Да будет тьма

«…Я и вправду вознамерился наведаться к тебе, чтобы лично поздравить с победой, но портал в княжеский загородный дворец на Белом Озере не открылся, и я счёл, что это к лучшему. Ведь разлука с тобой лишает меня мужества, мой свет, и после короткой встречи лишь труднее было бы обрести душевное равновесие. А оно мне сейчас как никогда необходимо. Подготовка к высадке в Рондане подходит к концу. Мне важно лично убедиться в том, что всё идёт по плану. Как ты знаешь, в вопросах логистики доверять нельзя никому…» Письмо привез вестун, показал перстень-печатку, о котором Горан успел позабыть. Неприметному мужичку с пегой бородёнкой и намечающейся плешью пришлось проделать нелёгкий путь. В Авендар он прибыл порталом, но от столицы до лагеря Горана добирался как придётся. А стража его ещё и пускать не хотела да норовила отобрать письмо, так что пришлось вестуну в ногах валяться и клясться Творцом, что письмо заговорено и, случись ему попасть в чужие руки, мгновенно обернётся пеплом. Теперь Горан держал это письмо и будто слышал далёкий голос, отзывающийся в груди неясным и сладостным томлением. «...Надеюсь, что я не ошибся с местом высадки. Флот из Анконы прибудет в Данпорт в первую декаду мая. Пожалуйста, позаботься о вестунах между Данпортом и твоим лагерем. Я знаю, ты будешь маневрировать, мой свет, но нам нельзя оставаться без связи. Я же с небольшим числом личных охранников буду в Данпорте в последних числах красавика и не позже начала мая. Я так и не показал тебе мою «Фурию», а это настоящее преступление. Флот из Данора прибывает в порт Авендара, жди его немного раньше, в конце красавика. Здесь трудностей не предвидится, я уверен, что со столицей у тебя связь налажена...» Значит, скоро, совсем скоро они увидятся. Горан подумал, что ему, пожалуй, трудно в это поверить. Слишком давно жили они врозь. Слишком многое случилось со дня их последней встречи. «...Я скорблю о твоей утрате, мой свет. Я знаю, принц Аройянн был для тебя близким человеком. Я был несправедлив к нему, пытаясь увидеть скрытый мотив там, где было лишь искреннее желание помочь и (пусть амбициозное, но честное) стремление стать посредником между Ронданой и Тарнагом. Всему виной ревность. Я не мог не заметить, как старается он понравиться тебе, и, к сожалению, слишком хорошо видел причины, по которым ты мог бы предпочесть его мне. Мне стыдно, мой друг. Мне следовало больше доверять тебе. Теперь принц отдал жизнь за нашу страну, и это лучшее, что можно сделать ради любви...» Ради любви… Горан не заметил этого чувства в принце. Да и вообще не слишком к нему приглядывался. С самой первой встречи другие заботы волновали его, а Лис оставался лишь чем-то непонятным: больше чем попутчик, меньше чем приятель. И теперь другого не будет. Вот о чём тосковал Горан, вот о чём плакала его душа над крадой тарнажского принца. Что не стать им друзьями, не поделиться секретами, что никогда ему не узнать, что кроется за сдержанной улыбкой или за тенью грусти на милом лице. Никогда Горан не видел в Лисе возможного любовника. Скорее всего, ревность обманула Ольгерда. Но то, что не случилось между ними, теперь уж не случится никогда. Все свои секреты Лис унёс в могилу. Длинные ресницы, тонкие запястья, белые шелка и золочёные гребни в чёрных, как ночь, волосах… Друзья и соратники принца, что уцелели в битве, бросали пряди волос в огонь его крады. Другие разрезали ладони и оставляли кровавые отпечатки на поленьях, ещё не тронутых огнём. Горан хотел сделать что-то похожее. Хотел, но не решился. Будто не было у него права на такую близость. Оставалось лишь стоять и смотреть, как пожирает огонь завёрнутое в белые шелка тело. А когда от крады остались лишь головешки, соратники принца, молчаливые тени в одинаковых чёрных доспехах, стали брать себе мерцающие угольки. Горан подошёл самым последним. Тот пепел, что зачерпнул он в ладонь, верно, был когда-то деревом. Но Горан бережно завязал его в батистовый платок с монограммой «ГВ». «...