***
Чёрный Лис, принц Аройянн, четвёртый сын императора Тарнага, не понимал своих людей. Отчего они следуют за ним так беззаветно, отчего не ищут славы и золота у других берегов? Ведь он ненадёжен и непредсказуем. Отец не любит его и не ценит, не будет чести в службе лишнему принцу, не будет ни титулов, ни земель, ни наград. Не иначе его матушка, отдавшая жизнь, чтобы принести его на этот свет, вымолила для него такую удачу у Духов Предков. Аройянн проверил, как выходит из ножен меч. Стоявший рядом Лаутар вопросительно поднял брови. Аройянн отвёл взгляд, позаботившись, чтобы его улыбка едва коснулась уголков безупречных губ. Только бы он не заметил… Его волшебник с пшеничными волосами и глазами цвета весеннего неба сказал: «Мы раздавим ондовичскую гадюку о ваши щиты». Мог бы не говорить ничего. Он не мастер красивых слов, этот чужеземец, рослый и могучий, как каменный утёс. Впрочем, Аройянн не знал, каков он, его волшебник. Он ослеп, когда взглянул на него в первый раз, и с тех пор жил в мире грёз. Не было больше других берегов для него. Его жизнь обрела единственную цель. И это ли не счастье для каждого мыслящего человека? Духи Предков, только бы они не заметили! Его Учитель говорил, смеясь: «Истинная добродетель принадлежит невостребованным». Принц спорил с горячностью глупой юности, с чистотой неискушённых. Он говорил: «Истинная добродетель познаётся лишь в отречении от соблазнов. Не знавший соблазнов не может быть добродетелен». Так же, как и истинная доблесть возможна только перед ликом смерти. Тот, кто не знает её ледяного дыхания… Силы Света и Тьмы, только бы они не догадались… Всё могло бы быть по-другому. Его волшебник не обязан быть князем. И он, четвёртый принц, может и не быть ничьим супругом. Он мог бы стать, к примеру, послом Тарнага в Рондане. Но тёмный лорд не потерпит рядом соперника, значит, остаётся лишь дружеское участие, неспешные беседы, прогулки верхом. Пусть. Он согласился бы и на это. Тот, кто хоть раз увидел звёзды, не желает жить во тьме. Но, послушайте, всё действительно могло бы быть по-другому! Кто сказал ему, что он годится в воины, он, изнеженный мальчишка, цветок императорского сада? Как оказался он на этом поле, где пахнет потом и нагретым солнцем металлом, где очень скоро будет править смерть! Ведь он отзывчив, нежен и ласков. Так сказал его учитель, другой учитель. Евнух, который открыл для него искусство сладкого плена, заставлял его тело петь струнами арфы, летать, не касаясь земли, и растворяться в лучах рассвета. Он сказал однажды: «Жаль, что я никогда не увижу твоего танца белокрылого мотылька над цветком пиона». Что ж, этого танца не увидел никто. Те, кто хотели его, меньше всего мечтали о белокрылом мотыльке. Тот, кого хотел он, послал его на смерть. Только бы они не догадались! Только бы они не догадались, как мучает его страх. О, если бы они только знали! Они назвали бы его не Лисом, а зайцем, серым трусливым зайцем. Они отвернулись бы от него с презрением. Трусости в Тарнаге не прощают. А он был трусом с самых ранних лет, он боялся всего: мохнатой гусеницы на листьях азалии, жеребца с рубиновым блеском в глазах, раската грома над далёкими холмами, строгого взгляда Учителя. И глядя в эти тёмные глаза с красными прожилками в углах, он однажды сказал: «Доблесть доступна лишь тем, кто способен преодолеть страх». Учитель тогда отвёл взгляд, запрокинул лицо к облакам и произнёс, будто обращаясь вовсе не к нему: «Если твоего страха не видит никто, значит, ты победил страх». С того дня его страха не видел никто. Искусанных до крови губ, вонзившихся в ладони ногтей, намертво, до хруста сцепленных