За мгновение до...

Некоторое время гормональный всплеск не давал заснуть. Она любила этот момент озарения. Мозг работал во всю силу. А идеи выходили рабочими и безопасными. Но, к сожалению, именно сейчас она не могла думать ни о чем другом, как о надругательстве над светлой памятью. Гермиона ужасалась собственной глупости. Любовь не может оскорбить. С другой стороны, она пока не удостоверилась в своей правоте путем эксперимента и не запротоколировала на бумаге. Потому все оставалось на уровне интуиции. Причем не слишком надежном. Внезапно ее словно обесточили. Руки и ноги налились тяжестью. Веки, не поддаваясь никаким увещеваниям, стремительно поползли вниз. Грань перехода от бодрствования ко сну получилась резкой. Последнее, что она видела — лицо Северуса. Он лежал на боку и спал уже несколько минут. Гермиона позволила себе понаблюдать за его расслабленной мимикой и редким спокойным дыханием. Она почти поверила, что мастер окклюменции, постоянно очищающий сознание, спит, как мальчишка, набегавшийся на морозе. Северус и правда заснул. Сделал он это незаметно и быстро. Отмечая попутно, что занятия любовью концентрации разума не способствуют. Они определенно мешали бы сделать и половину того, что требовало переключение между ролями. Он пребывал в давно забытом, да так толком и не испытанном, мальчишеском состоянии собственной значимости, самцового самоопределения. Вероятно, и это чудесное занятие можно свести к рутине (чтобы не мешало). Но у него практически не было времени расслабляться. Беда могла настичь в любую минуту. А без порток, в блаженстве мозга и тела являться к повелителю негоже. Тот бы немедленно выветрил все хорошие эмоции. А заодно и полюбопытствовал, кто ж это делает его слугу таким счастливым. Гермиона ожидала увидеть во сне кого угодно, только не Гарри. Если бы она знала, что и Снейпу приснилась Лили… Она всегда приходила без спросу. Очень часто в намертво запечатлевшемся в сознании образе. Прекрасном, юном и мертвом, с остекленевшими глазами, криком на губах, тянущаяся к своему отпрыску. Сколько он передумал неосуществимых планов... Все мы сильны задним умом. В них умница-Эванс тянула время, торговалась, оскорбляла, подвергалась пыточному проклятию, но чудом оставалась жива! Однако, на деле, он знал, что Темный Лорд шел туда убивать. Точка. Больше не за чем. И смел бы на своем пути любую преграду: Лили, Джеймса, Снейпа, Грюма, даже Дамблдора после некоторой возни. На сей раз она была почти неузнаваема. Сколько не силился, не мог вспомнить ее такой. Морщинка бытовых хлопот перечеркивала высокий лоб, с лица исчезли как посмертная маска так и памятное детское веселье. Оно было тревожным, усталым, но обычным. Будто они так и продолжали общаться после школы на хорошей, надежной, дружеской основе. Ходили в гости, делились чем-то. Он впервые ничего не хотел ни объяснять ей, ни спрашивать. Лили протянула руку. — Привет, — обратилась она буднично. — Проводишь меня домой? Я засиделась дотемна и немного побаиваюсь. — Неспокойно, — согласился он отрывочно, не желая тревожить эту новую Лили. Они шли молча по каким-то неприметным местам совсем не похожим ни на Годрикову впадину, ни на любое другое связанное с совместными переживаниями место. — Вы переехали! — утвердил он, не скрывая дрожи в голосе. — Тебе будет трудно нас навещать, — ответила Лили с легкой улыбкой. Внезапно впереди показался милый традиционный каменный домик с садом. Цветов не было. Его окружали краски глубокой осени. Опавшая листва лежала собранная в кучи. На пороге стоял Джеймс и держал Гарри на руках. — Нюниус! Какой сюрприз! Что, не нашлось, что ли, никого другого привести тебя домой? —  обратился он к жене. Лили оглянулась. Будто позабыла, с кем шла только что. Ее лицо озарила светлая улыбка без тени горечи и обиды. — Лично я не имею ничего против. Ты же знаешь Северуса. — Мне ли не знать твоего Северуса… — протянул он чуть обижено. — Ну, бывай, Нюнчик. Джеймс дождался, когда Лили подойдет. Шла она не оглядываясь, а в дом эти двое вошли вместе. И вдруг в груди лопнул воздушный шар заполненный кипятком. Он понял и ощутил, что так, как прежде, уже не будет. Даже если выманить хроноворот, все остальные детали не соберешь. Зеркало уже отправилось в отдел тайн. А это значит, что некий высший разум, набор случайностей или судьба, уже выбрали его