И, наконец, последнее. Я знаю: всегда кто-то любит больше и тем самым подставляет себя под удар. Так уж случилось, что впервые за долгую мою жизнь я оказался в этом положении. И теперь я понимаю горькую обречённость тех, кто глядел на меня с немым порицанием. В этом нет твоей вины, мой свет. Жизнь всё расставляет по местам. Когда я увижу тебя, я стану целым. Когда я обниму тебя, мое сердце исцелится...» Письмо он сжёг. Все, что нужно было запомнить, это Данпорт, «Фурия», начало мая. Всё остальное касалось только их двоих. При этом казалось ему, что он украл, присвоил себе что-то редкое и бесценное, обманом завладел чужим сокровищем. И скоро, очень скоро явится истинный владелец и предъявит свои права. Горан вышел из шатра под холодный противный дождь. Как часто бывает в красавике, весна показала свой склочный характер. Тихие и солнечные дни, ясные прохладные ночи сменились серой непогодой, холодными и нудными дождями. Войску на марше пришлось нелегко. Ондовичскому — хуже, чем ронданскому. Вот об этом он и напишет своему тёмному. Написать-то можно, но как отправить письмо? Можно, конечно, послать Оньшу порталом в Анкону, но ведь вернуться он сможет лишь в Авендар… Да и тёмного может уже дома не оказаться. Так что отправить письмо не получится, но ведь написать можно? Он уже знал, как начнёт его. Чтобы сделать приятное своему тёмному, чтобы не было ему так грустно. А то ведь Горан и в самом деле никогда не говорил ему тёплых слов. Разве что на самом гребне наслаждения, на самом пике раз или два пробубнил что-то в седой затылок. Таким словам цена невелика. Вот Ольгерду и кажется, что его чувства остаются без ответа. Горан это исправит. Он начнёт своё письмо так: «Здравствуй Высокий Ольгерд, сердца моего и радость, и печаль». А потом уже расскажет всё по порядку: «Ты уже знаешь о нашей победе на реке Лимрее, но победа эта не была полной. Многим врагам удалось уйти с поля боя. А раз мы их упустили, значит, должны были помешать им соединиться с восточной армией. Вот и бросились мы за ними вдогонку. Мы — пешие в основном, они — конные, мы — с обозом и ранеными, они — налегке. Я уж думал, упустим. Но тут сама Рондана нам помогла. Погода испортилась, дожди пошли, дороги развезло, а что нашей пехоте не беда, то ондовичской коннице — погибель. К тому же и местные, лесные люди, взялись за рогатины и сильно ондовичей на марше потрепали. И задержали, конечно. А мы открыли портал в Авендар и послали туда трёх магов-огневиков. Они оттуда – галопом на Белую Гору и мост через Вестемеи сожгли начисто. Река там не такая широкая, как в столице, зато и леса рядом нет, переправу строить не из чего. Пришлось ондовичам вдоль реки идти почти до Силовичей, а там мы их и нагнали. Скажу сразу: большой битвы не вышло. Прижали их к реке и сожгли. Из двадцати тысяч осталось в живых несколько сотен, кто решился пустить коней вплавь через реку. Этих мы не преследовали. Вряд ли они до своих доберутся, а и доберутся — не велика беда». Вот так всё выйдет в письме. А на деле — долгий и трудный марш под дождём, в холоде и грязи, раненые, оставленные на постоялых дворах и в храмах Творца, наспех вырытые могилы у дороги. Потому и не было жалости к тем, кто горел заживо, бросался в реку и погибал в быстром течении. Это наша земля, их сюда не звали. Убивать захватчиков — святое право каждого воина. Так-то так, но Горан слышал, как после битвы плакал ночью Фродушка. Горько, глухо, старательно сдерживая рыдания, как плачут не дети, а взрослые мужчины. Горан понимал эти слёзы. Ночь провоняла смрадом горящей плоти, и этот жуткий запах въелся в полотно палаток, в одежду, в волосы, казалось, даже в кожу. А Фродушка — врачеватель. У них к жизни особое