зубов. Он выбирал себе самых диких жеребцов (только бы никто не догадался, что я боюсь лошадей!), он взбирался на отвесные стены (только бы никто не догадался, что я боюсь высоты!), он никогда не уклонялся от поединков (только бы никто не догадался, что я боюсь, боюсь, боюсь!). И вскоре он прослыл бесстрашным. Неудержимым и опасным. И эти люди, прекрасные, бесценные люди собрались вокруг него. Они разделили с ним это поле, с которого никто из них не вернётся домой. А там, в низине между двумя холмами, появились первые всадники. Он разглядел сюрко с тарнажским орлом: свои! Лаутар дал команду. Их ряды перестроились быстро и чётко, открывая отступающим два широких прохода. А когда последние беженцы прошли через строй, снова прозвучала команда. С лязгом сомкнулись щиты. Дрогнула земля, и в клубах пыли показались чужие всадники. Запели стрелы, ударили в дерево щитов, в сталь доспехов. Аройянн знал, что стрел можно не бояться. Каждый наездник нёс с собой два колчана, две дюжины стрел. Пока они пробились сюда, в конец этого поля, стрел у них почти не осталось. Но когда одна стрела глухо ударила в щит, а другая задела плечо, оставив царапину на доспехе, сердце замерло и что-то болезненно сжалось в животе, а под рёбрами, где горит пламенем души волшебная точка Ки, ужалила острая боль. Но лицо его не изменилось, и лёгкая улыбка не оставила губ, в этом он был уверен. Раздался крик Лаутара: — Давай! Подъём! Натянулись верёвки, с грохотом поднялся над землёй частокол заострённых кольев. Кто-то из врагов успел повернуть коня, кто-то попытался перепрыгнуть частокол, чей-то конь на всём скаку напоролся на неожиданное препятствие. Принц задохнулся от ужаса. Вот он, настоящий бой, вот его вид, и звук, и запах. Вот хлещет алая кровь из разорванной конской шеи, вот с визгом падает раненая лошадь и бьёт копытами, и один из ударов раскраивает череп ондовичу, тот нелепой куклой переваливается через убитых и раненых прямо на щиты первой шеренги. Вот другой ондович, не удержавшись в седле, с воем летит прямо на частокол, вот окровавленное остриё вылезает из его спины. Вот отступает враг, оставляя за собой хаос изломанных тел. Это закалённые воины. Они прошли в боях полмира. Их не остановят заострённые деревяшки. Всего несколько минут понадобилось врагу, и вот уже кавалерия разворачивается широкими крыльями, чтобы обойти их плотную фалангу, а за грудой изломанной плоти появляются пешие ряды. На их круглых щитах нет гербов. Их пики выглядят тяжёлыми и грубыми. Снова свистят стрелы, гремят по щитам, звенят в доспехи. Рослый воин из первой шеренги с криком падает, схватившись за горло, его место занимает тот, кто стоял прямо перед принцем. Аройянн делает шаг вперёд. В руке его откуда-то оказывается пика, лёгкая и длинная. Он владеет ею неплохо. Когда сшибаются первые ряды, он наносит несколько хороших ударов поверх щитов: в лицо орущему ондовичу, в шею другому. Кто-то пытается оттолкнуть его, заставить отступить в третий ряд, но тот, что впереди, вдруг медленно оседает на колени, и Аройянн прикрывает его своим щитом. Страшный удар в щит отзывается болью в руке и плече, раненый грузно заваливается ему в ноги, и принц с криком бросается вперёд, переступая через неподвижное тело, закрывая брешь в фаланге. Новый удар приходит откуда-то сбоку, Аро успевает подставить щит, но сила удара заставляет его повернуться. Следующий удар приходится в спину, остриё вражеской пики скользит по кирасе и входит под шлем, прочно и глубоко. Последнее, что видит принц Аройянн, это залитая кровью земля и прямо перед глазами — мелко вздрагивающие пальцы чьей-то руки. Ему совсем не больно и уже ни капельки не страшно.***
