***
После встречи со змеей Северус стал пропадать на значительно больший срок, чем позволял себе обычно. Каждое его возвращение превращалось в маленькое падение в пропасть. Пучина страстей была полна невысказанности. Страсть становилась все необузданней. Пресыщение не наступало, даря оптимизм. Но и ясности не прибавлялось. Он убивал все вопросы в зачатке. Затыкал уста поцелуем, а то и сразу с настойчивостью требовал удовлетворения, врываясь в распахнутый от удивления и отчасти от вожделения рот. В конце концов Гермионе стало казаться, что он использует ее в качестве трамплина в новую, иную жизнь, где ей совсем не было места. Он словно хотел выжать ее, как губку, выпить до дна. Забыться здесь и сейчас, раз уж предоставилась такая возможность, а затем перешагнуть рубеж и оставить ее в своем вчера без поддержки, ни на что не годную, иную, лишнюю, убитую… Размышляя на эту тему, она ощущала накаленными кончиками нервов, что спасаемый ею объект далеко не так прост и постижим. Зачем-то интриган сделал вид, что его все устраивает в меняющейся вселенной, а сам при этом готовился умереть… Ну не мог он при всем, что Гермиона знала об этом человеке, поступить так беспощадно с любящей его бескорыстно женщиной. Все, что касалось области чувств, Северус ощущал тонко. Это к себе он мог быть суров. Отсюда и паранойя последних недель, заставляющая хоронить попеременно то его, то себя. — Я мокрая, как мышь! Ты меня уничтожил… — она пела словно вейла, отдавая должное произошедшему. — Знаешь, что мне нравится? — ухмылка мешалась со все еще не сошедшей гримасой муки, возникающей во время оргазма. — Я люблю смотреть, как ты бесстыдно открыта передо мной. Мы не просто близки, мы — едины! Стерты границы личного… — Тебе и правда нравится? — внезапно она решилась. — Северус, а ты представил нашу жизнь после победы? Ты мечтаешь?.. — Я все так же далек от мечтаний и построения особенно долгосрочных планов, как и ваша троица, продолжающая скитаться по лесам. Он задумчиво ухватил ее ступни и прижал к своей груди, наваливаясь с легким усилием, желая ощутить сопротивление. — Что же входит в более краткосрочный план? — Еще разок заняться любовью. Медленно и вдумчиво… — И можно будет поговорить в процессе, — предположила она на полном серьезе. — О чем? — дурашливый вид был ему откровенно не свойственен. — О том, чем ты занят. О том, что пропадаешь теперь так надолго, и я жду твоего визита совсем как птичка в клетке. Я много думаю… Что-то происходит, Северус. Похоже мы такого натворили, я даже представить боюсь. Да еще и сижу здесь, в полной изоляции. И хоть могу выйти в любой момент, но идти мне тоже пока некуда! — почти воскликнула она. Он смотрел на нее не отрываясь и не мигая. Она знала этот взгляд, но так и не смогла к нему привыкнуть. Изматывающий, возможно, с примесью легилименции. Сказать трудно, когда дуэль невозможно выиграть. — Сова исправно доставляет «Пророк». Разве что-нибудь изменилось? — он вздохнул. — Я потратил довольно много сил, чтобы выследить вас… — Но… Гермиона отняла ноги, так и прижатые к его груди. Ступни мгновенно похолодели (на нервной почве, должно быть). Она обняла колени, вновь глядя на возлюбленного, как на музейный экспонат. — Вот тебе и «но»… Я посчитал большим упущением то, что пропустил ваше попадание в плен. Как ты, может быть, помнишь, не все, произошедшее с вами, а конкретно с тобой, мне по нраву. И я вынужденно слежу за вами. — Значит ты что-то придумал?! — Начинаю. Проект кажется мне все более утопическим. Но я больше не могу быть один! А поскольку общество мое сейчас составляют психопаты и маньяки со всяческими недолюдьми, из которых добрая половина, между тем, уже одумалась, то я и там буду представлять тебя. — Но, Северус, я ведь все еще… — Можно подумать, там тебя знает каждая собака. Твой удачный образ и меня сбил с толку. Признаться, теперь в моем разуме довольно дружно уживаются две Грейнджер: невыносимая всезнайка-старушка-министр-Уизли и мелкая черноволосая бестия, которая любит меня, которая временами доводит меня до бешенства своим оптимизмом и своей зрелостью не по годам. Та, которую я хочу узнавать, в которой мне нравится растворяться без остатка. И поверь мне, это две разные женщины.***
Узнав, что ей уготовано, Гермиона принялась репетировать. Как назло на ум лезла только Белла. В принципе, «пожирательниц» (самых настоящих) можно было пересчитать по пальцам одной руки. Все эти женщины были истероидного типа. Насилие доставляло им наслаждение. Что же было на самом деле на уме у этих «не совсем уже женщин», могли ли они в принципе испытывать сострадание, любили ли более мирные развлечения, чем травля и причинение боли, издевательство и прочее из мрачного списка — наверняка не скажешь. В равной степени они могли, как Амбридж, видом напоминать розовый зефир, а начинку иметь гнилую и ядовитую. При каждом новом появлении Северуса, который после очередной исповеди выглядел и вел себя значительно лучше, она не могла сдержаться и не дергаться. Он даже пытался смешить ее, почти доводя до слез. Однажды, после следующего, (но не последнего) кратковременного эмоционального взрыва, Гермиона, совершенно пришедшая в