Право Первой Ночи

      Часослов диктовал ритм жизни Рей. Заутреня была самой тёмной из богослужений; она проходила среди ночи со звоном колоколов. Чаще всего, когда звенели колокола, Рей уже не спала, беспокойно ворочаясь на узком тюфяке в одинокой келье. Младенец в ней заставлял девушку переворачиваться с боку на бок и нещадно потеть. Даже когда всё улеглось, она не могла уснуть из страха увидеть сон. Хвала прозвучала незадолго до восхода солнца. Было благословенно рано; Рей никогда не чувствовал головокружения и слабости во время молитвы. Однако, во время заутрени, часом позже, здоровье подвело девушку. Она привычно побежала, ругаясь себе под нос, потому что была занята в саду или прачечной, к службе. Голодная, измученная молитвами, Рей заснула стоя на ногах прямо во время вечерни. После повечерия Рей наконец осталась одна. Между заутреней и повечерием она не осмеливалась дотронуться до живота и пожаловаться на тяжесть работы, боясь, что её разоблачат. В своей келье она сбросила с себя рясу послушницы и мечтала о зеркале. Монахиням строго запрещалось такое тщеславие. Рукописи и книги не были запрещены. За пределами аббатства Святого Михаила это было привилегией богатых людей; внутри каменных стен книги были в полном распоряжении Рей. Она пожирала их кипами, не понимая, что означают чернильные царапины на них. Она тренировалась писать письма и произносить их вслух. Прясть и играть на лютне было скучно, как и вести набожный образ жизни, но учёба захватывала девушку с головой. Когда послушница поднялась и постучала в дверь маленькой комнаты, Рей на мгновение задумалась, — то ли она так старалась прочесть буквы, щурясь на украденный клочок пергамента, то ли не обратила внимания на колокол. Она не была прилежной послушницей и знала, что это не сулит ничего хорошего, если она станет монахиней. — Вы нужны в часовне, — сказала Роза, широко раскрыв глаза. Сердце Рей упало. Часовня принадлежала священнику. Женщины приходили в аббатство, чтобы освободиться от мужчин, но этот мужчина был необходим для религиозной жизни. Он выслушивал исповедь и причащал. Он служил мессу. В остальном он был одиночкой. Его окружали женщины, которые принесли или хотели принести обеты, и он сам принимал их. Он никогда не соизволил бы призвать женщину, не говоря уже о послушнике или послушнице, ни к чему, кроме исповеди. Рей задумалась: не обнаружил ли он её многочисленные грехи — прелюбодеяние, блуд, ложь по недомыслию — и хотел бы, чтобы она призналась в них. Возможно, кто-то видел, как её рвало в травяном саду или как она воротила нос от похлебки и каши. Может быть, она нечаянно погладила живот во время молитвы. Она поплелась в часовню с тяжёлым животом и неподъёмными ногами. *** — Отец? — Голос Рей эхом разнёсся по пустой церкви. Между мессами и богослужениями здесь было холодно и темно. Пустые скамьи казались Рей рядами гробов. Она села в одно из них и тяжело вздохнула. Было нечестиво сидеть, а не стоять на коленях. Но, похоже, она была одна, а каменные полы под скамьями не раз по утрам ранили её колени. Некому было ругать её за то, что она не встала на колени. Сидеть, а не стоять на коленях — самый маленький из её грехов. Когда придёт священник, чтобы изгнать её из аббатства, она тоже искупит свою вину. Иисус, выгравированный на распятии, нахмурился. Дверь часовни с глухим стуком закрылась, и тяжёлые шаги застучали по каменным плитам. Рей склонила голову, словно умоляя о пощаде. По правде говоря, она собиралась с духом. Скрип дерева разнёсся по часовне, когда кто-то сел на скамью позади неё. У Рей перехватило горло. Ни одна монахиня и ни один священник не сядут на колени. Она повернулась и встала. Барон сидел, облокотившись на скамью, пыльный и взъерошенный. Его лицо было обращено к распятию — или к ней. Его голос был низким, греховным по сравнению с благоговейной тишиной монахинь и бормотанием священника. — Я пришёл помолиться. — Помолиться? — тихо повторила Рей. Она гадала, не является ли барон игрой её воображения, — хотя, если бы это было так, она бы представила его менее грязным. Бен облизнул полную нижнюю губу. — О прощении. Рей в отчаянии огляделась. Ей вдруг стало страшно оставаться с ним наедине в этом священном месте. Она боялась, что священник их обнаружит. Она боялась того, что может сделать. — Deus meus, — медленно начал Бен, закрывая глаза. — Ex toto corde poenitet me omnium