игроком чужой партии. И которой по счету?! А, если судить по этому дню, то и вовсе собирались осчастливить. Чувствуя, что уже бодрствует и думает, он вновь попытался вызвать образ утраченной возлюбленной. Упрямый жест, ведущий в никуда. Но ничего путевого не вышло. Тогда он с некоторым сожалением отвернулся к стене и вдруг почувствовал, как девчонка навалилась, обнимая рукой. Сердце щемить перестало. Наступило спокойствие. Ценя прежде всего разум и пренебрегая чувствами, он с облегчением подумал, что отторжения ситуация не вызывает. Внимание молодой особы, ее искренность, льстили. И все-таки в голове не укладывалось сколько ей лет. Что однажды она уже прожила полноценную жизнь и вдруг решилась отдать себя ему в полной уверенности, что так будет не только правильно, но и хорошо. Кажется, ей удавалось… А что пока удавалось ему? Вопрос почти риторический. Лишь нащупать кончиками пальцев нить собственной игры, которую теперь можно повести, опираясь на неоспоримые факты. Да он в жизни не чувствовал себя лучше и уверенней! Гипертрофированное чувство ответственности вместе с любовью к самоуничижению гордо направились в противоположном от хозяина направлении. Гермиона видела во сне Гарри. Респектабельный джентльмен Поттер держался молодцом. Только густая проседь в его вихрах и напоминала о прожитых годах. Волшебники старятся поздно и почти никогда не лысеют. Она вспомнила сумасшедший период, когда неразлучные друзья вдруг обзавелись на спор бородами и длинными волосами. В общем, посетившие ее воспоминания на грани сна и яви были бытовыми и умиротворяющими. В летний период Поттеры жили во вновь отстроенном доме в Годриковой Впадине. Гарри и Гермиона встретились там с глазу на глаз. Рон (по просьбе Гермионы) должен был приехать на сутки позже. За давностью лет он настолько привык подчиняться в некоторых вопросах, относящихся к работе, что не пытался выяснить — зачем. Поэтому и миссис Уизли оправдывала все, что угодно рабочей необходимостью. Тем более, скрывать визит к общему другу надобности не было. — Ну, выкладывай! — продемонстрировал аврорские замашки герой. И она заговорила. Сбивчиво, быстро, умещая в ограниченное время все, что было на душе. Она не старалась найти поддержку. Ей казалось значимым поделиться с тем, кто уже умирал. Гарри не любил это амплуа человека, видевшего, что там… — Перестань, — попросил он устало. — Прости, но я так понял, что профессор тебе небезразличен. И ты, отработав одну жизнь, собираешься прожить другую. — Точное определение! Недаром Дамблдор всегда считал тебя очень умным. Ты — человек мудрый сердцем. — Что-то ты до самой старости так не считала. Ну, да ладно… Помимо того, что я не одобряю твою затею, я должен тебе кое-что показать. И это были последние слова осуждения. Он даже не упомянул, что им еще жить и жить. И восьмидесятилетний возраст для мага — не приговор. За друга обидно… И все такое прочее, приличествующее случаю. Гарри даже не стал особенно мусолить совершенно непонятные свойства арки. Еще не находилось экспериментаторов, возвращавшихся оттуда. В общем, он не мог найти оправдания желанию покончить с собой. Поэтому и пригласил к домашнему Омуту памяти. Поттер обзавелся этой редкостной вещью года через три после войны. Чтобы иногда сбрасывать туда слишком назойливые мысли. Даром, что их было чуть ли не больше, чем у Дамблдора. Да и сам характер воспоминаний позволял от них избавляться именно таким способом. Слишком многое хотелось забыть, но в назидание отправить на полку. Она опустила лицо в подвижную мутную лужицу и увидела старую иву у реки… А потом его тяжелое, гранитное «всегда». Гермиона получила багаж знаний, который не смог ее остановить. Наоборот, как прозорливый стратег она посчитала, что соперничать с мертвыми и глупо, и умно. С одной стороны, Снейп жил мыслью о мести, подпитываясь неоправданной ненавистью к своему поручительству за сына возлюбленной. С другой — ему никто не стремился показать, что может быть иначе. Следовательно, было еще не поздно попытаться. И все же, Гермиона затевала свое дело словно одурманенная перспективой беспрецедентного настоящего приключения. Как будто всем им, за исключением жизнерадостного и жизнелюбивого, приземленного и цельного Рона, уважающего такие понятия, как комфорт, простые домашние радости и роль отца семейства, чего-то не хватало!

