Да будет тьма

А утром они потянулись друг к другу, ещё не проснувшись. Сами собой сплелись пальцы, а губы нашли губы, и желание встретилось с нежностью и с радостью. И всё было на двоих: одно дыхание, удары сердца, руки и губы, страсть, и радостная покорность, и ответная жажда — огнём по венам, а вены сплелись, будто ветви дерева. А утром Оньша едва не застал их в таком положении, когда слились они в единое целое и друг другом наполнились до краёв. А может, и застал, ведь они ничего вокруг не видели и не слышали. Целое ондовичское войско могло бы напасть на них в тот миг, они бы и этого не заметили. Зато потом, когда так хочется полежать, погреться в сильных руках, наполняясь теплом и благодарностью, потом пришлось поторопиться. И одеваться в спешке, и завтракать на бегу, и делиться планами уже в седле. — Если ваши прибудут даже сегодня, на Велесово поле когда успеют? Дня через два-три? А мы с данорцами будем там завтра, ондовичи если за нами последуют, то через день нагонят. Как нам выиграть эти три дня? Если не больше. — Не следует считать ондовичей дураками. Они, несомненно, осведомлены о войске Анконы. Могут не знать точного числа или же места высадки, но о том, что войско это есть, разумеется, знают. Их лучшим шансом было бы перебить нас и данорцев, пока мы не соединились. А там и за Анкону взяться, поймать их на высадке… Ах да, они же не знают места. — Нас они могут поймать в поле, а вот данорцев — нет. У них прямая дорога на Авендар, всегда могут отступить и спрятаться за стенами. — А может быть, так им и следует поступить? Кто ведёт данорцев? — Сам князь Аскер… — Невероятно! Полководец такого масштаба не выходил на поле боя более двух столетий. А как же здорово было смеяться вместе и вместе ехать по весенней земле, зелёной и цветущей. И так легко верилось в скорую победу, и так радостно думалось о битве, решающей, последней, где будут они вместе, плечом к плечу, даже если на разных флангах, всё равно вместе. И, может быть, это случится послезавтра, а значит, будет у них ещё две ночи… — С армией прибудут пятьдесят четыре некроманта, некоторые из них довольно сильны. Несколько сотен боевых магов, а врачевателей я не считал. — Некроманты — это хорошо. Степняки нежити не любят. Я помню, на этом же Велесовом поле так и шарахались. — Я, признаться, не обращал особенного внимания на поднятых. Я не мог оторвать глаз от одного светлого мага, совсем юного и чрезвычайно живого… — Да быть того не может! Ты смеёшься надо мной, тёмный! — Так и было, мой свет! Я будто дева, сражённая ратным подвигом… — О, замолчи, тёмная ты нечисть! — Заставь меня! Догоняй! И взлетал на пологий холм птица-всадник, а воины в колонне подбадривали его криками, и так весело было лететь за ним следом, будто нет войны, и тебе снова семнадцать, и жизнь проста. На Велесовом поле веселье пропало. Слишком много людей полегло здесь когда-то и светлых, и тёмных, немалой ценой победа досталась. И этому же врагу, тогда побитому, продали потом страну. И за что? За звание наместника? За власть, брошенную, словно кость? Они непременно найдут Архимагуса, а потом Ольгерд сделает с ним всё что захочет. Но сначала нужно победить. Месть подождёт. Проехались по невысоким покатым холмам, спустились в поросшую кустарником лощину, по дну которой бежал небольшой ручеёк. Тогда ручья не было и трава была не зеленой, а золотой, выжженной солнцем. — Где же будем стоять, Оль? Как в прошлый раз, на холме? — Да, желательно занять более высокую позицию. Но ондовичи не попадутся дважды на ту же уловку. Они, вероятно, обойдут нас с юга. Там есть где развернуться коннице, практически плоская равнина… — Ольгерд, — вдруг проговорил Горан, — мне