Ты не разучился жить!

      

Звук ударяется приливной волной о стерильные стены операционной и накатывает оглушающим ревом на барабанные перепонки. Юнги замирает, выброшенный из реальности и тонущий в этом протяжном писке. Нестерпимо медленно он поворачивает голову к обескровленному лицу, и буквально видит, как жизнь, капля за каплей, покидает искалеченное тело. Потерянный и, словно бы погребенный под давящей толщей воды, Юнги исчезает, растворяясь в этом мерзком звуке. Звуке, который прорывается откуда-то изнутри, оттуда, где должно быть сердце, и распространяет животный ужас.        — Доктор Мин, — слова находящихся рядом людей, пробираясь сквозь шум, медленно доходят до сознания Юнги и выдергивают его обратно, помогая вернуть самообладание. Лишь звук монитора всё ещё продолжает разрывать нервы слуха, и от этого хочется бежать, как можно дальше и дальше, пока не упадешь в изнеможении.        — Дефибриллятор! — голос срывается, но Юнги не обращает внимание, в голове мантрой крутится лишь: «Не смей!»       Взяв прибор в руки, Юнги замирает на секунду, чтобы снова обернуться на лицо, которое сейчас будто бы стало прозрачным, и кажется, что стоит лишь моргнуть, и оно исчезнет вовсе. Сморгнув, Юнги опускает твердые руки на замершую грудь.        — Разряд! — писк, который Юнги слышал много раз, не исчезает и сейчас звучит в тысячу раз громче, пробирая до костей, оставаясь шлейфом мурашек на тонкой коже.       В голове полнейший кавардак, мыслей не слышно. Все действия происходят на автомате, тело подчиняется своему владельцу беспрекословно, в отличие от разума. Что должно пугать, ибо разум, разум, который никогда не подводил Юнги, именно он помогал Мину сдерживать всё то, что хранится глубоко внутри, но сейчас что-то произошло. От чего этот парень смог всполошить мысли, но главное — остатки чувств? Чувств, о существовании которых Юнги уже забыл.        — Давай же. Не смей, слышишь. Не смей! — хрипит Юнги, делая непрямой массаж сердца.       Круг реанимационных мероприятий бежит перед глазами мельтешащей каруселью. Сколько прошло времени, Юнги не понимает, что-то среднее между секундой и вечностью. Он лишь чувствует, как капельки пота бегут по вискам, а руки ноют.        — Доктор Мин, — глухо обращается Чонгук, — боюсь, это бессмысленно. Объявите время смерти.        — Нет! — Юнги упрямо продолжает прикладывать аппарат к груди парня, не веря, что он вот так умрет на операционном столе Юнги. Он просто не позволит этому случиться.        — 250! Руки от стола! Разряд! — Юнги замирает, и одними губами произносит: «Прошу».       Тут наконец, прибор выдаёт слабый пульс. И шум отступает, так же резко, как и начался. Выплюнув Юнги из своей пучины изможденных страданий.        — Есть, доктор Мин! Завели! — восклицает Чон и возвращается к ране на животе.        — Есть? Живой? — одними губами проговаривает Юнги, дыша через раз, как бы не веря, что всё получилось. И тут же спохватывается, возвращая себе самообладание, и снова надевая маску хладнокровия, принимаясь за обработку рану.       Дальше операция идет в штатном режиме, но, тем не менее, Юнги остается напряженным на протяжении всего оставшегося времени. Не обращая внимание, что внутри у него что-то перевернулось, а мысли, загнанные сейчас далеко в закрома разума, готовы вырваться и навалиться тяжестью вопросов, на которые Юнги не знает ответа. Но пока это его не волнует, он полностью сосредоточен на операции, отдаваясь своему делу полностью, как обычно. Наверное… Только сейчас от чего-то он постоянно мониторит краем глаза экраны с показателями.       И вот наложен последний шов, который обрабатывают медбратья. Мин устало кладет зажим в лоток. Он поднимает глаза, проходясь по лицам людей вокруг. Они не выражают ничего, кроме облегчения и удовлетворения.        — Никто ничего не заметил? — Юнги всматривается в усталое лицо Чонгука.        — Они никогда не замечают! — с горькой усмешкой заключает Мин.        — Положите его в реанимацию и подключите к аппарату искусственной вентиляции легких, — отдавая последние распоряжения, Юнги выходит из операционной, на ходу стягивая окровавленные перчатки.       