Похищение с пристрастием..?

Не хочется даже вспоминать, как пришлось добираться до комнаты сквозь бесчисленные переплетения коридоров, как чернота, клубившаяся вокруг, кусала пятки, противно скрежеща, будто посмеиваясь, и как сильно, до боли, впивались пальцы в ладони, оставляя белёсые полукружья, постепенно наливающиеся бледно-красным цветом. Признаться кому — не поверят, Ньютон Скамандер — известный магозоолог боится темноты! Да, его же засмеют. Пришлось закусить губу, придержать дыхание и бегом, стуча небольшими каблучками по мраморному полу, сквозь тусклый, едва заметный отблеск почти погасших свечей, наконец, добраться до выделенной ему комнатушки. И уже потом, трясущимися руками, закрывая дверь, и, умывая разгоряченное лицо холодной водой, в голову начали лезть противные мысли. Мерзкие. Пугающие, отвратные воспоминания вновь начали всплывать перед глазами, назойливые, словно голодные комары поздним вечером, летящие на яркий свет ночных фонарей. Ньют сипит, хватается за шею и медленно оседает на пол; не хватает кислорода. Волшебник дышит, судорожно втягивает носом воздух, но как будто не получает ни грана эфемерной субстанции, помогающей жить. И весь ужас, стыд, жгучее чувство вины вновь лавиной обрушиваются на голову. Смыкаются стальные объятья. Как же противно вспоминать те прикосновения к себе, которые были такими пошлыми, невежественными и вязкими, жирными, словно масло. Но когда спустя несколько невыносимо долгих минут, Скамандер чуть успокаивается, перебарывает внезапную паническую атаку и медленно, держась ладонями за стенку на дрожащих ногах, поднимается, стирает со лба выступившие капли холодного пота, и потихоньку, вяло плетется в ванную. Срывает с себя эту глупую рубашку, которая уже самому вот совсем не нравится, и с отчаянием смотрит в зеркало. Не понимает себя. То с наслаждением двигается под тихую музыку, то хрипит, в ужасе окруженный сияющим пламенем, то вновь утопает, нежится в руках того, кого толком и не знает совсем. А стоит вернуться в комнату, как… — К дракклам. Кривится и проводит рукой по лицу. — К дракклам… Что бы это ни было, это очень странно, прямо как и он сам. Как эти большие, темные круги под глазами, покрасневшие белки и ярко выделяющиеся веснушки на белом, как простыня, лице. Все волнение, напряжение и робость явно сквозившая в тонких чертах, придавали какой-то дерзкий шарм наравне с отчаянием, поселившийся на самом дне невыразительных зрачков. Сам не понимает, как дошел до жизни такой. Трясет мокрой головой, и небольшие капельки летят во все стороны. С остервенением трет мягкой губкой руки, грудь, живот… И плевать на ярко-красные широкие полосы, остающиеся от мочалки на бледной, тонкой до синевы коже. Ведь даже самое лучшее мыло не способно стереть ощущение липких пальцев на собственном лице, а трижды вымытый рот не улучшает самочувствия, все так же тошнит, ведь после того, как он остался в одиночестве, все снова вернулось. И Ньют не понимает, как присутствие Геллерта смогло повлиять на то, что он мгновенно все забывает, наслаждается каждой секундой в его обществе, теряется и жадно ждет прикосновений, тает, словно светлый лед по весне! Это пугает. До дрожи. Синее пламя, огонь, влекущий мотылька на свое тепло, жар. Который его же и убьет. Скамандера называют мотыльком? Хах. Как точно подмечено. Ухмыляется, болезненно кривя брови от тянущей боли в плече. Этого было не избежать. *** — Что думаешь, дружище? Долго еще? Парнишка зябко ежится и сильнее кутается в тяжелое пуховое одеяло, в отчаянной попытке согреться, даже не понимая, что собачий холод пробравший до костей не снаружи — внутри. Оглушительно чихает и шмыгает носом, робко улыбаясь, лукотрус только строит смешные пантомимы, кривляясь, издавая глупые детские звуки; до одури хочется спать. Но Ньют сидит в окружении своих зверей и упрямо до последнего ждет, словно старый преданный пес своего загулявшего нерадивого хозяина, который еще давным-давно обещал вернуться, да невесть, где шатается, позабыв про верного друга, скулящего от серой мрачной тоски. — Я еще немного посижу, — сонно отвечает магозоолог на немой вопрос в золотистых глазах камуфлори, тот