meorum peccatorum, eaque detestor, quia peccando, non solum poenas a Te iuste statutas promeritus sum, sed praesertim quia offendi Te, summum bonum, ac dignum qui super omnia diligaris. Ideo firmiter propono, adiuvante gratia Tua, de cetero me non peccaturum peccandique occasiones proximas fugiturum. Amen. В церкви было тихо. — Вы все добры и заслуживаете моей любви. — Бен открыл глаза. Он повторил часть молитвы раскаяния на английском, а не на латыни. Рей знала, что он обращается к ней, а не к Богу. — С помощью вашей милости Я исповедуюсь в своих грехах… — Я не могу отпустить тебе грехи, — прошептала Рей. Только священник мог это сделать. Бен откинулся на спинку скамьи. Его брови задумчиво сошлись на переносице. — Какое покаяние устроит тебя? Прежде чем успеть остановиться, Рей выпалила: — Ты женился? Бен тяжело сглотнул. Его низкий голос был хриплым. — Я не женат. Рей медленно кивнула. Она потрогала веревку, стягивавшую пояс её рясы. Девушка завязала его очень свободно — проигрывая и проигрывая каждый день. Младенец в её животе завозился; теперь он, казалось, прыгал и катался. — Ты… — И я не обручён, — Бен встал. Скамейка застонала. Его ботинки громко стучали по каменному полу, когда он пробирался между скамьями. Рей удивлялась, как не узнала их раньше; она столько раз слышала, как он поднимался к ней по лестнице. — Я должен молить о прощении мать, но я молю тебя. У Рей на мгновение перехватило горло. Она не могла притворяться гордой и холодной. Мысль о том, что он женится на другой, о том, что он будет спать в тёплой постели другой женщины, в то время как она будет спать в холодной одинокой кровати, вызывала у неё слёзы слишком часто. Она была неописуемо благодарна ему за то, что он был также убит горем, как и она. Его огромные антрацитовые глаза были окружены тёмными кругами; он не забыл её и не оставил. — Я прощаю тебя. Бен наклонился к Рей. Его тёплое дыхание коснулось её щеки. — Я пришёл не только помолиться. Рей закрыла глаза и покачнулась. — Зачем ещё ты пришёл? Губы Бена, горячие и влажные, сомкнулись на её шее. Неприличный, сосущий звук раздался в безмолвной часовне. Рей издала тихий сдавленный звук облегчения; она почувствовала облегчение, когда к ней прикоснулись. Никто не прикасался к ней месяцами. Она так долго воспринимала его прикосновения — мозоли на ладонях, ловкий язык — как должное. Теперь она жаждала этого. Бен усмехнулся ей в лицо, словно его забавляло, как плохо она подходит для религиозной аскетической жизни. — Я пришел причаститься. *** Они причащались в её келье. Все остальные души в стенах монастыря молились; они были действительно одни. И всё же Рей охватил страх, когда барон отбросил в сторону ткань, покрывавшую её волосы. Она иррационально боялась, что кто-то (или какая-то высшая сила) услышит их, и никогда раньше не приказывала ему лечь на спину. Он всегда приказывал ей. — Ложись! Её койка была узкой и короткой. Бен рассмеялся, запрокинув голову. — Это моё покаяние? Рей часто думала о том, чтобы сесть на него верхом, но никогда не делала этого. Мужчины должны лежать на женщинах, а женщины должны быть открытыми для них и покорными. Он пришёл к ней просить прощения. Рей одолевало греховное, неудержимое желание увидеть его распростёртым под ней. Кроме того, девушка была уверена в том, что если она ляжет под него, он почувствует выпуклость её живота. Когда Бен, раздетый догола, втиснулся на койку, девушке пришло в голову, что он похож на жертву, распростёртую на алтаре. Было странно видеть хищное существо, лежащее смирно. Взобравшись на него, Рей подобрала юбки вокруг ног, чтобы видеть его член. Барон жадно потянулся к ней, проникая внутрь её маленького хрупкого тела, когда одежды легли вокруг них, надёжно скрывая их от взгляда распятия, висящего над её кроватью. Простое деревянное распятие было единственным украшением аскетичной комнаты. Так было задумано. Монахиням не положено иметь в своих кельях красивые вещицы. Бен был похож на ангела или святого, запечатлённого в книге. Волосы рассыпались вокруг его вытянутого лица, как нимб. Когда Рей опустилась на него, морщась от растяжения проникновения, он казался удовлетворённым. Его огромные ладони гладили её обнажённые икры, натягивая грубую шерстяную рясу на бёдра. — Я хочу видеть тебя, сладкая. Рей шикнула и неуклюже покачнулась над ним. Он чувствовал себя по-другому внутри неё. Она же