Волчья колыбельная

      На всякий случай стою за спиной Виктора, чтобы ударной волной ненароком не зацепило, сам украдкой наблюдаю за реакцией всех присутствующих в этом главном зале управления. Все тело чешется, каким-то образом регенерация пошла ускоренным курсом, и я буквально чувствую, как рёбра срастаются, и стягиваются порванные ткани. Зудит страшно, но сохраняю невозмутимую рожу сколько могу.       Сидим, как на лекции, на стульях перед огромным столом и боимся, сука, не здорового мужика с нехорошим тяжёлым взглядом танка перед залпом, а женщины, которая ходит, как тигрица вокруг нас. И если я всё правильно понял — она и есть староста, а бабу с такими внешностью и характером в начальники ставить, значит, добровольно прощаться с гордостью и яйцами, что, собственно, одно и то же. Ей бы сапоги до самого женского начала, жёсткий корсет и семихвостую плётку… — но на такую сессию даже я бы не подписался — шкуру живьём сдерёт, солью присыплет и на крюк за задницу подвесит. Мирослава Регель, вашу мать. Высокая, сухопарая, пугающая жестокой красотой, от которой не просто не стоит… а наоборот вжимается внутрь. Распаляется… едва угадываемые зелёные глазища, потому что всю радужку занимает чёрный зрачок, расстреливают всех без определения степени вины. Военный хмуро молчит, давая женщине приоритет давления на аудиторию. К чему бы это?       — Вас что, уже и на день нельзя оставить? — голос у Мирославы низкий и хрипловатый, грудной, магический и пугающий, слушал и слушал бы, если бы не взгляд… — Леон? Почему за ними никто не проследил? — пригвождённый к месту взрослый мужик непроизвольно и обильно потеет.       — Так, Мирра… не успели…       — Чушь не мели! — мне не показалось — она щёлкнула зубами, как заправская волчица, и в гримасе, на секунду исказившей лицо, мелькнуло что-то звериное. — Всего… три… человека… на вас сорок голов. О чём думали?! Вы в курсе… кого просмотрели? Сына декана биоинститута Кемерово!       Вот это новости! Значит, не простых студентов на фарш пустили…       — А он?! — ведьма тычет в меня острым идеально подточенным ногтем с бесцветным лаком. — Почему не осмотрели его багаж? У приезжего с собой алкоголя на целую роту, а он спокойно с ним попёрся в массы.       — Я же не знал, что вы здесь все закодированные, — бурчу себе под нос, Вик злостно на меня косится. А я что?.. Не я же здесь зверья развёл!       — Мирра… сам не понимаю, как вышло… Он адекватным показался. А пацаны… в окно за девчонками сиганули…       Теперь настала очередь двух вчерашних чикс, рыженькой и чёрненькой. Их внешний вид не просто настораживал: белые, как мел, перепуганные, икающие, словно им уже приговор зачитали. И ошейники эти странные… на шейках блестят… Неее, ребят, тут хуйня нездоровая творится! Вик молчит, сидит вальяжно развалившись, фунт презрения на плюющуюся ядом тётку, руки на коленях расслаблены, ладонями кверху. Женщина подходит к нему… к нам… я хочу к Вику в карман и поглубже.       — Он всю ночь был с тобой? — что-то в адски красивом лице едва ощутимо смягчается, из чего тут же делаю вывод, что дышит Мирра к моему спасителю, ой, как неровно.       — Да, — Виктор смотрит более чем спокойно.       — Как… ты…       — Это не разговор во всеуслышание. — обрубает резко и садится прямо.       — Хорошо, — она тут же принимает правила, но не отходит, — это они? — указывает на разом всхлипнувших девчонок.       — И Стас, — каким-то механическим тоном произносит Вик. — В основном, Стас, он их натаскивал.       Мирра бешеным взглядом пепелит Кромцова, тот роняет виновную голову на грудь.       — Не можем с ночи найти, староста.       — Вы с ума сошли?! А если…       — Я его найду. Разреши идти сейчас? — Виктор резко встаёт, поводя широкими плечами, вырастает за спиной тонкой железной леди-суки, как столб.       — Живой нужен, — цедит Мирослава через плечо, внезапно неприлично и хищно втягивая воздух тонкими точёными ноздрями, и расплывается в нехорошей улыбке, — ты понял?       — Как скажешь, староста, — Виктор роняет взгляд, подобный сабельному удару мне на шею, — но только этого… не трогать.       Мирра приподнимает бровь сначала на Леонида, потом на хранящего молчание военного, потом на меня. И тут в голову приходит неутешительная мысль — репутацию, суки, сберечь хотят, без свидетелей обойтись. Защитный рефлекс срабатывает машинально, так организм устроен, женщина, почувствовав себя неуютно, отступает от меня, Вик, наоборот, шагает ближе, странный какой-то, бежать должен.       — А господин… Волков, обещает слушаться? — внезапно вступает военный, от которого ударной волной распространяется невероятная сила. — Спроси его, Мирра.       Я как-то быстро смаргиваю и киваю, но на женщину мои показные испуг и смирение не действуют. Все моё существо сейчас её отталкивает и настораживает, не лучшее решение в сложившейся ситуации, но этим я не управляю. Не верит от слова совсем. Скалит идеальные белые зубы, а мне видятся… клыки, и я их почти на своей шее ощущаю.       — Вик… живыыым! — повторяет приказ ведьма, и мой спаситель в сопровождении троих крепких мужиков, по виду в районе тридцатника, удаляется из «пыточной».       — Вы сейчас направитесь в свой дом, чуть позже я к вам зайду, — фыркнув, бросает мне и поворачивается спиной, давая понять, что моя персона ей больше не интересна.       Пф… Прибить бы авторитетом гадину, да рано карты раскидывать, пока масть козырную не знаю. Аккуратно встал, расправляя на футболке несуществующие складки, не сдержавшись, отвесил лёгкий поклон и, постукивая каблуками на ботах, удалился восвояси.       Куда делся Вик?.. Оглядевшись по сторонам, не нашёл никого в пустом узком коридоре, прогулялся по периметру управления, подёргал ручки дверей, ну так, на всякий случай, всё заперто (причём умудряясь не привлечь никакого внимания). По-прежнему пахнет мокрой псиной и кровью, запах не перебивает даже прохлада из открытых форточек. Надо бы связаться с руководством, да только связь под запретом, сотовый и тот отключен, а значит тебе, Дан, всё придётся делать самому.       До своего домика добираюсь довольно быстро. Настораживает тишина на улице: не бегают дети, не гудит молодежь, только пару стариков поглядывают из окон, смотрят прицельно, цепко, но с ненавистью, и я не совсем понимаю, при чём тут я? Я же не по своему желанию детишек сюда привёз, сами увязались, потому совесть меня не мучает, куда больше терзают вопросы, на которые пока нет ответов. Особенно… почему отшибло память. Есть пара теорий, первая из которых — память у меня отключается, когда барахлит психика, тогда сознание может стереть воспоминания, дабы тело без эмоциональных проблем могло жить дальше, или… хороший наркотик. Тоже своего рода прикол: только срабатывает механическим путём, а не генетическим, и вот тут… Сука-Славик не мог так со мной поступить! Знает же, что если с дозой перебрать — дурным становлюсь или слабею, делаясь почти беззащитным. Нет, пожив с моё и повидав всякого, иногда приходится отключаться, просто чтобы не поехала крыша, но не так же варварски!       Выматерившись и прикончив с тысячу собственных нервных клеток, которые уже просто не успевают размножаться, вернулся к машине. Алкоголь у меня, разумеется, изъяли, ладно хоть личные вещи оставили, но вот фляжку под сиденьем не нашли, правильно, сплав хороший, даже собака пограничная не учует, куда этим поселенцам.       