моргает и укоризненно качает головой, медленно исчезая из виду. Нет, конечно, он не станет сидеть так всю ночь, но… Скоро рассвет. И от этого понимания, внутри все так неприятно тянет, и хочется сразу отвести взгляд в сторону, только бы не смотреть прямо, однако, какая-то частичка по-прежнему надеется на то, что Геллерт придет, как и обещал, что ожидание не будет напрасным, только вот… Надоедает. Может, он просто забыл? Да, и пусть, чему быть, того не миновать! Скамандер лениво зевает, потягивается и встает, слегка пошатываясь; одеяло неровно спадает с плеч, и волшебник вздыхает; придется оставить его тут. — Что? — лукотрус пищит и тянет свои тоненькие ручки-веточки к магозоологу. — Ох, ну ладно. И вот после этого, другие обижаются, что Пикетт его любимчик! — Ну, не… Ну, куда? — резво забравшись по одеялу на плечо, а оттуда, больно дергая за вьющиеся пряди на самую макушку, маленький росточек, наконец, угомонился, а Ньюту и оставалось только, что смиренно вздохнуть и пожать плечами на насмешливый взгляд Дугала. Ну, вот и что он мог поделать? Нет, он, конечно, пытается строго поддерживать дисциплину в своем зверинце, но они, засранцы такие, умело манипулируют своим хозяином, канюча лакомство, и, строя умильные мордочки, что совершенно невозможно отказать. Оставив одеяло в чемоданной комнатке, больше похожей на кладовку или странную каморку зельевара, Скамандер-младший по лестнице выбирается из чемодана, переступив босыми ступнями по холодному мраморному полу и, зябко одернув задравшийся свитер, достающий ему аж до середины бедер, неуверенно выходит из комнаты. Нет, естественно он понимает, что это опасно — в одиночку ночью бродить по старым коридорам древнего замка, но… Честно говоря, волшебник устал ждать. Сейчас, наверное, три часа ночи, а может и еще больше, прибыли назад-то они в полпервого, а сейчас… Сейчас невероятно холодно идти босиком по каменному полу, зябко обхватив себя руками, и, все быстрее и быстрее переставляя ноги, потому что жжет. Наступаешь на холодный пол, а ощущение будто в кипяток ногу макаешь, настолько стыло. Вот как можно было сглупить, и не надеть хотя бы носки? Болван. Ньютон шипит и втягивает голову в плечи, звонко шлепая пятками по мрамору, и, трясясь, словно осиновый лист, стуча зубами, как какой-то деревянный маггловский щелкунчик! Он минует несколько лестничных пролетов: два или три, но вот, наконец, та самая массивная дверь, из которой волшебник вышел не так давно; на подсознательном уровне надеется, что кабинет окажется пуст. И ему не придется дрожать от враз, накатившей бури эмоций, стоит только хозяину замка посмотреть на него. Однако, он просто не понимал, что это за вихрь чувств, сдавливающий грудь, или скорее даже не желал понимать… Шумный выдох и Ньют на секунду зажмурившись, неуверенно, слабо стучит в дверь, однако, не дождавшись ответа, сглатывает вязкий ком в горле и несильно толкнув скрипнувшую дверь, тихо спрашивает, переминаясь с пятки на носок, и все-таки решаясь сделать малый шаг вперед, чтобы закоченевшие ступни приятно обволокли нежные ворсинки белоснежного ковра. — Л. Лерт? — робкий взгляд на склонившегося над бумагами мужчину,- Не занят? И нет бы, спокойно уточнить да удалиться в свои покои, но стоит только Гриндевальду поднять голову, как Скамандер просто тонет в стремительно темнеющих радужках. — Я… Он не хотел, честно не хотел, просто внезапно накатила сонливость, и волшебник очень сладко зевнул и протер левый глаз ладонью, прикрыв правый. — Я просто жду, а… Лерт? Что? Робкий шаг назад, когда мужчина внезапно встает, упираясь ладонями в тяжелый дубовый стол, и, опрокидывая назад дорогое кожаное кресло, которое грохочет, вынуждая Ньюта испуганно вздрогнуть, а сердце пропустить удар. Магозоолог сглатывает и неловко оправляя свитер широкой, крупной вязки, мягкого горчичного оттенка, наконец, осознает, как он одет. Мордред. Внутри все дергается, а по спине бегут мурашки, когда Темный стремительно обходит стол по дуге и направляется прямо к нему, смотря прямо в глаза… Какого драккла он просто стоит и ждет?! Это же… Это же… Внутренний голос пищит и заходится в истошном вопле, когда Гриндевальд