Волчья колыбельная

Дан       Глухой, настырный шум в ушах перекрывает все звуки. Тело ломит. Внутри всё горит. От неудобного положения затекли конечности, и не сразу удаётся обнаружить себя в пространстве. Глаза открываю с третьей попытки, веки свинцовые, и их никак не удается поднять. Собственный вдох предсмертным хрипом слышится.       С трудом вытягиваю руку из-под спины, её треморит от судорог, послушание конечности возвращается нехотя. Растираю лицо, дыша через раз, лёгкие огнём горят, и ужасно сушит во рту, губы слиплись. Отстранив ладонь в полумраке, рассматриваю пальцы, перепачканные в высохшей крови, почти по локоть, кровь попала на одежду, оставшись крапинновым дождем. Моя?.. Не похоже… Начинает тошнить.       Прислушавшись к себе и сделав несколько неглубоких вдохов для храбрости, сажусь, придерживаясь за подлокотник, рёбра обжигает сразу, а вот и первая причина боли — два точно сломаны, лёгкое не задето, но хорошо поджато, опять срастаться будет несколько дней, чтоб его.       Сознание возвращается урывками. Ночь. Почти полная луна, повисшая на небосводе огромным бело-голубым шаром, здесь она кажется намного больше и ощущается, как нечто живое, влияющее на ход событий. Помню много лиц, парней и девушек, некоторые сами шли на контакт, кто-то держался обособленно, диковато, видя в моём поведении нечто чужеродное. Согласен, хряпнул «осмелина», бывает, нарвался, тоже не привык к подъёбкам и давно могу за себя постоять, но всё это не идёт в сравнение с тем, что мне хорошенько наваляли! И я даже не помню за что!!!       Подтаскиваю к себе ноги, распрямляя спину, каждая клеточка тела отзывается тянущей, мозгодробящей болью. Так, машина моя, обивку поменяю, кости заживут, морда не разбита, а это уже подозрительно, обычно начинают с неё.       Поворачиваю голову, стирая конденсат со стекла и осматриваюсь… пальцы так и замерли на полупрозрачном стекле, снаружи залитом кровью. А вот это уже не хорошо. Многое повидал, но сейчас зрелище вызывало отвращение и некую паническую беспомощность. Подёргав ручку, с матами снимаю блокировку, перегнувшись через сидение. На улицу вываливаюсь, свисая по сидению и, не решаясь выйти, жадно хватаю холодный воздух, держась за дверь.       Участок земли, что совсем недавно был местом гуляний, куда мы перебрались из бара уже к закату и где разжигали костёр, вот этот самый, с ещё тёплыми углями, сейчас был похож на поле боя. Тёмные пятна на земле — готов без эксперта сказать — кровь, не свернувшаяся, с пряным тошнотворным запахом, её столько, что не берусь сейчас предполагать: откуда такое количество… но сучный жизненный опыт сам рисует в воображении картину происходящего.       Прижавшись лицом к холодному стеклу, задираю голову вверх, ловя разгорячённой кожей первые капли начинающегося дождя. С приездом, Дан!       Меня накрывает тень… всего… и не успеваю даже дёрнуться, так не слушается тело, так неожиданно больно и внезапно всё равно за себя. Сознание плывёт. Тошнотворно резко тащит смертью… Вик       Этот гость с самого начала показался мне отчаянным и дурным! А как по-другому охарактеризовать человека, который, приехав в незнакомый посёлок, тут же бросается не слушать добрые советы? Леон его по-хорошему предупредил, чтобы сидел в доме и на улицу не высовывал носа. Но было бы сказано: патлатое пепельноволосое чудо в дурацкой одежде и обуви «а-ля собаки драли — надоело», прихватив два пузыря с горячительным, понёс зад навстречу печальным приключениям. Меня придержал наш норма-контроль, опять выплёскивая порции запоздалого угрозовоспитания, а ведь Кромцов просил за чудом присмотреть. Вырвался я от учителей жизни уже к полночи, втянул ноздрями воздух, подобрался. Луна ещё неполная, но уже всем существом ненавистная. Нутро скрутило, словно от голода, но если бы проблема решилась заброшенным в брюхо лакомым куском. Уже подбегая к месту разгула, понял — опоздал, и тут же противный холодок, похрустывая, пополз вдоль позвоночника, да так, что сам нехорошо повёл плечами и дёрнул шеей, готовясь к нападению. Темнота смотрела из леса, манила свежепролитой кровью и щёлкала клыками, но не решалась выйти ко мне, отступая в чащу. Но дело было сделано: два студента из биологического института, вернее, останки двух людей, остывали в ночи.       