отношение. Но об этом он писать не будет. Напишет лучше о делах военных. «Раз будет у нас три армии: Данорская, Анконская и наша, Ронданская и Тарнажская вперемешку, — числом мы неприятеля превосходим. Но поле боя всё одно нужно выбрать с умом. А я думаю: чем плохо Велесово поле? Придётся маневрировать, в прямой бой не вступать, но и ондовичей держать подальше от Авендара, пока вы с данорцами не подоспеете, но это мы, пожалуй, сумеем». Попалась на глаза вестунья Кася, немолодая и силой не обделённая. Ей бы подучиться, могла бы стать стихийником. Санни так и остался у тарнажцев, и Горан его понимал. Там он маг, уважаемый человек и даже предмет восхищения. Здесь он виновник гибели хороших людей. Прощённый вор. Так что пусть уж будет Кася. — Передай по своей цепочке мастеру Ведрану: мне нужна связь с Данпортом. Желательно не использовать тех же вестунов, что связывают нас с Авендаром. — Но меня ж можно, господин? Или вам второй надобен? — уточнила смышлёная тетка. — Не нужно. Мне и тебя хватит. Иди в моём шатре посиди, пока ждёшь ответа. Бери там себе еды, что найдёшь, вина налей. Нечего под дождём стоять. А закончит он своё письмо вот как: «Я не знаю правильных слов, чтоб рассказать, как я жду тебя. Но когда мы встретимся, слова нам не понадобятся, ведь я не держу против тебя щитов, и нет у меня от тебя защиты». Держать ондовичей в узде оказалось не такой уж простой задачей. Дожди прекратились, и конец красавика вспыхнул вдруг хрустальными радугами, бросил под ноги коням неяркий ковёр первых цветов, защебетал птичьими трелями. Воспарило духом вражье войско, направилось прямо на столицу, и превосходило оно силы Ронданы втрое. Но Горан знал свою землю. Здесь устроил пожар, там поставил запруду. И каждый день, проверяя караулы, слушая донесения, выезжая в разъезды, он писал письмо своему тёмному. «Войско ведёт шад Шайямал. А я так рад, ночка, что не Сагомрат. Как бы я побил собственного зятя? Что было бы с Яниной, если б он погиб? Мудр император, раз зятя против тестя не гонит. Но как бы то ни было, обманул я их. Хоть пару дней нам выиграл. Устроили мы лагерь у Городейской Пущи, выкопали ров, разожгли костры. Да тут же и снялись, ушли через пущу к Немрее, а там и открытая дорога на Княжий шлях. Вот шад Шайямал и решил атаковать нас на рассвете. Да только в лагере никого не нашёл, кроме, конечно, горящих костров. Но что же я, радость моя тёмная, не смогу поддерживать пару сотен огней в ночи? Так что мы пока что держимся. Но ты приезжай поскорей. Плохо мне без тебя, трудно». Ондовичское войско всё же направилось к столице, и Горан решил, что это, может быть, неплохо. Осада и штурм задержат врага, а там и союзники подоспеют, и все вместе они размажут степную заразу о столичные стены. Но передумал шад Шайямал, умный враг и осторожный, и решил, что не может он идти на штурм, оставив такое большое войско у себя в тылу. И стал он тогда преследовать Горана, чтоб навязать ему бой и победить, наконец. Но тут уж Горан выскальзывал из ловушек, словно змей. Кружили по центральной Рондане два войска, будто в странной игре, вытаптывали поля и опустошали закрома похуже любой саранчи. Всю землю выели до костей. Но Горану как победителю достался табун южной армии. От одного запаха жареной конины хотелось уже блевать, но его солдаты не голодали, а это главное. Пирогами с кулебяками можно и после войны полакомиться, а пока приходилось сворачивать лагерь до света, и путать следы, и уводить врага за собой. И наконец, в один из дней, когда весенняя гроза обрушивала на холмы белую ярость, Кася принесла ему весть: «В Данпорт пришла "Фурия". Две дюжины воинов с запасными лошадьми и с минимальной поклажей спустились на берег и сразу отправились в путь. Их ведёт Высокий тёмный Ольгерд». Горан верил и не верил, радовался и тревожился. Слишком сильно ждал он этой вести. Что угодно