чувствовала себя полнее, теснее. Когда он попытался войти в неё, то едва не сбросил с себя. Влажное шлепанье их тел было неритмичным и лишённым изящества. Издав глухой рык, Бен схватил её за бёдра и вошёл до конца. Когда его руки переместились с бёдер девушки на живот, то мужской стон удовольствия и удовлетворения сорвался с пересохших губ Бена, Рей глубже приняла его, впиваясь ногтями в мужскую грудь. Внезапно барон оторвал голову от жёсткой подушки; его рот приоткрылся в немом удивлении, а бёдра погрузились в тонкий матрас. Его руки нащупали колючую шерстяную ткань её рясы, туго натянувшуюся на животе. Они не виделись с Рей уже пять месяцев; её живот начинался почти прямо из груди, округлый в предательской манере. Рей почувствовала себя глупо, думая, что сможет скрыть это от него. Лицо Бена на мгновение исказилось. Рей подумала, что это злость исказила его черты. Он приподнялся с койки, и девушка решила, что он в ярости сбросит её с себя на холодный пол. Но он этого не сделал. Он схватил Рей за подол рясы и стянул ту через голову, запутавшись в волосах. Её живот торчал перед ним; обнажённая кожа натянулась и блестела, как дублёная шкура. Обхватив его обеими руками, Бен издал низкий страдальческий звук. Зазвонили колокола, отмечая конец службы. — Матерь Божья… — произнёс Бен куда более благоговейно, чем когда читал молитвы в часовне. Рей рассмеялась, с облегчением выдыхая.  — Нет, мать ублюдка. — Мать моего ребенка! — Бен обнял её и уткнулся лицом в плечо. Его спина тяжело вздымалась, когда он судорожно глотал воздух. Он всё ещё был твёрд внутри неё, и он всё ещё поклонялся её телу, но его глаза были яркими и влажными, когда он посмотрел на неё. — С Божьей помощью, мать моего сына. Рей ласково провела пальцем по тёмным кругам под его глазами. Несмотря на то, что его слова заставили её сердце трепетать от счастья, её ребёнок — сын или нет, наследник или нет — будет бастардом. Он был зачат не в браке. Хотя, возможно, он был зачат в любви. Возможно, она любила Бена и мальчиком, и бароном, и в мансарде в Йорке. Она любила его сейчас, в своей тёмной келье в церкви Святого Михаила. Бен прижался губами к её губам и повалил девушку на узкую койку, переплетая их конечности и двигаясь с незнакомой ему нежностью. Несмотря на то, что он был большим и грубым, в этом он был нежен. Служба закончилась; сестры и послушницы возвращались к своим лютням, арфам, книгам, кулинарии или виноделию. Они будут бродить по стерильным тёмным коридорам монастыря. Кто-нибудь мог подслушать её приглушённые стоны страсти, когда Бен тёрся о влажную, мягкую плоть её лона, всего в нескольких дюймах от того места, где он был похоронен внутри неё. Рей было всё равно. Бен знал, что у него от неё дитя; он жаждал ребёнка. Он не бросит её у стен монастыря и не отдаст ребёнка на воспитание другому. Она вскрикнула, когда он довёл её до неловкого экстаза. Барон удивлённо уставился на неё. В мансарде она всегда старалась вести себя тихо, а он был дерзок и напорист. Его рот беззвучно приоткрылся, когда он пролил в неё своё семя. Рей не протестовала и не вздрагивала; теперь это не могло причинить вреда. Она прижала его к груди и посмотрела на распятие. — Ты не можешь держать свою любовницу в монастыре. Бен запечатлел нежный поцелуй на каждой груди, словно удивляясь тому, что они скоро будут кормить ребёнка. Он поднял голову с выражением безграничного счастья на лице. — Я не оставлю тебя своей любовницей. Мне не нужна любовница ни в Йорке, ни в монастыре. Пальцы Рей замерли в его потных спутанных волосах. Этого она никак не ожидала. Он умолял и уговаривал сделать её своей любовницей; она была слишком горда, чтобы радоваться этой сомнительной чести, даже если это означало, что она завладела его сердцем и душой. Возможно, теперь, когда она была беременна, он был доволен тем, что она в его руках — теперь Он мог делать с другими женщинами всё, что ему заблагорассудится. Голос Рей подвёл её: она представила себя нищей, с голодным, тощим ребенком. Потом она представила себе кое-что похуже. Бен может забрать её ребёнка — своего наследника — и выгнать её. — Пожалуйста… — Похоже, у неё не осталось стыда. — Бен, пожалуйста, не забирай его у меня! — Сладкая… — Бен приник влажными губами к уголку её глаза, стремительно наполнявшегося слезами. Барон коснулся языком воды, ощущая вкус соли. — Я хочу, чтобы ты стала моей женой.