Осмотрелся: в трёх метрах от места расправы стоял Паджерик, а внутри отслеживалось движение. Подошёл ближе, осторожничая, у перепуганного специалиста могло оказаться оружие помощнее монтировки. Но дверь машины внезапно распахнулась, из салона с глухим стоном свесилось полубессознательное тело. Он не мог совсем не пострадать, но навскидку — при текущем положении вещей — родился в рубашке. Сильный ушиб и перелом пары рёбер — вариант намного предпочтительнее чем то, что постигло тех… двоих… Кто приглядывал за ними? Мирра и Кирилл точно головы посносят: темнота напряглась, затрещала сухим валежником, делая шаг к манящей добыче. Вскидываю голову: не советую… от слова вообще…       Парень смотрит на меня расфокусированными от боли и слабости глазами: они оттенка неба в жаркий август, не синие… фиолетовые… широко раскрытые. Рот жадно хватает воздух, но продышаться сейчас, когда накрыла паника — нереально. Темноте невмоготу, она переходит в наступление. Сдвигаю безвольное тело на сидение рядом под его жалобный хрип, плюхаюсь за руль, ключ торчит в замке зажигания, брякая кучей прикольных подвесок от черепов до смайликов — взрослый мужик, а хуйнёй страдает.       Скрежет по крылу Паджерика и багажнику доносится всё отчетливее. Тех двоих придётся принести в жертву ночи, спасать останки, значит бросить вызов в меньшинстве с раненым на руках. Гоню туда, где сам ощущаю себя в безопасности, где каждое дерево пропитано моим запахом, и могу встретить реальность лицом к лицу… от неё же и убежать. Коренастый сруб, похожий на старый гигантский гриб-боровик, встречает меня и моего гостя. Бросаю машину, вытаскивая охнувшего парня и вешая себе на плечо, и через минуту заваливаю дверь в убежище на засов изнутри… запираю на ключ. Сруб сотрясается от атаки темноты, но здесь ей обломится по всем пунктам. Рассматриваю сидящее на полу чудо.       — Ты — бессмертный, что ли? — цежу сквозь зубы.       — Почти, — хрипит на выдохе, руку прижав к рёбрам, внимательно осматривается, встряхнув головой и откинув с лица мокрые от пота пряди волос. — Я — по жизни везучий.       — И в чём твоё везение проявляется? — глядя на его потрёпанный вид и болезненную бледность, могу смело признать, он сильно ударился головой.       — Я всё ещё жив. Хотя и не понял, как мне это удалось… Нахожусь в столь прекрасном обществе… знать бы ещё где. И с кем. Ты кто?       — Тебе сказали из дома не высовываться? Сказали. Ты наплевал? Наплевал. Ещё и студентов-дурачков за собой потянул.       — Никого не тянул — сами нарисовались, хрен сотрёшь. Они с местными девочками уже у костра зажигали. Одна такая рыженькая… — чудо скривилось от всполоха боли в потревоженном боку, — другая такая черненькая…       Я чуть сжал горящее горло, которое распирало изнутри ругательство. Спасённый теперь откровенно пилил меня взглядом, но всё же протянул руку.       — Я — Дан. Говори, как тебя назвали?       — Виктор, — смотрю на узкую бледную ладонь, не горя желанием её трогать, но пересиливаю неприязнь и осторожность. Пожимаю прохладные пальцы, дрожи к удивлению не ощущаю, зато чувствую мощнейший щелчок, как удар током, и тут же сцепляемся взглядами. На его лицо выползает странная улыбка.       — Ты меня к себе притащил… зачем?       — Не ясно? Чтобы ты к биологам не присоединился. А может… это ты их так? Чего молчишь, — ворчу сквозь зубы, набираю из бочки воды в лужёное ведро и ставлю её греть в старую закопчённую печь. Тут всё по-простому — ни системы отопления, ни бойлера. Парень даже не пытается встать и ведёт себя подозрительно спокойно, будто каждый день разорванные трупы видит.       — Был бы я… тебя бы уже здесь не было, — в ответ на это презрительно усмехаюсь, а Дан продолжает, словно мимо ушей как всегда пропустил. — А студенты теперь зомбаки, что ли? А что это за охотничий домик? — если нет у кого-то элементарного чувства самосохранения, то это диагноз.       — Тебя сейчас должно интересовать лишь то, что здесь безопасно. Всё, — развожу огонь в печи, смотрю на уменьшающуюся батарею тушёнки на полке, кормить случайных нахлебников в мои планы не входило. — Есть хочешь?       — Как волк! — аметистовые глаза блеснули из-под спутанной чёлки, захотелось расчесать и подстричь…       — Чисть картошку! — пихаю к Дану огромный таз и протягиваю нож, сам гремлю единственной кастрюлей, под недоумевающим взглядом выдавливаю усмешку. — Только не говори, что не умеешь.       — Умею, но я ж… вроде как… раненый… — нож хитрым движением перекидывает в ладони, проверяет лезвие на остроту, довольно хмыкает.       — А я тебя вагоны разгружать и не прошу, ну-ка, — присел, пощупал плечо и бок, Дан зашипел, лезвие из пальцев выпало, с глухим стуком ударяясь об пол. — Ладно, я сам.       Пока с досады наобрезал кожуры больше, чем полагалось для бережливого хозяина, согрелась вода. Помогаю перебраться на скамью у стены, вытаскиваю таз с чистой ветошью.       — Раздевайся! Будем с тебя кровищу смывать.       — Бля… так я у тебя не первый? — криво усмехается. — Часто подранков по тайге собираешь?       — Чаще трупы закапываю. И все такие же умные и глухие до советов.        — Ты посмотри, какие мы дерзкие, — хмыкает отчего-то довольно, перекатившись на колени и сев поудобнее, расстёгивает рубашку. Его действия слишком плавные, заманчивые, не с первого раза могу отвести взгляд, следя, как тонкие длинные пальцы выпутывают пуговицы из петель. Заинтересованность свою в ком-либо могу по пальцам пересчитать. Живу хоть и недолго — тянуло на парочку молодых девчонок, когда гормоны по-первости жилы плавили. Но потом понял… нельзя. Нельзя ни с кем сближаться, потому внезапно перестаю существовать, и тогда темнота не наступает, а с постыдным скулежом отползает на полусогнутых… Я — самая тёмная мгла, потому что… не отвечаю за себя…       — Помоги! — это звучит жёстко, как приказ, обжигает, как хлёсткая пощёчина, из уст незнакомца — особенно завораживающе и нагло. Но послушно подхожу, едва не содрав одним рывком кровавое тряпьё, которое Дан считает одеждой, сдерживаюсь, дабы ещё сильнее не навредить плечу. Под останками тряпья обнажается стройное, гибкое, немного угловатое тело… светлая гладкая, расписанная татуировками кожа…       — Ты меня сожрать собрался? — наклоняет голову, словно намеренно подставляя беззащитную шею, заглядывает в глаза из-под полуприкрытых ресниц, и я не совсем понимаю, как в сильном мужском теле умещается столько соблазна, что меня с нестерпимым желанием влечёт прикоснуться к нему, пройтись клыками по светлой коже, оставив кровавые царапины, а после… — Э, вампирёныш, — шлёпает меня по бедру, не скрывая усмешку и не жалея силы для удара, — Мы не так хорошо знакомы, руки убери… — Смотрю вниз, где моя ладонь плотно прилегает к его голому животу, чувствуя, как при тяжёлом дыхании напрягаются мышцы. — Выпить бы, да? — спрашивает так спокойно, я перевариваю происходящее, убрав руки, отдёрнув, как от огня. Он реагирует нейтрально, будто так и надо, словно сам виноват, что меня как щенка туповатого повело, ведьмак хренов. Это всё гормоны. Это всё дурная кровь. И жопа у него… это то тут при чём?! Психанув, забираю его рубашку и бросаю в печку, мне в спину летит ботинок.       — Это «Армани», вообще-то!       — И?       — Это тебе не «и», а кучу бабла стоит. Хотя… — бегло осматривается и кривит искусанные губы. — Кому я это говорю?.. Дан       — Витёк, вот ты мне скажи, — на моё наглое обращение он забавно встряхивает головой и смотрит из-за плеча так… так знакомо. — Ты меня когда сюда тащил, обратно дорогу запомнил? А то мне, жуть, как туда надо, — скидываю штаны, прощаясь с ними, эх, любимые были, и подозрительно кошусь в предоставленный для мытья таз: жопой туда, что ли, садиться нужно… так не влезу весь…       — Зачем? — посчитав, что приготовление еды не такое увлекательное занятие, как разглядывание меня, оборачивается полностью, хмыкает, злорадствуя, гад, и, взяв за холку как щенка, заталкивает в судно. Стою полным дебилом в тазу, не влез от слова совсем, только ступнями по дну тазика шлёпаю.       — То есть тебя не смущает пара трупов? — вздрагиваю от первого вылитого на меня ковша воды, парень старательно делает вид, что случайно забыл добавить тёпленькой.       — С этим разберётся староста. Кстати, на твоём месте, я бы промолчал, что приехал с этими невезучими.       — Думаешь, будут убирать свидетелей? — за привычной усмешкой видится вполне важный вопрос.       — Думаю, тебе стоит уехать и побыстрее.       — Если бы я мог — то и не приезжал бы, но теперь придётся подзадержаться. У тебя идеи есть, кто мог их… да не три ты так, кожу сдерёшь! — он убирает руки с моей спины, снова окатывая водой. От непривычных прикосновений всего трясёт, ещё и приступ вот-вот подойдёт, а я как назло без допинга.       Мне всучают старые джинсы, которые велики на размер и тёмную футболку с длинными рукавами, всю насквозь пропахшую Виком. В чужих вещах неуютно, ворот давит, а штаны вообще бесят, но отсутствие крови… чужой крови на одежде немного успокаивает.       Пока парень… сколько ему лет-то?.. Двадцать пять, плюс… минус… крошит ни в чём не повинную картоху (и кому старается, в меня ещё сутки ничего не полезет) разглядываю его в полумраке скудного помещения. Высокий, чуть выше меня, в плечах крепче, но в целом в равной физической способности. Если не считать пары моих бонусов… Рассматриваю его напряжённую спину, знаю, как бесит его взгляд позади, прохожусь вдоль позвоночника и останавливаюсь на бёдрах, хорошенько их разглядывая… В правильную бы позу… Вообще мне больше нравятся девушки, но с ними всего не позволишь, а это тело выглядит выносливым…       — Ты не мог бы… — Вик стирает пот со лба и убирает из дрожащей руки нож, звякнув крышкой на кастрюле. — Пересесть?..       Упс, увлёкся …       — Нет проблем, — перехожу неторопливо к столу, присаживаясь на его край, смотрю в упор, в то время как мои зрачки предвкушающе расширяются, его — сужаются в крохотную точку. — Что-то не так? — закусываю губу, сдерживая ухмылку. Это сильнее меня, против природы. Я просто не могу не вести себя так, чтобы не нравиться ему всё сильнее, это всё дурная кровь, которая, сейчас ускоряясь, становится горячее.       — Всё не так, — хмурится и обрывает контакт первый, как умудрился, кастрюля оказывается более интересной, чем я. Что ж, даю ему передышку, расслабляясь, и он даже дышать начинает ровнее, как если бы вышел на свежий воздух из душной камеры.       — Скажи, как часто у вас случаются подобные…ммм… происшествия?       — Единичный случай.       — Именно потому, что единичный, вы цепей и блокаторов навезли на целый батальон, да?       — Эти вопросы решает староста.       — То есть ты не хочешь мне помочь разобраться, кто прикончил бедолаг?       — Тебе в это дело лучше не лезть. Я сам разберусь.       — Жаль, — наигранно сокрушаюсь, сам прикидываю: в какой части леса вообще оказался, дорогу не помню, сознание заволокло. — Значит ты мне не союзник, придётся одному. Дверь, кстати, открой.       Как в замедленной съёмке поворачивается на меня, и взгляд этот искрящий, нет, я точно его где-то видел. Если честно — вообще не страшно, но интересно…       — Жить совсем надоело?..       — Я как-нибудь со своей жизнью сам разберусь. Спасибо, что спас, и всё такое… — мой голос обрывает резкий удар с той стороны двери и протяжный болезненный вой. — Стучат, — не в тему попёр стёб, как своего рода защитная реакция.       