Эрхан хлопнул себя по щеке, растёр комара. И что за комары у них здесь на юге, чисто звери лютые. И это, представь, в красавике! А что же летом будет? Правда, река рядом, и под ногами хлюпает. Болотистое место, для конницы невместное. А пехоте всё одно. Он всю жизнь в пехоте, тяжёлые латники, гнев земли. На Велесовом поле с утра был десятником, а к вечеру — сотником. Правда, из сотни его восемнадцать парней всего и выжило. Потом, конечно, война, другая власть и служба другая. Пусть говорят о нём, что пошёл врагу служить, пусть. А Эрхан человек простой. Он понимает так: при любой власти нужно воров ловить и честных людей охранять от злыдней. И когда у тебя в тёмном углу кошель потащат и ножик к горлу приставят, небось будешь любой страже рад, хоть ондовичской, хоть из самой Бездны. И ему не совестно. Служил князю, потом наместнику, теперь Пресветлому Горану. Случалось выпивать с ним в караульной не чинясь, а в один день он пришёл, застегнул на нём кирасу, хлопнул по плечу и говорит: «Пойдём бить ондовичей, бунт у нас». Он и пошёл. Жена даже не поверила сначала: «Так просто взял и пошёл? А если б побили вас?» Но женщинам этого не понять. А для него всё очень просто. Есть воевода, и есть приказ. И когда Ронданский Волкодав, что на Велесовом поле срезал Степного Волка, как сорную траву, отдаёт тебе приказ, ты не будешь разговоры говорить. Ты идешь и делаешь. И в этом его, сотника Эрхана, простая и понятная честь. О прочем пусть Высокие думают. Пресветлый сказал ему: «Твоё войско — кулак. Это малая часть тела, но именно она наносит удар. И ты ударишь степняков, да крепко, по-рондански». Это Эрхану понятно. Шесть тысяч латников в хлипких речных кустиках не спрячешь, шесть тысяч против шестидесяти, что муха против слона. Но когда дадут ему сигнал, он ударит. По-рондански. В полную силу. А может, они и побьют врага. Вон и вещун говорил что-то про сокола со змеёй в когтях, добрый знак, как ни толкуй. Может, и добудут они победу. Тогда уж героям битвы особая честь положена. Самое малое — ондовичским коником разжиться. Говорят, на каждого вражьего солдата по два, а то и по три коника, целый табун гонят. А может, и золотишка какого достанется. И Пресветлый своих не забудет, браги выкатит, а может, и эля с вином. И тогда, под это дело, ради победы и с кружкой-другой эля, может, удастся ему замутить с этой вестуньей. И неважно, что она не больно молода, уж старше жены, так точно, и что одета в кожаные штаны, будто ондовичка какая, зато сразу видно, что и спереди и сзади всё, что нужно женщине, при ней имеется. И что рожа такая сонная тоже понятно: она ж вестун, слушает, внимает. А может, у них, у магов, это всё как-то по-другому происходит, особенно? Он с магом не был никогда, а вдруг там чары диковинные… Вестунья будто подслушала его мысли, обернулась к нему с улыбкой на круглом лице, сказала: — Пора, воевода. Приказ от Пресветлого — к бою. И бывший десятник, сотник, капитан городской стражи, а ныне — ронданский воевода, командующий правым флангом, гаркнул во всю свою лужёную глотку: — Войско! Готовьсь! Вперёд марш! Медленно, шаг за шагом выходили на свет его шеренги. Когда выходит из леса ронданский медведь, спешить ему нет нужды. Ведь даже самый быстрый зверь не спасётся от его хватки. Они — тяжёлые латники. Они — железный кулак. Они — гнев земли. Ступила на поле боя первая линия. С грохотом сомкнулись щиты. Дальше — всё просто. Дальше — мерный шаг под отсчёт десятников, стальной взгляд поверх обода щитов и крепкое плечо товарища. Дальше — только бой.***