больно глядеть на тебя, такой ты, будто солнце. Будто если вдруг уйдёшь ты, то станет темно, как ночью. Мне кажется, я и не живу без тебя, просто жду. Хожу, ем, пью, воюю. А сам замер, застыл в ожидании. Вот что ты значишь для меня. Ольгерд обернулся к нему, взглянул в глаза серьёзно, без улыбки. Ветер подхватил прядь его белых волос, бросил поперёк лица. Тёмный заправил её за ухо, Горан с жадностью проследил за движением его руки. — То, что ты сказал мне сейчас, Горан, это очень важно для меня и очень нужно, — ответил, наконец, Ольгерд. — Меня немного пугает выбор времени и места. Создаётся такое впечатление, что ты прощаешься со мной, мой свет. Или что-то недоговариваешь. Ты ведь не замыслил какого-нибудь героического безумия? Или безумного героизма? — Если я поцелую тебя прямо сейчас, когда тридцать тысяч смотрят, это будет безумство или героизм? — О, мой светлый господин, это будет великой милостью для вашего недостойного раба! Горан засмеялся: — Я так понимаю, время нежных признаний уже миновало? И услышал ответ, тихий и серьёзный: — Нет, мой свет, оно только начинается. Всё по-другому стало с приходом Ольгерда, даже его походный шатёр преобразился. Откуда-то появился ондовичский пёстрый ковёр, складная походная кровать уступила место целому вороху мехов, одеял и подушек, причём можно было опустить полог и скрыть это ложе от посторонних глаз. На столике среди свёрнутых карт примостился поднос с серебряными кубками, кувшином вина, блюдом с фруктами. Таз и кувшин для умывания тоже сменились серебряными предметами тонкой чеканки, каких у Горана и до войны не было. — Откуда это всё? — удивился Горан. — Из ондовичского обоза, который ты так славно отбил у врага, мой свет, — улыбнулся Ольгерд, сбрасывая плащ. — Наш Оньша очень сметлив, ему стоило лишь намекнуть, что Высокие желают чуть большего комфорта. Горан обхватил своего тёмного со спины, зарылся носом в волосы, проговорил: — Сегодня ты не был в седле шестнадцать часов… — Ну, берегись, — последовал немедленный ответ. — Я загнал немало лошадей, заезжу и тебя. Много позже, когда в шатре уже стало невыносимо жарко и были отброшены меха и одеяла, чтобы подставить разгорячённую кожу свежему дыханию весенней ночи, Ольгерд встал с ложа, потянулся, почти касаясь кончиками пальцев свода шатра, откинул полог. Словно во сне, следил Горан за движениями тонкой белой тени в полутьме шатра, подрагивающей отблеском костров. Тёмный вернулся с двумя кубками. Горан глотнул вина, белого и лёгкого. Тихий голос звучал волшебно, будто уже произносил заклинание: — Мой свет, а ты в час любви когда-нибудь пользовался магией? — Нет, — ответил с удивлением. — Незачем как-то было. Да и нечестно. — Я понимаю и согласен: нечестно, если твой партнёр — не маг. Но мы-то друг другу равны? И мы можем довериться друг другу, не так ли? — Конечно, ночка. Просто мне как-то… У него отобрали кубок, он даже допить его не успел. Не успел и опомниться, как снова оказался распростёртым на влажных и уже прохладных простынях. В тёмных глазах его любимого замерцали таинственные звёзды, тихий шёпот коснулся губ: — Просто не противься мне. Доверься, откройся. Тебе будет хорошо, я обещаю… Ольгерд улёгся на него, оседлал его бёдра, прижался к губам долгим, сладким поцелуем. Где-то под рёбрами разгорелась малая искорка, от которой потекло по телу ласковое тепло, и тело вдруг утратило вес, не стало ни постели под спиной, ни полога шатра, ни самого шатра, ни Горана, ни Ольгерда. Не стало битвы, что случится так скоро, пропал отблеск костров, и запах, и свет, и тьма. Остались только прикосновения ласковых губ и сильных рук, только тёплые волны желания, поднимающие его над