Парень встает передо мной, по морде бандитской вижу, сейчас «защищать» будет, а мне потом его прикрывай, по сути, сил у меня побольше, что взять с простого человека, как он… Если ничего не путаю.       Хлопаю его по плечу, видимо, зря, Вик резко оборачивается и в последний момент замах останавливает, вот это его накрывает от прилива адреналина, я сам чуть не пересрался.       — Это, — тру нос, пряча ухмылку, сам вампирю его эмоции по страшному, и мне совсем за это не стыдно, — ты меня придержи, а то я сейчас сознание потерять могу, убьюсь ещё, голову разобью…       — Тебе плохо? — говорит с трудом, почти через рык, его голос мурашками на теле отзывается, меня снова прёт на улыбку.       — Почти. Подержи говорю, — развернув его к себе, тащу вплотную, прижимаюсь к груди и пинаю по колену, пока не обнимает, как хочу я. Держит боязливо, ну ничего… скоро ко мне привыкнет. Закрыв глаза, напрягаю сознание, картинка мира видится шаром, в центре которого я и он. Беру у парня немного, совсем немного энергии, чтобы не заболела голова, и неожиданно делаю ещё несколько жадных глотков, удивительно. Вкусно! Точно пряный алкогольный шейк плеснуло в горло. Мой шар под воздействием мысли начинает увеличиваться в размерах, раздвигая свои границы, и всё движется от нас, пока звуки за дверью не стихают, прощаясь жалобным воем, а меня таки накрывает спасительная чёрная пелена. Вик       Я позволил вытянуть из себя всё напряжение, заставляющее густеть и закипать кровь. Обнял нехотя, а потом вцепился в сатиновую поясницу, шарил ладонью по спине, чувствуя, как он слабеет, но то, что это Дан отогнал «темноту» мощной ментальной атакой, не дав мне захлебнуться яростью, понял сразу и… Тело обмякает в руках, держу уже бережнее, понимая, сколько отдано энергии. Даже вопрос, что он провернул, особо не стараясь, и что это за чертовщина, оставил на потом — сейчас неважно. Выкипает вода из картошки, а я смотрю на лицо, бесит… почему не могу оторваться… мне хочется лизнуть впалую щёку, коснуться плотно сжатого наглого рта — помыть бы его с мылом за хамство — а затем… Отношу потяжелевшее тело на лежанку, сам сажусь в ногах, пристально разглядывая вытянувшегося Дана и пытаюсь понять, что он такое… кто он такой… приезжий из большого города или что-то большее?.. Подпирает вторая волна прихода, я тихо схожу с ума — меня тянет к мужику, не хочу… а не получается. Слышал о такой дури: природа, против которой не попрёшь. Запечатление с избранным, когда что бы ни делал, на какой бы край земли ни бежал — будешь перед глазами видеть лицо. Медленно закидываю в рот пару таблеток из баночки, которую вынул из кармана камуфляжных штанов на бедре.       Недавно у меня был приступ, и настораживало то, что неконтролируемо стало накрывать всех моих одногодок. Но если их можно отловить, встряхнуть, как щенков блохастых, и посадить на цепь в клетку, меня проще извести… чем подчинить. Сколько себя помню во тьме… это ощущение, что ты заживо существуешь в кипящем котле, и настойчивый голос бьётся в голове, призывая убивать. Причём когда ко мне являлась тьма, я понимал лишь за несколько минут до начала кошмара. Уходил в лес, в этот дом, сам сажал себя на цепь, и мир прекращал существовать за пределами этих стен и моей ярости. Кира поменяла мне дозу лекарства — любой другой бы ползал, как полудохлая муха — а я только часто зеваю. Иногда думаю, а решусь ли я на добровольное прекращение этой жизни?.. Но нельзя… молодые в посёлке слушают меня. Их, вошедших в темноту, могу остановить только я, и без жалости убить… Что предшествовало такому моему пути, не рискну делиться ни с кем.       Воинскую часть, истязания и муштру вспоминать не могу без непроизвольного скрежета зубов. Ошейники, бьющие током, это не фантастика, а суровая реальность.       Надеюсь — этот на вид обычный человек не станет частью звериного мира. Надо отвести его к старосте, она подскажет, как поступить правильнее, вот только дождаться бы рассвета…