Ты не разучился жить!

Юнги медленно шагал по коридору, болезненно морщась от ноющей пульсации в продутой шее. Остатки сна, запутавшиеся в липкой паутине мыслей, то и дело нагоняли табуны мурашек, подменяя больничные стены ледяной клеткой из кошмара. Юнги ежится и на секунду четко ощущает, что он ходит по этому коридору целую вечность, без отдыха и передышек, словно бы поезд, курсирующий по одному маршруту.       Внутри что-то щекочет, от чего Юнги прикрывает глаза, словно ребенок, который получил новое угощение и, желая распробовать вкус четче, прикрывает глаза, отключая лишний рецептор, чтобы можно было сконцентрироваться на вкусе. Так и Юнги сейчас пытается понять, прочувствовать что-то новое, что копошится глубоко-глубоко под ледяной коркой. И, по-хорошему, Мин должен был уже вытравить это, засыпать все ростки солью и забыть. Но что-то не давало ему это сделать, наверное, инстинкты измученного организма подсказали, что стоит сохранить этот всход.       Мин останавливается. Его будто бы за руку выдергивает из мыслей тишина, тишина, которая шипящим клеймом врезается в мозг. Подойдя к реанимации, Юнги не видит никого, даже убитого горем папу, рыдающего на плече отца, чьё горе невозможно прочитать сквозь маску силы, и лишь тонкие, сжатые в ниточку, подрагивающие губы, выдают, как тяжело сохранять видимое спокойствие, когда внутри всё живое переживает за ребенка. Пустая, бездушная тишина, в которой нет никого, кто изливал бы свою боль так просто, так открыто.       Мин почувствовал, как где-то в груди что-то кольнуло, но вошел в реанимацию. Здесь также висела тишина. Но тишина особенная, живая и дышащая из-за всех аппаратов, которые держат израненное тело над бездонной пропастью. Подойдя к пациенту и проверив показатели всех приборов, Юнги на мгновение чувствует, как едва уловимый запах обдает его тёплой волной. Но тут же между бровей ложится морщинка. Утром запах был сильнее, сейчас он едва уловим.        — Теряет запах, — Юнги собирается уже позвать медбрата, чтобы назначить все анализы, которые помогут понять: связано ли исчезновение аромата с физиологическими проблемами или дело в психике, но вдруг Мин останавливается, впиваясь взглядом в пшеничную прядь, которая непокорной волной упала на прикрытые глаза. Юнги не может удержаться, и рука сама собой аккуратно убирает челку, открывая вид на ссадину на лбу.       Вспышка… и мысль, которая вертелась на задворках, выстреливает. Юнги откидывает край одеяла и аккуратно поднимает руку, осматривая кисть.        — Так вот зачем ты из окна то прыгнул… — Мин берет в руки больничный лист и смотрит на имя.        "Чон Мей"       Юнги хочет сконцентрировать на работе, но это не получается сделать, выходя из реанимации, он сталкивается с Чонгуком.        — Доктор Мин, у пациента…        — Пропадает запах. Анализы взяли стандартные? — Мин перебивает, не желая тратить время на лишнюю болтовню.        — Да, стандартный набор. Результаты будут завтра утром, я попросил их поторопиться. Доктор Мин, меня кое-что смущает, — Чонгук неловко переминается с ноги на ногу.  — Полиция. Никто не приезжал, это странно, ведь, даже, если это попытка самоубийства, они всегда приезжали, чтобы это проверить. А сегодня никого.        — Я тоже об этом подумал. Ты видел его запястья? Завтра вызовем их сами. Всё?        — Да, — Чонгук склоняется в поклоне, Юнги же возвращается в кабинет.       Снова коридор, Мин и не замечал раньше, как он схож с тем, в котором он бродит каждую ночь. Юнги вдруг отчетливо понимает, что он мало что раньше замечал, и его жутко настораживает, с чего это сейчас он всё подмечает.        — Как же болит шея, — растирая мышцы, Мин заходит в свой кабинет, чтобы покончить со всей оставшейся бумажной волокитой. Включив компьютер, Юнги усаживается в кресло.        — Скрипит. Оно всегда так противно скрипело? — Мин удивленно ерзает на коже, прислушиваясь к неприятным звукам.        — Так, работа! Папка с документами. Как же жарко! Отчеты. Дурацкая шея! — Юнги пытается сосредоточиться, отключить все рецепторы, как он делал тысячи раз раньше, но у него не получается, мысли то и дело расползаются и ускользают из железной когда-то хватки самоконтроля. Юнги начинает злиться, и от этого ещё больше не по себе. Он четко ощущает, как злость смешивается с другим чувством внутри, и это шершавое вязкое чувство пенится и раздражает, не давая сидеть, грозясь излиться наружу. Мин пытается успокоиться, собраться, но ничего не получается, а на экране всё чаще появляются ошибки, прорастая на сетчатке репьем.       Вдруг Юнги оглушает дыхание, громкое и четкое, оно стучит молотом в ушах. Дыхание явно принадлежит ему самому, он это понимает, ведь в комнате больше никого, но почему оно такое громкое и учащенное. Звуки дыхания сменяются также резко, как и появились, но теперь Юнги слышит сердцебиение, свое сердцебиение, будто бы Мин только что пробежал марафон. Оттолкнувшись, Юнги отъезжает от стола.        — Надо сконцентрироваться, успокоится, — Юнги невольно затыкает уши, но это не очень помогает. В голове искрится яркая надпись.        — Что со мной? — и вдруг Мину кажется, что сейчас он коснется этой яркой надписи пальцем, и искры посыпятся в разные стороны.        — Жарко…       Окно настежь. Юнги жадно глотает воздух дрожащими губами.        — Надо сконцентрироваться, — где-то внутри, словно бы из-под многокилометровой толщи воды, естество орет, что это приступ. Но Мин не может разобрать.       Пенится и шипит…        — Холодно. Тело бьет озноб, но Юнги бросает взгляд на улицу. Затуманенный взор выхватывает лишь облачко пара, смешивающееся в гипнотическом танце с сигаретным дымом.       Мин облизывает сухие губы. Нестерпимо хочется курить. Схватив пальто, Юнги вылетает из кабинета.        — В горле горит…       Мин сбегает по лестнице.        — Холодно — Юнги опускает взгляд на руки и понимает, что не надел пальто.        — Можно сигарету? — раздается чей-то хриплый голос, Мину он знаком, но он никак не поймет — кому он принадлежит. В голове пустота, и лишь желание горит по всей коже.              — Да, конечно. Не знал, что вы курите, доктор Мин.       Белоснежная палочка сигарет. Её берут тонкие пальцы. Юнги замечает, что были бы они ещё на полтона светлее, то они бы слились.       Руки дрожат, поднося желанную отраву к губам.        — Зажигалка.        — Желтая, — загорается в голове.        — Да, взял первую попавшуюся. Доктор Мин, с вами всё в порядке? — но Юнги уже не слышит, он роняет сигарету.       Его прострелили, пуля прошла на вылет, иначе он не может понять, почему в груди всё горит огнем, а воздух превратился в патоку, которую невозможно вдохнуть.        — Юнги, ну ты же обещал. Ты же знаешь, что это вредно.       Мин снова бежит, бежит и боится, что он сейчас взорвется, что всё, что сейчас в нем кипит, выльется из него и затопит весь мир.       Щелчок, дверь закрыта. Юнги оседает по ней на пол.        — Вдох, выдох. — Всё перемешалось. Боль, растекается лавой по сосудам. И вдруг пелена боли спадает, оставляя ужас осознания.        — Я чуть не предал. Не предал его память. Не предал его. И почему? — Мин прячет лицо в ладонь, кусает кожу. Злые слезы текут по горящим щекам, которые ярко контрастируют с ледяными пальцами.        — Я болен. Точно. Я всего лишь болен. А этот альфа стал катализатором приступа. В нём нет ничего особенного, просто новый запах. Конечно, это грипп. Да, молодец, Юнги, подхватил простуду. Ну, ничего. Я откажусь от него, — на губах солоноватый привкус. Юнги откидывает голову и смеётся. — Завтра же откажусь, а сегодня — лечиться. Мин, шатаясь, поднимается на ватные ноги. По руке течет струйка крови.        — Болен. Болен, — в голове звучит на повторе, словно бы молитва, отгоняющая этот странный приступ.       Юнги открывает кран, и словно кто-то невидимой рукой тут же разбавил воздух до нормального состояния, и Юнги делает жадный глоток необходимого кислорода. Вода всегда помогает Юнги прийти в себя, вот он уже снова спокоен. Мысли смазаны и размеренно растекаются в мозге.       Мин ещё раз выдыхает и вытирает лицо рукой. Взглянув на руку, Юнги достает пластырь и заклеивает сочащуюся кровью ранку. Взяв пальто и погасив свет, Юнги выходит в коридор, как ни в чем не бывало, и только мокрые волосы, немного потрепанный вид, да пластырь на руке могут указать на недавнее душевное смятение Мина.       Юнги спускается вниз, тяжело ступая по по лестнице. Внутри непривычно пусто, будто из Мина выкачали всё насосом, зато всё тело отзывается болью на каждое движение, словно бы Юнги нещадно избивали целый день.       Уже на лестнице Мин слышит удаленный шум, и злобно скалится. Внутри просыпается желание ретироваться обратно в свой кабинет, но, несмотря на него, Юнги продолжает шагать к выходу.             Сам не понимая, что здесь сыграло роль, желание побыстрее попасть домой или совесть, которая, в отличие от души, ещё не издохла внутри него и иногда дает о себе знать. А оставлять одного медбрата наедине с шумным посетителем не очень благородно.        — Доктор Мин, — жалобно выдыхает молоденький медбрат. Юнги собирается с остатками сил, чтобы попытаться успокоить взволнованного родственника, но не успевает даже открыть рот, как в него впечатывается голубая макушка, и сжимает в объятьях.        — Мей. Чон Мей. — на этих словах у Юнги желудок делает сальто. И Мин морщится, как от зубной боли. — Молодой альфа. Его сегодня привезли к вам. Блондин. Доктор, я должен его увидеть. Я, как узнал, так сразу сюда. А меня не пускают. Почему меня не пускают к нему? Доктор, что с ним? Он живой? Скажите мне, я его друг. У него ведь больше нет никого. Я должен знать, пожалуйста. — Юнги буквально сносит потоком энергии, которую источает этот парень. Мин невольно пробегает глазами по парню, ведь всё его существо так и кричит, привлекая внимание, не давая и шанса пройти мимо и не обратить внимания на него. Огромная, необъятная рубашка там и тут покрыта разноцветными пятнами от краски, а огромные брюки прикрывают такие же огромные кроссовки. Но главное — это копна выкрашенных в лазурит волос, из-под которых смотрят глубокие серые глаза, сочащиеся волнением с капельками печали по краям.        — Пациент находится в реанимации. Вас туда мы впустить не можем, так как вы не являетесь близким родственником. Операция была сложная, нам удалось стабилизировать состояние. Больше сказать не могу, нужно немного времени. Мы сделали всё, что могли, но есть шанс, что ваш друг потеряет запах, мы пытаемся выяснить причину этой проблемы. Завтра придут анализы и тогда получится понять, стоит ли назначать лечение, или причина в психологическом состоянии, такое бывает от сильного стресса, или потрясения. Но вам… — Юнги запнулся, не зная, как обратиться к человеку, взгляд, которого он так сильно избегал сейчас.        — Тэхен. Ким Тэхен, — тихо сообщает парень.        — Так вот, Ким Тэхен. Вам не стоит нарушать порядок в приемном отделении. Лучше пойдите домой и отоспитесь, — Юнги мешкает, не решаясь двинуться, но всё же опускает руку на плечо осунувшегося парня.        — Мне сказали, что вы его лечащий врач. Позаботьтесь о нем. Он мне, как брат, — раздается хриплый голос.       Юнги чувствует укол. Впервые за столько лет ему захотелось кого-то поддержать, но рука только лишь соскользнула вниз, и Юнги молча зашагал к выходу. Он не может, это выше его сил: взять на себя чужую боль, чтобы переполнить чашу, и отказать, сказать что-либо сейчас этому человеку, который будто светится искренней заботой.        — Вы не переживайте, доктор Мин хоть и бесчувственный, но лучший врач в стране, — фраза догоняет Юнги уже на выходе и впивается острыми дротиками, отдаваясь металлической горечью во рту. Как бы Мину хотелось, чтобы это было правдой.       На улице уже стемнело, мороз посеребрил инеем дороги. Юнги садится в свою машину и, включив печку, утыкается лбом в руль.        — Я не могу. Это добьет меня.        — Ну, и что, разве не этого ты хочешь? Закончить свои мучения и соединиться с ним?        — А если, нет. Ведь есть шанс. Маленький, но есть.        — Кого ты обманываешь! Ты сам смирился и уничтожил эту надежду, потому что прекрасно знаешь, что нет никакой надежды!        — Но тогда я должен жить, чтобы сохранить память о нём.        — А что будешь делать с парнем? При кризисе ты снова убежишь? Куда на этот раз?       Юнги сжимает руль и поднимает глаза, смотря в зеркало заднего вида.       Но тут раздается недовольное урчание в животе, и Юнги окончательно отвлекается от своего внутреннего монолога.       Вывернув на шоссе, Юнги лезет в карман, проверяя, всё ли на месте. Поддав газу, Юнги гонит по ночным улицам, а потом сворачивает в маленький дворик. Затормозив у 24 часового кафе, Юнги выходит из машины и, засунув руки в карманы, смотрит на неоновую вывеску секунд пять, а потом заходит внутрь, звякая колокольчиком.       За прилавком стоит маленький омега, с грустным видом считающий кассу. Услышав колокольчик, он поднимает голубые глаза на Юнги.        — Доктор Мин, давно же вас не было. Проходите, — омега внимательно оглядывает Юнги и улыбается так понимающе, что становится легче, — Вам как всегда?        — Да, Нгок, спасибо.       Парень разворачивается и начинает заваривать зеленый чай.        — Знаете, я верю, что за черной полосой всегда идет белая.        — А я хожу по кругу, — отвечает Юнги, ухмыляясь и оголяя клычки.       Повернувшись, Нгок заливает чай в стакан.        — Ну, значит вас рано или поздно столкнут на белую полосу. Вы выглядите странно, извините. Вы не заболели? — Нгок отдает стакан с чаем.        — Наверное, — Юнги пожимает плечами, глубоко вдыхая приятный аромат мяты, смешанный с тонким запахом черники, исходящим от омеги. — Есть у меня такие подозрения.        — Тогда возьмите ещё куриный суп за счет заведения, — Нгок улыбается одними губами и протягивает контейнер с супом. — Разогрейте дома и завтра будете, как новенький. Этот суп лучше любого лекарства.        — Спасибо. А можешь ещё принести джем, пожалуйста.        — Конечно, — омега улыбается и уходит в подсобку, но вскоре выглядывает. — Вам какой? Есть малиновый, клубничный.- но в кафе уже никого нет, только на столе лежит бумажка.       Нгок подходит и аккуратно берет два листика.       «Такое место не должно закрыться!» — гласит одна бумажка, а другая представляет из себя чек.       Нгок выбегает из-за прилавка, со звоном колокольчика выходит на улицу, но Юнги, словно и не было.        — Спасибо, — шепчет омега, прижимая листик к груди.