***

— Ты не спишь, — утверждал Северус, глядя в стену. — Всего пару минут. Мне кажется, что кровать нужно переместить так, чтобы можно было смотреть в окно. — Я не нарочно. Просто левый бок болит меньше правого. А, принимая во внимание состав подавляющего большинства обезболивающих зелий, я просто пытаюсь снизить уровень потребления, как могу. — Северус, — щекоча дыханием позвала она в самое ухо. — Чувство вины испытываешь ты, но виновата я! — А мне кажется, что в этом действе принимают участие двое, — напомнил он с сарказмом. — Или трое, — пошутила, заливаясь краской. — Тебе не интересно, откуда я знаю о твоих сокровенных чувствах? — Нет. Думаю, у тебя было достаточно времени и каких угодно источников — хоть отбавляй. Мне интересно другое: почему ты мучаешься чувством вины больше меня? — Я пытаюсь понять тебя. Все ведь совсем не так, как я себе рисовала. — Все намного лучше, чем я думал. Северус бесшумно повернулся, прикрываясь уголком простыни. В его взгляде больше не было холода, неприязни, озлобленности, и даже издевка уступила место чему-то новому. Она бы охарактеризовала это, как "лукавое любопытство". — Просто надо разговаривать. Любую проблему можно решить, если донести свою точку зрения и быть честным и с собой, и с оппонентом, — напомнила она нудным тоном. — Поверь мне, я и так говорю в два раза больше, чем привык. Кажется, мне удалось немного вырасти. И я позволяю себе делиться своими мыслями с женщиной, — он убрал руку из-под головы и прилег ухом на подушку, заставляя шрамы на шее натянуться и проступить ясней. Эта маленькая особенность подействовала на нее, как красная тряпка на быка. Гермиона не пыталась задуматься и остановиться, с упоением отдаваясь на волю инстинктам. Она не вспомнила бы, когда последний раз не думала. Как оказалось, и в этом тоже можно найти свою, почти магическую, прелесть. Казалось, надо говорить еще о чем-то, но слова не шли на ум. Поэтому, как и много раз до того, они просто смотрели друг на друга. Менялся только смысл разглядывания. Сейчас это была попытка понять без проникновения в разум, так ли все изменилось. По лицу Гермионы можно было судить о физической усталости и моральном удовлетворении. Скорее всего она имела то, что хотела. Ему странно было видеть кристаллизованное желание женщины, вне зависимости от его последующих деяний и того, что уже произошло. А ей хватило одного взгляда, чтобы понять: Северус сейчас думал о ней, о себе, и о них обоих. Осторожно поправив волосы, норовящие влезть в глаз, она почувствовала себя рассыпанными бусами. Сумрачными точками на небосводе сгорающего дня. Северус уверенной рукой дирижера связал мертвые узлы из их рук и ног. Так, что она смогла ощутить себя частью орнамента одних объятий. Ей по-матерински захотелось напомнить ему, что вечер уже наступил. Но она вовремя почувствовала силу мужчины, оставшегося там, где он и должен был остаться. Один сон на двоих…