— Всё, я пуст, — тяжело опускает руки стихийник Темидан. Пот ручьями катится по его осунувшемуся лицу. — Я могу поделиться с вами, мастер Темидан, — обращается к нему Фродушка. — Лучше со мной поделись, — встревает грубый Фарн. Горан лишь молча кивает. Стихийник сделал своё дело. Вызванный им штормовой ветер разметал ондовичские стрелы. Сколько сыновей вернутся к своим матерям благодаря этому невысокому, внешне ничем не примечательному человеку, этого и не посчитать. Но теперь важнее видеть, что происходит на переправе, в двух часах езды от поля боя. Важнее видеть, держится ли Лис, или ондовичская конница уже заходит тарнажцам в тыл. Поле боя у подножия холма вспыхивало редкими огненными шарами, тонкие ручейки пламени струились по земле: маги-огневики исчерпывали последний запас. Скоро они возьмутся за мечи. Скоро, скоро… Нетерпение тугой спиралью скручивалось в груди, выжидать становилось всё труднее. А может, и он тоже провидец? Уж всяко не хуже бестолкового вещуна, что ездил по лагерю с нанизанной на пику голубицей. Может быть, и он предчувствует гибель, что-то очень горькое и неисправимое, то ли уже случившееся, то ли близкое. Прочь, тени глупых страхов. Перед ним поле боя, его поле. Наконец, ондовичи погнали коней в гору, и было их много, так много, будто сплошная стена поползла по зелёной траве. Огневики ещё сражались, ещё катились на землю объятые огнём всадники, но двигалась снизу вверх грязно-серая лавина, которую не остановить. — Отступать! — крикнул Горан, и голос его пронёсся над полем боя, перекрывая стук копыт, крики боли и страха, стоны раненых и конское ржание. — Пять шагов назад! Первая линия уже встретила врага, встретила и отбила. Горан бросил поперёк поля горсть Лезвий Тьмы: это для тебя, тёмная ты нечисть, самая любимая. От одной мысли о тёмном стало легче. Ведь он, Высокий светлый Горан, главное оружие этой армии, в бой ещё не вступил. Эти, внизу, ещё не знают его силы. А они снова пошли в атаку, прорвали первую линию справа от центра. Бич Агни прочертил алую линию, на таком расстоянии не слишком смертельную. Наконец, терпение лопнуло: — Фарн! Что там Лис? — Ещё стоят, пресветлый! Потери огромны, но ещё держатся. — А переправа? — Примерно треть ещё на том берегу. Может, четверть. Но они не торопятся, что-то задумали. — Все, хватит! Пора! — обратился к вестуну. — Давай команду: уничтожить переправу! Всего несколько мгновений спустя над прибрежными холмами вспыхнуло зарево: это маги, оставшиеся в схроне у реки, подожгли понтонные мосты. Теперь никто не ударит их в спину. — Отступать! Пять шагов назад! А может, он и поторопился, может, следовало ещё подождать. Но есть разница между тем, что нужно, и тем, что возможно. И кровавая пелена застилает глаза, жестокая радость боя, когда нет уже ничего между тобой и божественным исступлением бессмертных и неуязвимых… — Отступать! Пять шагов! Может, и стоило подождать, но пружина в груди сжалась докрасна, того и гляди — лопнет. Горан уронил тяжёлую ладонь на плечо вестуна. Не Малка и не Санни, чужой какой-то парень, а лучше бы своего в такой час… Ну да ладно. — Давай! Командуй правому флангу. К бою! Сердце отсчитывало удары. Уже не дожидаясь команды, отступили ряды его войска, и вот они на вершине холма, и магов-огневиков не видно и не слышно. Зато внизу у речной излучины первые железные шеренги, печатая шаг, ступили на поле брани. Они ещё не вступили в бой, но биением огромного сердца битвы услышал Горан отсчёт десятников, мерное и грозное: «Эт-хой! Эт-хой! Эт-хой!» Засмеялся Горан, хлопнул в ладоши, отпуская на волю так давно томившийся гнев. Стена огня встала перед вражескими рядами и медленно, неудержимо двинулась вперёд.