могло пойти не так. Страшно хотелось поехать навстречу, но оставить войско было, конечно, невозможно. Тысячи волнений одолели не на шутку: а что, если тёмные повстречаются с ондовичским войском или хотя бы с крупным дозором? Но через три дня Кася передала доклад вестуна барона Зарецкого: «Высокий Ольгерд со свитой ночуют в замке и утром продолжат путь». Тревога, как ни странно, не улеглась: бесов тёмный ехал прямо по Соляному тракту! Он что, забыл, что страна воюет, спутал рейд с загородной прогулкой? И в тот же день пришла и другая весть: войско Данора прибыло в Авендар. Ведёт войско сам юный князь Аскер, а значит, опять же неизвестно, кто ведёт. И, что примечательно, везут данорцы свои огненные орудия, которые называют драконами. Горан ещё не видел драконов в деле, и было ему очень любопытно. Ждал Горан, ждал, а приезд своего тёмного пропустил. Ещё до того, как успели они обустроиться, Горан покинул лагерь, чтобы подняться с Фарном на высокий холм, откуда магу дальше было видно. И тот действительно увидел ондовичское войско, по крайней мере, какую-то его часть, да близко, в дне пути. Возвращались в лагерь уже в темноте, а по дороге повстречали ондовичский разъезд, который никак нельзя было отпустить. Пришлось гнаться за ними, с риском сломать себе шею носиться по ночным полям, а потом с трудом находить обратную дорогу, блуждая среди одинаковых холмов. Уже глубокой ночью голодный, усталый и грязный ввалился в свой шатёр, а там… Он поднялся ему навстречу с бокалом вина в руке, в белоснежной рубашке с кружевами у ворота, улыбнулся так, будто встретились они в модной гостиной. И лишь шагнув ближе, подбросив к своду шатра яркую сферу, Горан разглядел тени под глазами, усталость на милом лице, тревогу на дне тёмных глаз. Остановился в нерешительности… и тотчас же попал в стальные объятия, такие крепкие, что и дыхание вышибло. А может, и от другого не стало вдруг воздуха. От того, как прильнуло к нему знакомое тело, ещё более тонкое, чем раньше, как вздрогнули под его ладонями лопатки, как тихий вздох коснулся шеи тепло и влажно. И ещё от запаха, такого знакомого, и от шёлка седых волос, в которых запутались пальцы… — Ночка моя… Гляди, запачкал тебя. Мы за ондовичами гнались, в болото какое-то влетели… — Да, я только успел ополоснуться. Давай полью тебе, вода ещё осталась. Правда, уже успела остыть… О чём они говорят? Ведь он придумал совсем другое. Почему же нежные слова уходят так далеко, что их и найти невозможно? Сбросил грязную одежду, склонился над тазом. Ольгерд действительно взял кувшин, стал поливать ему, будто слуга или жена. Потом положил ладонь между лопатками, провёл по спине тёплыми пальцами. Прижался щекой к плечу и тихо сказал: — Мой свет, сегодня я провёл в седле шестнадцать часов. Всё, что я могу сейчас, это упасть замертво. И вряд ли в твоём лагере сыщется некромант, способный меня поднять. И только тогда Горан обхватил ладонями лицо своего тёмного и осторожно поцеловал усталые глаза, гладко выбритые щеки, губы, ласково открывшиеся ему навстречу. — Я так долго ждал, радость моя тёмная, что могу и ещё подождать. Только ты должен лечь на постель, ведь ты всё-таки гость, а я на пол… — Нет, мы вместе ляжем на пол, мой свет. Не спорь, я всё уже устроил. Вот погляди. А Горан и не думал спорить. Две постельные скатки на полу да несколько шкур, что может быть лучше, когда его тёмный укладывается рядом, по-хозяйски забрасывает ногу на бедро, трётся гладкой щекой о плечо. Шепчет сонно: — Я приведу тебе семнадцать тысяч пеших и четыре тысячи конных. Будут в Данпорте со дня на день… — Я и тебя ждал только завтра. А с данорцами встретимся уже на Велесовом поле. — Выходим завтра? — Завтра, ночка моя тёмная, — согласился Горан. И глядя на опущенные ресницы, на чуть приоткрывшиеся во сне губы, добавил чуть слышно: — Сердца моего и радость, и печаль…