Идти тяжело. Еле переставляя затекшие и негнущиеся от долгого стояния ноги, Юнги смотрит на свои руки, в которых пробивает дрожь, пытаясь разогнуть пальцы. Мин выдыхает и устало опирается на белую раковину. Мышцы сводит, но Юнги привык к этому, сейчас ему надо подумать, понять всё, найти нужные ответы на вопросы, от которых голова гудит будто котел. Но шестеренки не хотят крутиться, требуя сна.       Мин слегка вздрагивает, выдернутый из своих мыслей, легким касанием Чонгука. Юнги смотрит на него через плечо. И впервые видит! Он не может отвести взгляд от этого измученного лица. Юнги наконец понимает, что перед ним стоит ещё совсем мальчишка, уставший, с взъерошенными волосами и горящими глазами, которые смотрят на него с неимоверным уважением. Юнги поднимает голову и замечает морщинку, которая пролегла поперек лба и ему вдруг становится жаль, жаль этого мальца. Он никогда не хвалил его, не давал никакой эмоциональной отдачи, хотя стоило бы. После долгого молчания Юнги, повернувшись к выходу, произносит: «Молодец, Чонгук. Хорошая работа. Отдохни, как следует.» — и уходит, оставляя Чона в полнейшем недоумении, застывшего на месте от такой редкой и непривычной похвалы.       Медленно идя по больничному коридору, Юнги снова ныряет в свои мысли и не замечает, как добирается до своего кабинета. Толкнув дверь, он заходит в темное помещение и устало снимает халат. Покой, наконец тишина. Сейчас отчего-то Юнги не против тишины, хотя обычно она приносит с собой слишком много боли. Опустившись на диван, Мин вытягивает ноги и пытается сосредоточиться на своих ощущениях. Внутри всё ходит волнами, от чего становится страшно. Юнги пробивает холодный пот. Он наконец осознает все, что случилось. Это совсем ненормально для него! Он никогда не чувствовал ничего подобного на других операциях. Он видел многое: искалеченных детей, умирающих омег. Сотни и сотни ужасных картин не могли пошатнуть его хладнокровия. А тут вдруг один альфа. Альфа, которому больше пошло бы быть омегой. Пухлые губы, милое лицо, выражающее умиротворенность и миловидность, которая так нужна всем омегам. Полная противоположность Хосока — настоящего альфы. Военный, веселый, сильный и оберегающий. Человека — энергия. Он был энергией, которой хватало на двоих.        — Нет, я не могу их сравнивать! Зачем! — Юнги взволнованно вскакивает.        — Чушь! Полнейшая чушь. У меня был только Хосок. А сейчас его нет. Он ушел, и с ним никто не сравнится, — Юнги утирает слезы, которые уже струятся змейками по его щекам, и распахивает окно, подставив свое лицо под поток холодного воздуха. Отшатнувшись, то ли от усталости, то ли от переживаний, Юнги падает на диван. Прикрыв глаза и зажмурившись, он пытается прогнать причиняющий боль образ из прошлого. Юнги поджимает под себя ноги, ему так хочется снова оказаться в теплых объятьях, ощутить такой родной запах земляники, вновь услышать звонкий смех. Хочется просто проснуться и понять, что всё было лишь ужасным кошмаром, что на самом деле они с Хосоком вместе, и сейчас он прижмет его к себе и утрет его слезы. Но нет, нельзя, нельзя нырять так глубоко, иначе Юнги не выберется, а это опасно — сойти с ума и тешить себя призраками неуважительно к Хосоку. Юнги не должен придумывать идеальную жизнь без него. Он будет жить и помнить, что потерял. Так должно быть, и так будет всегда. И ничто не сможет изменить этого!       Юнги засыпает беспокойным сном, измотанный сегодняшним днём, в слезах и съёжившись от холода, который тянется из распахнутого окна.       И снова бесконечный коридор полный бессилия, где Юнги остается один на один с болью, беззащитный и слабый, покинутый последним лучиком надежды, озарявшим его. Снова он изнемогает один. Но тут резко наступает момент пробуждения, который выхватывает Мина из стальной хватки ночного кошмара.       И вот он уже сидит на диване, утирая так по детски тыльной стороной ладони проступившие слезы. Всё тело ломит от неудобной позы, шея болит адски, видно его продуло, безумно холодно, а в голове копошатся мысли, мельтеша и раздражая нервы.