останавливается всего лишь в паре сантиметров от Скамандера и смотрит. Жадно. Жарко. С затаенной темнотой в глазах. От этой темноты хочется спрятаться, сбежать, но… Она так сладка. Пальцы на ногах поджимаются, а дыхание перехватывает, стоит ощутить эту черноту на вкус, попробовать запах, только самыми кончиками пальцев коснуться… Ох. Мерлин, Мордред, Хельга и иже с ними. Он стоит, понимает, что нужно что-то делать, может, бежать, может, защищаться, кричать, но… Он стоит. И смотрит. А потом Геллерт кладет свою руку ему на плечо и резко, но как-то мягко дергает на себя, касаясь его губ, так… Так. Жарко. Глаза широко распахиваются, из груди против воли вылетает удивленный стон. Что? И в этот самый момент кажется, что вся вселенная сузилась именно до этих властных рук, что крепко держат его плечи, до мягких нот табачного дыма и до жадных, таких горячих губ, которые творили с ним что-то совершенно бесстыдное. А магозоолог, как будто специально не замечал продрогших насквозь ног, оглушительно стучащее сердце, качающее кровь по венам так медленно и одновременно так быстро, что нечем было дышать; Ньют протяжно замычал, когда Геллерт нарочно прикусил его губу и тут же продолжил с еще большей страстью терзать его рот. Напор пугал. Но он пугал не так, как тогда на балу, а совсем по-другому. Иначе. Скорее… Волновал. Руки задрожали, и парень выгнулся вперед, громко выдыхая, цепляясь пальцами за полурасстегнутый воротник рубашки, выглядывающей из-под дорогого жилета. Мужчина буквально на секунду отрывается от припухших, сильно покрасневших губ, между ними тянется тоненькая ниточка слюны, а его хриплый голос, в миг будоражит загустевшую кровь. — Давно хотел это сделать… Ньют вздрагивает и полуопускает взгляд, блестя влажными ресницами в полумраке кабинета. Напротив судорожно втягивают воздух, и его вновь начинают целовать, только еще яростнее, еще жарче. Словно пламя. Но что странно… Огонь не обжигал, нет, он грел. Так настойчиво и мягко одновременно. Скамандер тонул. Пропадал насовсем, в никуда, стоило только наткнуться на этот немигающий, жадный взгляд, который пьянил не хуже дорогого виски, стоявшего на тяжелом, темном дубовом столе, чьи яркие отблески при свете огня свечей отражались на стенах. Гриндевальд утробно рычит, действует все более напористо, властно. А Ньюту нравится. И дело даже не в том, что именно происходит сейчас, суть в том, что мужчина, касающийся его, нравится. Руки его — нравятся. Запах… Нравится. Это не противный аромат скошенной травы, не жестокие поцелуи-укусы, не простые пошлые тисканья, как еще не так давно довелось испытать. Нет. Это до безумия чувственно, Скамандера будто лихорадит, он такого никогда не испытывал, и признаться даже не надеялся испробовать таких чувств в своей жизни. И пусть все идет к дракклам, когда Геллерт мягко оглаживает его спину круговыми движениями, слегка надавливая переходит на талию, спускается вниз и подхватив Ньюта под ягодицы — несет куда-то; магозоолог инстинктивно обвивает мужчину ногами, смыкая их у того за спиной, и напрягает мышцы, еще сильнее прижимая мага к себе. Гриндевальд подходит к темной поверхности рабочего стола, одним движением ладони сметая все бумаги, которые с неблагозвучным шуршанием падают на пол, и опускает магозоолога на холодную лакированную древесину. Все это время они не прекращали целоваться, однако, отстранившись на минутку, Геллерт тяжело дышит, смотрит так нежно, страстно. Слегка наклоняет голову и проводит горячим языком по шее магозоолога, тот вздрагивает и хрипло стонет, дрожа всем телом. — Больше никто не посмеет прикоснуться к тебе. И Ньют чуть кивает, безмолвно соглашается, что да, никто и никогда. Кроме него. Выгибает плечи, приподнимая голову, по-звериному открывая мужчине беззащитную шею, как бы говоря: «Я согласен, возьми меня». Гриндевальд рычит, целует его шею, медленно поднимаясь вверх, проходясь языком по небольшому кадыку и, наконец, вновь касаясь губ, а Скамандер нетерпеливо ерзает, выдыхает и запускает свои пальчики в насквозь идеальную прическу темного мага. Ерошит, перебирает пряди. Стонет. — Ты же понимаешь, что я не отпущу тебя? — Не отпускай… Мерлин.