себя, вновь рассудительная и спокойная, как удав в засаде, обратила внимание на странные движения палочки исподтишка. Северус, колдуя, умудрялся одновременно говорить на постороннюю тему. Но ей не могло показаться и объяснений не требовало: зажав палочку острием в сторону стены, он действительно совершал плавные движения кистью. — Что ты делаешь? — спросила она зловеще. — Проверяю одну гипотезу, — отпираться он не стал, но лоб потер с заметной досадой. — Это — диагностические чары? Сначала я их даже не узнала — редко болела, все некогда было. Но я помню, Северус, кто так делал! Неужели нельзя просто спросить? Мне казалось, что мы общаемся. Ты говорил — мы едины… — Зачем тогда сотрясать воздух? Узнала, с какой целью я колдую и могла бы просто спросить о результате, — совсем по-стариковски проворчал он. — А я ненавижу, когда ты брюзжишь без причины. Научись уже воспринимать промахи с достойной миной. Или промахом тебе кажется результат теста? — Гермиона, — он запнулся, подбирая слова и вновь начал с имени. — Гермиона, не могла бы ты предупреждать перед тем, когда собираешься включить бабулю? Я не удивился бы реакции молодой женщины, не уверенной ни в чем, но… — А я уверена! — подводя черту, она разрубила воздух ребром ладони. — В некоторых блюдах слишком заметна примесь контрацептивов. Я знаю их на вкус. Я любила Рона и секс с ним, но размножаться беспрерывно никогда не входило в мои планы. Можно любить своего мужа, но не обязательно брать пример с его семьи. Снейп опустился в кресло напротив стоящей Гермионы. Он словно уменьшился в размерах, втянул голову в плечи и осунулся. — Тогда ты должна понимать, зачем я это делаю… — Ты ненавидишь детей, — констатировала она с постной миной. Несколько секунд он смотрел, все сильнее округляя глаза, а брови поднял так высоко, что они рисковали встретиться с кромкой волос. — Нет… Тонко подмечено. Но не совсем верно. Я не могу любить всех детей, но и не могу сказать, что никому не симпатизирую. О чем мы говорим?.. — Снейп внезапно разразился смехом, хватаясь за беспокоящий правый бок. — Мы говорим сейчас о самом важном! — выплюнула она в ярости. — Как, скажи мне, ну как можно смотреть через глухую стену в светлое завтра? Давай ограничимся тем, что Гермиона, из которой выросло столь неожиданное продолжение, не передумает о замужестве и рождении двоих детей. И дай Бог ей разума не пускаться в лишние авантюры. — Тем более, как ни крути, а сюрприз в виде живого профессора Снейпа мы все-таки преподнесем, — она шла на перемирие, понимая, что разговор о детях так же неуместен, как и то опрометчивое высказывание о любви, что чуть не стоило им катастрофической размолвки. Все это относилось к области научной фантастики, где вроде и научная база подведена, и все расчеты верны, но производство не дотягивает ресурсами. Все их хваленое единение возникало в горизонтальной плоскости на пятачке, где не существовало почти никаких чувств, кроме похоти. Северус стремился не допустить роковых ошибок. Защитить двух всегда сложнее, чем одного. Но его действия при этом отдавали малодушием, инфантильностью и нежеланием отвечать за кого-то, кроме себя. С другой стороны: чужая душа — потемки. И нести ответственность за кого-либо равноценно сумасшествию. Весь мир по себе не измеришь. Именно поэтому он хотел преподнести появление женщины рядом с собой в свете более шокирующих событий.***
Гермиона не вспомнила бы при всем желании, с чего начался тот самый день. Смутно представлялось ей безрадостное утро. Она пощупала постель рядом с собой и убедилась, что Снейпа как не было, так и нет. Он не возвращался ночью, оплетая ее спящую своими длинными, жилистыми конечностями, погружая в кокон покоя и равновесия. Как же она любила, когда весь мир сворачивался до микроскопических точек двух тел, пытающихся врасти друг в друга! Ничуть не меньше ей нравилось, когда возлюбленный приносил свежий утренний ветер в распахнутые двери старого, скрипучего дома. Снимал сонливость прикосновением губ к еще не вполне открытым глазам. Он выпивал залпом ее сон вместе с дыханием, сквозь горячие губы, смятые сном — лицом в подушку. А вечером их ждал изысканнейший набор сладострастных намеков, если встреча не начиналась с бескомпромиссного соития, будто дальше за ним не наступит уже ничего. И момент маленькой смерти плавно перейдет в вечное забвение на пике невыносимого удовольствия. Обладая необходимым опытом, ей не трудно было проследить метаморфозу своего любовника. Снейп умел учиться и впитывать материал, приспосабливая не только достижения, но и промахи, как ученый, призванный во всем докопаться до истины. Эта же встреча как раз ничего подобного не сулила. Он влетел, словно Мефистофель, взмахнув на развороте полой теплой мантии. Волосы, собранные в хвост, приходилось видеть редко. Гермиона с удивлением отметила вновь, что такое незначительное изменение во внешности, как открытое лицо, не занавешенное по бокам извечным каре, молодит его. Но на сей раз не юностью он щеголял, а демонстрировал собранность и готовность к действию. - У тебя не больше минуты, чтобы собраться! Егеря схватили вас и тянут к волшебнику способному трансгрессировать.