь быть таким белокожим? Вон даже Оана уже золотистая такая ходит, точно ондовичка, и веснушки на носу проявились. А ведь прячется от солнца. — Не знаю. Это у нас в роду. Мне такое свойство, кстати, никогда не нравилось. — Это точно. Чистая нежить. Но зато самая красивая. Моя. Особенно волнующе звучит тихий смех, и как никогда сводит с ума сказанное губы в губы: — Твоя... Его темный и вправду перестал ездить верхом, да они практически и не выходили из дома. Когда к Оане приходил учитель танцев, Ольгерд непременно вставал с ней в пару, и вся выдержка Горана уходила на то, чтобы не глядеть на танцующих открыв рот: так грациозно двигался его любовник, так легко, будто не касаясь блестящего паркета, порхала в его руках девочка. Каждый день Ольгерд играл с Оаной на лютне, и всякий раз Горан поражался его таланту. За ужином собирались все вместе: Ольгерд и Горан, Оана и Фродушка, Оньша и Сигвалд, причём эти двое садились за стол вместе со всеми на правах друзей семьи. Завтракали Горан с Ольгердом на балконе, выходящем на море, откуда открывался великолепный вид на рассвет. Прислуживал им Оньша, и это было хорошо, потому что не хотелось Горану, чтобы кто-то ещё видел его тёмного таким разнеженным и заласканным, с волосами, небрежно связанными в хвост, в широком шёлковом халате, оставляющем открытыми шею и грудь, запястья и щиколотки. Днём они практиковались в магии, перебирали бесконечные запасы артефактов, лечебных снадобий и крупных камней без изъяна, годных к запечатлению. А ночи отдавались любви. Неторопливой, искусной и изысканной, с розовыми лепестками, страусовыми перьями и сладостями. Жёсткой, похожей на драку, с разбитыми вазами и оборванными портьерами, с синяками, ссадинами и засосами, больше похожими на укусы. Бережной и пронзительно ласковой, с глупыми нежностями, в последнее мгновение сорвавшимися с губ, с признаниями, за которые потом становилось так стыдно, что оставалось лишь прятать пылающее лицо в изгибе его шеи или в прядях душистых волос. Любовная лихорадка оказалась заразительной. Она пряталась в саду, утопающем в аромате роз и лилий, в синих душистых сумерках, в звуках лютни, дрожащих в ночном воздухе. В голосах, прерывающихся от страсти, случайно подслушанных на ночном балконе, куда они вышли, чтобы охладить воспалённую кожу дыханием морского бриза: — Попался, олух деревенский! Что, нравится, когда тебя, как девку, под забором зажимают? — Ты только языком работать умеешь или ещё чем? — Ну, берегись, сейчас я тебе покажу… — Погоди немного, не так быстро… а впрочем… ох, да… — Что, нравится? Вот так нравится? — Заткнись… Да, ещё… Быстрее… Горан хотел окликнуть охальников, пугануть бесстыжих с балкона, но Ольгерд быстро закрыл ему рот ладонью, взглянул смеющимися глазами и накрепко прижался пылающим телом. Оставалось только смять в ладонях тонкий шёлк халата, развернуть ненасытного тёмного похабника лицом к стене, увитой душистыми соцветиями, да нащупать пальцами ещё не успевшее закрыться отверстие, скользкое от семени. И тогда уж ему пришлось зажимать рот Ольгерда, чтобы тот сладким стоном не выдал их, не спугнул парочку, шумно возившуюся под балконом. То ли и вправду был у Горана какой-то особенный талант, то ли Ольгерд оказался превосходным учителем, а может, и магия порталов не была такой уж сложной, но уже в первый день занятий им с Ольгердом удалось открыть портал на тот же круг на набережной Анконы. На следующий день Ольгерд, не ожидавший подобного успеха, подготовился получше и нанял двоих вестунов. Одного оставил при себе, другого отправил к кругу. В этот раз в портал бросили кошку, а через мгновение вестун подтвердил: «Кошка выскочила на круг, шерсть дыбом, усы дыбом, а так вполне себе живая, второму вестуну руку разодрала до мяса». Открывали портал ещё несколько раз, а назавтра в портал прошёл Оньша. Потерявший