Вдалеке послышался протяжный волчий вой. Вздрогнув, осмотрелся по сторонам, словно, по голосу раненое животное, может так быстро оказаться здесь. Всё тот же забор живого леса вокруг посёлка, всё та же мёртвая атмосфера.       Прячу фляжку за пояс, прикидывая, как бы уговорить Вика выпить, заодно проверить: есть ли в виски наркотик или нет. Если есть, сразу пойму по неадекватному поведению, ну, а если нет — так угощу, я ж не жадный. Вик       Троих наблюдателей знаю хорошо: это Род, Макс и Саня — группа судей, слову которых верят безоговорочно, если дуэль происходит на их глазах, то можно не бояться гнева глав общины… клана. Они же убирают все следы или принимают «особое» решение. Судей боятся. Все. Кроме меня. Рода и Саню я лично рвал в очередном беспамятстве, когда пытались меня урезонить. Зачем из себя корчить героев, если потом придётся корчиться от боли? Макс тогда появился вовремя — самый опытный и здоровый, при этом не тратящий силы на эмоции. С ним единственным у меня получается общение. Но друзьями никогда не станем, потому что в душу… близко к сердцу не подпущу больше никого.       Достаточно вспомнить ту девчонку… не из наших… Как меня тогда потянуло! Выл… рот был в тягучей слюне, между ног пожар, в глазах похоть. Почему… никто не остановил? Ненавижу… Очередной эксперимент Кира… Смогу ли удержать зверя и не навредить той, кого возжелал? Не смог… Ощущение полного крови рта и липкие ладони, а потом тошнота и ужас от совершённого. Позднее, никому не нужное раскаяние…       Родителей не помню — воспитывал меня Леон. Он — первый в посёлке, кого хоть немного слушаю. Он мне этот домик в лесу и соорудил: сам же поначалу помогал справляться с приходами. Таблетки… инъекции… таблетки. Сколько их принимал, просто швыряя в рот?.. Мне велели — я делал. Детства, в общем понимании, не было. Рыбалка, собирательство ягод и грибов, футбол и баскетбол, жестокий хоккей на озере… Много спорта, отчего тело уже к тринадцати годам потеряло детские очертания.       Первый оборот… не помню…       Нет, помню. Драка. Били слабого. Втихаря от взрослых точили зубы и кулаки. Я шёл мимо, услышал возню за амбарами и рванул, когда увидел разбитое в кровь лицо и апатию жертвы — захотелось вломить самому. Как же устроена сука-природа! Слабость ненавижу, себе не прощаю. Но парнишка всхлипнул, кулаки его были ободраны — значит пытался дать сдачи. Дальше… странный жар по венам и хруст изнутри. Пацаны бежали и кричали: я видел их через алую призму, преломившую все грани человечности. А человека в тот вечер и не стало. Леонид меня сам отмывал и объяснял порядок вещей, до прихода Кирилла и Мирры. Но я уже и сам понял то, о чём всегда шептались за спиной старики.       Кирилл забрал меня в свой гарнизон. Из Виктора я превратился в Соло. Одиночку. Вроде в группе таких же мрачных и диковатых подростков, но совершенно в стороне. Я не искал друзей, не привязывался ни к кому. Знал, что когда придвинется темнота — друг… близкий человек пострадает первым. Обособленность помогала в спаррингах, когда Кир стравливал нас без всяких поблажек. Мы рвали друг друга, отрабатывая приёмы ближнего боя. Уже тогда не было секретом — к чему нас готовят. Боевой отряд быстрого реагирования, секретное оружие Минобороны. Падём — нас никто не хватится, а проводит в последний путь тоскливый вой вожака.       До двадцати лет из меня по капле выдавили все слабости. Было больше тридцати антитеррористических операций, крайне жестоких, после нас делать было нечего. СМИ даже не пискнули. И каждый раз нас возвращали в Салан в редеющем составе.       