землёй, а в них — течение чужого желания, и радости, и пьянящей, сводящей с ума нежности. Всё ярче разгорался огонь в груди, кольцом охватывая бёдра, бежал по ногам, поднимался к горлу, заставляя каждую пядь кожи истекать желанием, и сладким, и нестерпимым. А Горан и не знал, что умеет так отзываться всем телом, самозабвенно, бесстыже и жадно. Казалось ему, будто горячие и влажные губы касались его то ласково, то настойчиво, почти болезненно, заставляя самые неожиданные места: ладони, колени, виски, подбородок — трепетать от чистого нестерпимого наслаждения. Горан застонал и услышал свой стон будто со стороны, и другой голос отозвался эхом его желания. Он хотел податься вперёд, прижать к себе любовника, взять его, наконец, чтобы прекратить эту невозможную муку, но тело больше не повиновалось ему. Воздуха не стало, золотой огонь наполнял его лёгкие, золотой огонь бежал по венам, поднимая его, невесомого и бессильного, в звенящие высоты, в заоблачные дали. Он закричал, и кто-то другой подхватил его крик, и усилилось ощущение полёта, падения ввысь, в бездонное небо. Огонь разрывал грудь, туго натянутой струной пел каждый нерв, воронка ревущего пламени туго закручивалась в груди, в животе, в горле и, наконец, сорвалась с губ то ли визгом, то ли воем. И вспышкой нестерпимого света Горан разлетелся на огненные брызги. Мелкие звёзды летели в темноте, замедляясь, угасая, а потом медленно поднимаясь к небу, будто искры мирного костра… Он проснулся от лёгкого прикосновения ко лбу и ещё в полусне определил заклятие Рассветного Зова. Светлее этой магии уж, кажется, не бывает, вот же тёмная… А потом припомнился полёт, шок нестерпимого наслаждения, падение в бездну. Он распахнул глаза и уставился на тёмного. Тот тоже выглядел будто после хорошего поединка: волосы — мокрыми сосульками, всё тело в бисеринках пота, зато улыбка и лукавая, и довольная. — Тёмная ты нечисть, — выдохнул Горан с восхищением. — Что это было? — Слияние, мой свет, — так ответил, будто это что-то объясняло. — Рад, что тебе понравилось. — Откуда ты знаешь? Может, я от чего похуже в обморок хлопнулся. — Я чувствовал то же самое, что и ты. А ты — то же, что и я. Я знал, что тебе было хорошо, иначе и сам не испытал бы удовольствия. При Слиянии всегда так бывает. Представь себе два зеркала, поставленные друг против друга. Я отражаю тебя, отражающего меня, отражающего… И так до бесконечности. Горан подумал, что все эти простые слова: «хорошо», «удовольствие» — совсем не подходят к тому, что действительно произошло с его телом, и рассудком, и духом. Но тут же кольнула неприятная мысль: «Всегда так бывает. Значит, делал он это и раньше. С Ингемаром, с Пресветлой-то точно, а может, и ещё с кем. Со многими». — Чего же ещё я не знаю о тебе, мой тёмный? Тот пожал плечами, протянул ему кубок вина. Ответил: — Рядом с тобой я и сам нахожу в себе что-то новое. Вот, например, ни с кем и никогда я ещё не испытывал такого полного Слияния, такого ошеломляюще безупречного в своей бесконечной силе… Ты был очень щедр со мной, мой свет. — Я всего лишь отражал тебя, Оль. Ты сам же сказал. — Нет, отражать можно по-всякому. Ты стремился отдать мне больше, чем брал, а это редкость. — И ты делал то же самое? Ты потратил силы? Поделиться? — Нет, — Ольгерд прилёг рядом, уютно помещаясь в изгибах Горанова тела. — Мне очень хорошо сейчас. Я буду спать. Горан и сам чувствовал себя, как после хорошей бани с ледяной купелью и опытным банщиком, что и косточки размял, и веником отхлестал. Кожу приятно покалывало, каждая мышца постанывала расслабленно. Он натянул одеяло, накрывая их обоих, закрыл глаза. Может быть, завтра ондовичи их догонят, атакуют, пока не