стыд Сигвалд битый час ворчал о произволе Высоких, что испытывают магию на живом человеке, и хоть Оньша вернулся живым и здоровым, Сигвалд не успокоился, а заявил, что у него работа нервная, на которой недолго и спиться. На пятый день занятий Горан открыл портал на пару с Фродушкой. Это было потруднее в разы, и Ольгерд заставлял их повторять заклинание снова и снова и в конце концов важно прошёл в открытый портал, они и глазом моргнуть не успели. Вестун тут же подтвердил, что Высокий вышел в круг благополучно, но пока Ольгерд не вернулся в нанятом паланкине, Горан успел сжевать усы, поссориться с Фродушкой и отдать приказ седлать коней. Через декаду они с Фродушкой уже свободно открывали порталы в десяток разных мест. Обучение закончилось. Причины задерживаться больше не было. В последнюю ночь они любовью не занимались и даже почти не разговаривали. Лежали рядом, намертво сцепив руки и глядя друг другу в глаза, и лишь на рассвете Горан заснул. А утром Ольгерд был собран и деловит. Оказывается, пока Горан спал, тёмный успел ещё раз проверить его поклажу, чтобы убедиться, что все магические предметы и лекарские снадобья на месте, а также оружие, одежда, запас еды, письменные принадлежности, огниво (это ему-то, светлому магу) и другие вещи, которые скорее могли бы пригодиться в военном походе, чем в крупном городе. Завтракали не на балконе, а в малой столовой. Ольгерд отдавал последние распоряжения: — Доспехи взять с собой не получится, наденете лёгкие кольчуги. Их можно носить под одеждой. На них запечатлён оберег довольно широкого спектра. Не забывайте каждый день подкрашивать волосы. Каждый день, Горан, и не делай такого лица! Оньша, будь любезен проследить. Если мне понадобится с вами связаться, я попытаюсь послать вам вестуна вот с таким кольцом… Горан и Оньша по очереди осмотрели довольно простенькое колечко-печатку с красной эмалью. — Я наложу на вестуна чары… Горан почти не слушал. Всё уже сказано, обо всём успели и поспорить, и договориться. В мыслях он был уже далеко, в часовне Творца, в Рондане. Хотелось скорее в путь, чтобы прощание было лёгким и быстрым. Во внутреннем дворе обнял плачущую Оану, пообещал вернуться с победой. До боли в костях стиснул в объятиях Ольгерда. Не сказал ничего, побоялся не выдержать. Пожал руки Фродушке и Сигвалду. Между ладонями Ольгерда и Фродушки протянулась неяркая дуга, засветилась неровным голубоватым сиянием, но в арку так и не превратилась. Ольгерд покачал головой, потёр ладони, будто стирая с них неудачу. Пояснил: — Круг в часовне несвободен. Откроем в моём доме. В этот раз возникла серебристо-голубая арка, скрыла заднюю стену дома, в котором был он так счастлив. Поправил громадный заплечный мешок, глубже натянул на голову потёртый засаленный подшлемник, проговорил: — Да будет с вами Свет! Шагнул в серебристое марево. И оказался в полной темноте. Скастовал сферу и увидел под ногами знакомые руны круга. Вспомнил сказанное, как заклинание: «Освободить круг!» — и торопливо шагнул вперёд, к рядам запылённых бочек, в беспорядке сваленных у стены. В центре круга тотчас же появился Оньша, взъерошенный и потирающий свежий засос на шее. Горан дёрнул его прочь из круга, улыбаясь, хлопнул по спине. Тихо сказал: — Ну что, добро пожаловать домой, похотливая ты тварюга! Давай теперь смотреть, как на свет выбираться будем. А в центре круга вдруг появилась ещё одна фигура. — Фродушка! — ахнул Горан. — Ты-то здесь что забыл? — Мы с лордом Ольгердом рассудили, что хороший врачеватель вам не помешает, — с достоинством ответил тёмный. — К тому же теперь рядом с вами будет маг, способный открыть портал. — Тёмная ты бестолочь! — проговорил Горан с восхищением. — Ты хоть понимаешь, во что ввязался? Оньша вдруг прижал палец к губам. Откуда-то сверху доносились тревожные голоса и звук торопливых шагов.