Ненавидеть себя я начал с семнадцати…       Алиса была с норовом, десятиклассница, увязалась с отцом к нашим экологам. Глянул и пропал, не мог насмотреться и надышаться, ходил по пятам, терпел колкости, потом сгрёб за сараями и вырвал первый поцелуй. Растаяла… Оказалась пламенем в кубике льда. Мы сходили с ума, дойти до края и взлететь не позволила Мирра. Нас разлучили, девчонка сидела под присмотром, меня увёз в гарнизон Кир. Но это было для отвода глаз. Однажды ночью он вошёл в барак, где без задних ног после муштры спал молодняк, и разбудил меня. Глаза Кира нехорошо сверкали, он дал мне очередной препарат, которые мы принимали, уже не вникая, и сунул в руку шёлковую тряпочку. В нарастающем приступе рассмотрел, что это трусики… запах заставил рухнуть последнюю стену.       Наверное, меня пытались остановить. Всё вокруг жило своей жизнью, а я врывался в эту круговерть каким-то смерчем, представляя угрозу даже для своих. Родился ли я таким Соло или из меня искусственно сделали монстра — всё ушло на второй план…       Когда очнулся — был уже убийцей. Когда понял кого и как убил — сердце выболело и окаменело, и я его выключил. Совсем. Может кровь оно по органам и гоняло, но это чисто механически, а больше меня его ощущения не заботили. Нет. Я не девственник. Кир нам устраивал и другие «спарринги», но те женщины не распаляли до приступа потери контроля. Трахались много и горячо, но я достигал лишь физического удовлетворения. Любить не мог и не хотел, хотя видел это в глазах своих женщин, которые пытались приласкать и отогреть… Одной почти удалось дотянуться до сердца, но бдительный Кир оказался рядом и напомнил про Алису. Приход накрыл сразу: а вожак привёл мою подругу, чтобы я увидел ужас в её расширенных зрачках.       И сейчас: я искал пацана, похожего на меня в начале становления, с напрочь сорванной от первой крови крышей, понимал его, как никто другой, чувствовал его боль и страх перед содеянным. Меня останавливали также. До сих пор жив этот старший, гордо носящий незаживающие шрамы, имеющий семью и детей. Почему ему это удалось? Ему тоже дали приказ привести меня живым. Раны, оставленные клыками и когтями своих, так просто не затянутся, не исчезнут — останутся грубые стежки по телу и лицу на всю жизнь, и память будет подрывать по ночам, и дыхание собьётся не раз, когда увидишь на ком-то свои «метки».       В глубине Тайги, когда над головой смыкаются хвойные кроны сосен, а ты петляешь в частоколе голых стволов, перемежающихся со смолистыми аккуратными и пушистыми елочками, лично у меня всегда наступает умиротворение. Даже зная, что в одном вздохе от кровавой стычки, я спокоен, и выверен каждый шаг и прыжок. Сейчас меня вёл запах Стаса: он здесь бесновался, обтираясь о грубые древесные тела, оставлял шерстяные клочки, метил, драл кору, даже запрыгивал на нижние опадающие ветки, нещадно выламывая их у основания. Поздний полноценный оборот, спровоцированный алкоголем, вот почему и пиво в посёлок не завозится. Я к спиртному в принципе равнодушен, как-то хватанул пару стаканов, но особых перемен не почувствовал. Может такая реакция была вкупе с принятым препаратом?       Позади отрезвило горячее дыхание судей, бегущих след в след. Род, Родион, обладал уникальным нюхом, захоти я сейчас увести их от Стаса, давая шанс — ничего бы не вышло, раскусит с одной затяжки. Поэтому задание мною просто выполнялось. Лес растворял запахи, смешивая их в роскошный полновесный коктейль: грибы, прелая хвоя, смола, горьковато-пряные травы сладкий дикий медонос — август атаковал изобилием природных даров. И в этом заповедном раю укрылся оступившийся… виновный… Мы выскочили на затенённую поляну: над головами мощные ветви образовали естественный купол, далее начиналась сумрачная чаща. Макс поднял из травы обрывок рубашки с бурыми пятнами крови, оскалился. Нашли! Здесь запах Стаса ощущался сильнее. Он невероятно устал, выплеснув столько ярости и безысходности.       — Выходи! Ты же нас давно ждёшь! — коротко рявкнул я, судьи позади подобрались, ощерясь и напрягая мускулы, разбежались по периметру поляны. Чаща ответила глухим рычанием и хрустом.       Медлить было нельзя… Жар от одних только мыслей понёсся по крови, и в каждой клетке вспыхнула боль, словно вонзилась тысяча игл, сломалась каждая кость, лопнула каждая жила. Живой ток по проводам-нервам, и вот уже леденящий вопль разрывает глотку, режет слух и рассекает воздух. Глохнут птицы, и мелкое зверьё россыпью прыскает с поляны, с минуту виснет гробовая тишина, а потом раздаётся утробное глухое приветствие темноты. И с ненавистью прожигает взгляд алых глаз… таких же… как у тебя. Стас молод и силён, его главный недостаток — глупая неопытность, но это же и его сила: нет страха перед боем, нет страха перед смертью. Он выспался и отдохнул, сыт и обескуражен вкусом во рту, мощью в мускулах, опьянён безнаказанностью и свободой.       — Соло сегодня сдохнет! — запальчиво отвечает юнец и облизывается. Да если бы! Запрокидываю голову вверх, чтобы раззадорить Стаса видом беззащитного горла. Ебал я эту жизнь…       Пара минут и заканчиваю единение с темнотой, она выпускает все свои щупальца и начинает поглощать мою волю. Взывать к Стасу бесполезно — ему нужно вернуть троекратную боль, чтобы очнулся и понял, что сотворил. Даю напасть первым, его словно срывает с места. Прыгает на меня, распалённый жаром прихода, намереваясь с одного удара разорвать горло и грудь, но промахивается, полоснув по пустоте. Я уже атакую сбоку, швыряя наземь, почти оглушив сильным бескровным ударом: велели живым. Но неуклюжее падение налицо: Стас разбил нос, и кровь течёт крупными каплями. Он взрывается злым обиженным воем и снова бросается. Почти позволяю дотянуться до себя, даже… оставить яркую царапину, и бью опять… А юнец неплохо дрессируется, чудом вывернувшись из-под удара, он погружает клыки мне в плечо и смыкает их, урча от наслаждения. Не позволяю вырвать из себя кусок мяса — своей плотью щенков принципиально не кормлю — с хрустом ломаю Стасу руку. Он забывает о крови и взрывается воем. Регенерация начинается почти сразу, но преимущество на моей стороне, и если бы задание было боевым, то убийца был бы мёртв. Но сейчас моя задача научить его соображать, что отнимать жизнь — это плохо, а умирать — больно и страшно. Судьям явно по вкусу такой урок: возбуждённые зрелищем они метят своим запахом ближайшие стволы и, взрыкивая, скребут дёрн под собой. Мы снова сталкиваемся, резко коснувшись клыками друг друга, пуская очередную порцию крови. Я делаю это в местах особо чувствительных к боли и вижу, как мрак бежит из алых глаз, его вытесняет осознание и страх. Наступаю, сшибая в траву, кусаю жестоко в бок близко к печени, чтобы по его хребту пробежал холодок. Вгрызаюсь… замираю и резко рву, уже не воет — скулит… Но опять вскакивает, припадая на правую ногу. Продышаться не даю — для меня и так слишком медленно. Демонстрирую бросок, клацая у самой шеи, когда он запоздало отдёргивается, понимая, что упал бы трупом с разорванной артерией. Я играю и учу… Но это не так жестоко, как учили меня. Стас изнежен и избалован, как весь молодняк из этого помёта. Кир на такого и внимания не обратит — омега… для сытой спокойной жизни на подавителях. Но нет… нет! Глаза вспыхивают знакомым бешенством — понадобилось чуть больше времени, чем я думал. Под одобрительный вой судей Стас снова бросается в бой, на этот раз ловко уворачиваясь от моей оплеухи, на моей спине красуется свежая рана, а юнец злорадно облизывает кровь с пальцев.       — Сегодня Соло сдохнет! — повторяет он мне назло, но как-то слишком уверенно. Оборачиваюсь поздно, на меня налетает темнота. Макс действует быстро и безжалостно. Ах, да… они из одной семьи. Род и Саня переглядываются, меня по некоторым причинам не любят многие в посёлке, понимаю — не вмешаются, расценив мою силу и сноровку. Извраты. Смотрю на зрителей через плечо, совсем не удивляясь их эрекции и ехидству. Меня самого осудили и приговорили, и сейчас приводили в исполнение решение суда. Стас даже не понял, что уже мёртв, купившись на мнимое великодушие Макса. Теперь на меня с трёх сторон наступали матёрые солдаты, никогда не признававшие во мне лидера, ненавидящие все мои отличия и особенности…       Для них я — искусственный ублюдок, чёртов нарик, мясорубка с пульсом. И сейчас они хотят повеселиться на славу. Танец смерти начинается долгим боевым кличем, который точно услышат в нашем посёлке…       Из леса выползаю на полусогнутых, сорвана дыхалка, истерзанного, хоть и восстанавливающегося, тела почти не чувствую. На мне… заживает всё, как бы ни рвали свои. Какие… они свои… Оглядываюсь назад, теперь станут пищей червей, как классик говорил устами… забыл… а… Меркуцио. Странно, но меня даже не заботило, а поверят ли мне староста и вожак: предательство непогрешимых судей, заявленное моими устами. Единственное, что хочу — отлежаться… отдохнуть… уснуть. Едва не валюсь на землю, вовремя цепляясь за ствол дерева, и вижу напротив знакомый взгляд       — Что… ты тут потерял?       — Тот же вопрос на языке, — чудо не скрывает усмешку, присматривается в сумерках, хмурится, — Нормально ты прогулялся. В посёлок таким нельзя. Давай-ка, топаем в твой шалаш. Я помогу.       Подныривает под меня плечом, и остаётся только ослабнуть перед этим напором и непонятным чувством безопасности. Дан силён, и я помню, как измеряется его сила, не смог до конца разобраться, поэтому предпочёл просто принять неожиданно свалившуюся помощь.       Сколько он меня волок — не рискну предполагать. Удивляло: почему не хватились в посёлке. Ветер, похоже, дул в противоположном направлении и не донёс запах смерти. Но это дело времени: Кир заподозрит неладное, и они явятся в убежище.       Дан сгрузил меня на пол, пока закрывал дверь на засов и делал вид, что совсем не устал. Доползаю до таза, смываю засохшую кровь с лица и рук. Он садится на корты рядом.       — Неа, раздевайся полностью. Буду тебе мстить.       Мотаю головой… нет сил поднять рук… они, конечно, появятся, если приму крошечную коричневую таблетку. Тогда пульс будет шкалить, а каждая мышца станет стальным тросом. Я смогу убить много созданий этого мира, пока будет справляться с нагрузкой сердце… Но не хочу даже шевелиться, боком сползая на пол.       — Ну что, так и будешь вечно исполнять и прятаться? — Дан не слабо толкает меня носком ботинка в живот, мрачно смотрю на это патлатое чудо. Умытое и серьёзное лицо сейчас довольно красиво для мужика, вляпавшегося по самое «небалуйся». Зачем он меня провоцирует и злит? Будит то, что едва улеглось на дно и затаилось. Медленно стаскиваю с себя футболку и камуфляжные штаны, место которым уже в мусорке, обуви на мне и так нет — ступни потемнели, меся чернозём.       — Мне можно воду не греть, — останавливаю благородный порыв Дана и даже не вздрагиваю, когда он жестко смывает с меня грязь и кровь. Кожа всё ещё пылает, температура тела повышена, а от прикосновений этого парня загораюсь сильнее и дышу чаще… сорвано… Тянусь к его рукам, и бежать хочу в дальнюю комнату. Дан уже не просто моет, задумчиво прикусив губу, а выглаживает мою кожу, в опасной близости к паху.