подошли данорцы. Может быть, это их последняя ночь вместе. Отчего-то вспомнилось, как в Доме Тьмы Ольгерд толкнул Тёмного Лорда в закрывающийся портал, а сам остался. Если Оль попытается провернуть такое и с ним, он вернётся и прибьёт тёмную нечисть. А если Ольгерда к тому времени уже убьют, он найдёт некроманта, поднимет и ещё раз убьёт. С такой приятной мыслью и заснул. Данорцы появились сразу после обеда. Кася ещё ранним утром сообщила, что слышит вестуна, который идёт с данорским войском из Авендара. Потом и Фарн объявил, что видит их колонны на марше: пехоту, конницу, обоз, даже повозки с драконами, числом двенадцать. И вскоре небольшой конный авангард показался на дороге, петляющей между западными холмами. — Поедем навстречу? — предложил Горан. Но Ольгерд лишь покачал головой: — Много чести. Вели послать отряд, Оньшу с Фродериком, кого-нибудь из тарнажцев, только не генерала. Пусть и Сигвалда с собой пригласят, ведь он всё равно поедет вслед за нашим Оньшей. Из светлых магов пошли стихийника или огневика. Фарн пусть понаблюдает. — Тебя что-то настораживает? — спросил Горан, вглядываясь в лицо Ольгерда. Но тот лишь плечами пожал: — Просто не хочу показать излишнюю восторженность. Не следует давать им повод считать себя спасителями Ронданы ещё до начала битвы. Оньша уехал чрезвычайно довольный высокой миссией и вскоре вернулся с нарядным молодым данорским капитаном. Красавец неописуемый, одни усы чего стоят. Сразу видно, что маршем не измучен. Франт с ухоженными усами с опаской поглядел на двоих Высоких магов, надменных и молчаливых, и скороговоркой произнёс заученную речь: — Пресветлый лорд Горан, Высокий лорд Ольгерд, благородный Аскер Третий, князь Ронданский и наследник Данорский, с нетерпением желает познакомиться, для чего сердечно приглашает вас посетить его ставку. — Благодарю за любезное приглашение, — ответил Ольгерд сдержанно. — Когда же нам надлежит явиться? Капитан немного смешался и ответил почти по-человечески: — Князь ждёт вас к ужину, если вам будет угодно. Через два часа. Собирались без спешки. Данорцы ставили лагерь на западе, занимая хорошую позицию на той же гряде холмов, но с лёгким путём отступления на Авендар. Ольгерд казался задумчивым и молчаливым. Встревожился и Горан: — Я вот всё думаю: не продешевили ли мы? — Тем, что продали княжеский венец за двадцать тысяч пик? — уточнил Ольгерд и пожал плечами. — Думаю, что нет. Принц Аскер молод, он, разумеется, останется в Даноре. В Рондану пришлют наместника, с которым нам с тобой придётся научиться работать. — Нам с тобой? — Конечно. Тебя уже сейчас зовут Пресветлым, ты уже магистр Света. Я, вероятно, стану Лордом Тьмы. Но даже если последнего не случится, определённая власть останется за мной. — А если Данор начнёт обирать Рондану, как это делала Ондова? — Тогда мы окажем влияние на наместника. Если мы будем вместе, мой свет, мы сможем держать его в узде. Схватил тёмного за локоть, повернул к себе: — «Если»? — Если же этого не случится, то эту битву мне лучше не пережить, — ответил Ольгерд и тотчас же добавил: — Но, пожалуйста, не хватай меня, я только что причесался! Конечно, и схватил, и облапал, и поцеловал, при этом вроде бы недовольных не нашлось. Выходили из шатра нарядные и весёлые, а там уж держали коней Оньша и Сигвалд, а генерал Илларейна присоединился, когда покидали лагерь. Горан гадал: каким окажется мальчишка-князь, будет ли он похожим на покойного деда? Или на мать, немногословную и суховатую, волевую княжну Ариану? А от данорского лагеря им навстречу уже направлялись всадники. Впереди ехал невысокий старик с неестественно прямой спиной, по правую его руку — золотовласый молодец, по левую — пожилой человек среднего роста и неприметной наружности. От всех троих веяло силой, светлой силой. И Горан ещё не узнал их, но странным чутьем понял: что-то пошло не так… Ольгерд остановился как вкопанный. Так натянул повод, что ко всему привычный конь присел на задние ноги. Замер на месте и Горан. Их спутники смешались, кто-то двинулся вперёд, кто-то вернулся. А данорцы продолжили путь, только вот данорцами они не были. Подъехали ближе, так близко, что копьем достать можно. Невысокий старик важно склонил седую голову, проговорил спокойно и властно: — Высокие лорды, от имени князя Аскера мы рады приветствовать вас и ваших спутников. Позвольте представиться тем, кто нас не знает: я — Стах из рода Карсов, бывший Архимагус, бывший наместник Ронданский, а ныне советник князя Аскера. А это мои друзья и помощники: маг Дамиан и мастер-маг по прозвищу Чужак. Будто в дурном сне глядел Горан на крысиное лицо Архимагуса, на чуть снисходительную улыбку на ухоженной морде Дамиана, на ничем не примечательное бесцветное лицо того, кого когда-то принимал за старого слугу в замке бывшего друга… Кажется, Илларейна представился, удивленно поглядывая на молчавших Высоких, кажется, ему ответили вежливо и доброжелательно, как и положено союзникам в преддверии большой битвы. Архимагус между тем продолжал: — Прошу вас, господа, следовать за нами, князь ждёт вас с нетерпением… Он начал поворачивать лошадь, но Ольгерд двинулся первым. Одним движением в прыжке развернул он своего жеребца и полетел обратно к лагерю, только комья земли брызнули из-под копыт. Горан бросился следом. До рёбер вогнал шпоры в конские бока, помчался карьером, как никогда ещё в жизни не скакал, но тёмного не догнал. Застал его уже в шатре среди перевёрнутых сундуков и обломков мебели. Видимо, тёмный что-то искал. Видимо, в спешке. — Ольгерд… — только и успел сказать. — Не подходи! — синие искры мелькнули на белых ладонях. Горан отпрянул. Существо, повернувшееся к нему лицом, не было его тёмным. Пожалуй, оно и человеком не было. Взлетали над плечами белые волосы, будто тронутые ветром, тёмно-багровыми углями горели глаза, а за плечами огромными чёрными крыльями колыхалась Тьма. И голос, что за голос был у него, когда бросил он Горану в лицо: — Как я мог поверить тебе! Как мог не понять, что всё это подстроено с самого начала, с моего чудесного спасения! Меня просто отдали тебе, чтобы ты подлатал меня да заодно и приручил, как бродячего щенка, отбитого у волчьей стаи! И тёмный врачеватель так удачно попался под руку, и никто нас не остановил, и все облавы прошли мимо! Ну, не чудо ли? — Ольгерд, послушай, ночка… — Не смей! — Чёрная молния ударила в полог шатра совсем рядом. — Матушка Тьма, какой же я безумец! Ведь я даже не спросил тебя ни разу, что сталось с Дамианом и Чужаком, я так был уверен в их смерти! Я так верил тебе, жалкий, выживший из ума, влюблённый дурак! — Ольгерд, да послушай же меня! — Довольно! — видимо, тёмный нашёл то, что искал, подхватил небольшую суму, одним движением смел Горана с пути, будто полог шатра откинул. Уже взлетев в седло, крикнул: — Будьте вы все прокляты! Будь проклята ваша страна! Волею Тьмы вы все поляжете в этой битве завтра. Ни один тёмный больше никогда не ступит на эту проклятую землю, это я тебе обещаю, предатель из рода палачей! Уж лучше бы и ты остался просто палачом, ты… Горан с рёвом бросился следом, схватил коня за повод, бедное животное закричало человеческим голосом. И тотчас же удар немыслимой силы, удар, способный раздробить кости, опрокинул Горана навзничь. В наползающей тьме он подумал, что слишком привык не поднимать против Ольгерда щиты. И защиты от тёмного не было у него и нет.