дурная привычка

Дано: Юнги, ящик пива, Намджун, Чимин, еще один ящик пива, Хосок, и Сокджин. Если разделить два ящика пива поровну, то нахуярятся все. Но если Юнги выпьет больше, то что получится в итоге? Правильно. Нихуя хорошего. У Юнги, как у опытного алкоголика, есть три степени ухуяривания: первая, именуемая как «Туса-Джуса», вторая, на которой наступает желание либо потрахаться, либо попиздиться, либо поплакать, и третья, где резко включается режим психолога и философа. Если бы Намджун только об этом знал, он бы не позволил Юнги убухиваться до конечной стадии. Потому что теперь он трещит без умолку. Хосок, который обычно берет роль забалтывателя на себя, отрешенно кивает на вопрос Юнги, заданный не конкретно ему, а всем собравшимся, и думает, когда же и что же в его жизни пошло, блять, не так. Сегодня вообще все не так. И Юнги не такой. Неужели алкоголь грешит? — Окей, я думал, что того времени, которое Чонгук и Тэхён вместе, должно было хватить, чтобы перерасти эту тупую влюбленность, но Чонгук до сих пор Тэхёну в рот заглядывает, — говорит Мин как-то совершенно неожиданно для всех здесь собравшихся, и Чимину от столь резкой смены тем разговора пиво попадает не в то горло. И он долго, очень долго кашляет. — А тебе-то какое дело? — спокойно спрашивает Намджун, попутно хлопая своего парня по спине. — Потому что единственный человек, которому я могу поплакаться насчет Тэхёна, это Чонгук, но тот никогда не приходит без виновника всех моих бед и страданий. Юнги театрально возносит руки к потолку и с силой бьет ладонями по лбу. Намджуну на секунду кажется, что тот получил сотрясение мозга. — Не будь долбаной королевой драмы, — говорит Хосок, отлепляя руки Мина ото лба. — Этот статус занят Чимином. И Чимин преклоняет голову в почтительном поклоне, следом отправляя многозначительный средний палец, как бы говоря «Спасибо, но иди нахуй». Хосок в его желании взаимен и отправляет средний палец в ответ. — Чем тебе не угодил Тэхён? Он же давно с тобой не живет, — верно подмечает Сокджин, обнимая большую подушку, и медленно заваливается на бок. Юнги благословит Богов за то, что у них больше не осталось пива. Проходит примерно полчаса настольных игр, скуки и пустых, необоснованных, одним словом тупых шуток Джина, как Мин начинает громко верещать и бегать по квартире с ноутбуком в руках. Пока его не ловит Чон и насильно не усаживает себе на колени. Не говорите никому, но от этого Юнги глубоко внутри себя мурлычет довольным котом и плавится от теплых ладоней, под футболкой легко оглаживающих его поясницу. — Ну и что произошло на этот раз? — Я нашел сайт, где можно проверить себя на влюбленность. Вместо себя я, конечно, отвечал за Чонгука, и… — тут он вновь заливается громким смехом, чем пугает всех собравшихся. Потому что так ужасающе скрипуче не смеется даже Джин, бьющийся в припадках от смеха. — Он по уши в Тэхёна. Вот прям на сто процентов. Они заебали меня. Почему они настолько ванильные и приторные, что у меня аж скулы сводит и радугой блевать охота? Хосок пожимает плечами и целует Мина в основание шеи, забираясь ладонями выше, оглаживая впалый живот и выпирающие тазовые косточки. Никто бы не поверил, что Юнги умеет хныкать или таять на глазах, но они видели это своими глазами. — Дайте мне развидеть это, — прикрывает глаза ладонью Чимин и прячется за спиной Намджуна. Тот же деликатно подталкивает его давать по съебам, потому что, вероятно, этим двоим нужно побыть одним. Наверняка. Все расходятся, оставляя Юнги и Хосока наедине, прикрывают дверь, прося не провожать. Мин бы во всяком случае из своей природной, заложенной на генном уровне вредности, не стал бы их провожать, и Чону бы не дал. Потому что на коленях сидеть удобно и комфортно, и пригретое местечко терять совершенно не хочется. — Проблема ведь не в них, да? — зарываясь пальцами в жесткие из-за неоднократных покрасок юнгиевы волосы проговаривает Хосок и нежно целует за ухом, бесстыдно пользуясь знанием того, что уши — одна сплошная эрогенная зона Юнги. — В них, — противится Мин, ежась на чужих коленях, и обвивает шею Чона одной рукой, проделывая те же манипуляции с волосами своими пальцами. — Тебе просто не хватает внимания. — Ну, знаешь… Хосок не дает договорить, улыбается уголками губ и непринужденно втягивает Юнги в поцелуй, нежно проходя кончиком языка по юнгиевым губам, не чувствуя сопротивления. Это значит, что у Мина точно не осталось ни сил, ни желания разговаривать. Все ведь ясно, как день. Но Хосок решает расставить точки над «i», чтобы потом не поднимать эту тему, желательно, никогда. Они отстраняются друг от друга (не без усилий Чона, конечно же) и смотрят в глаза так, будто ни разу в жизни до этого момента в них не смотрели. И у Хосока в груди щемит что-то очень болезненно, потому что Юнги в его руках сейчас — это комочек чего-то милого и хрупкого, беззащитного, наполненного любовью. Никому не говорите, что он может быть таким. Не для чужих глаз и ушей его таким знать. Только для Хосока, Тэхёна и родителей, наверное, Мин делает особое исключение, открывая собственное сердце и душу. И ведь, оказывается, многого стоит таким исключением стать. — И я тоже этот тест прошел, — тихо говорит Юнги, отводя взгляд, и облизывает губы. — Мне только интересно: Почему мы с Чонгуком любим одинаково, но у нас все по-разному получается? Хосок виновато опускает голову и вспоминает последние месяцы их будней. Кроме работы в кофейне, как ни странно, ничего вспомнить не получается. Оттуда и вытекает логичная причина юнгиева поведения. — Прости, малыш, но ты же знаешь, что от нас это не зависит. У тебя работа, у меня тоже. Один выходной в неделю, освобождаюсь только ближе к 9, а домой прихожу к 10. Я бы хотел уделять тебе больше времени, но не получается чисто физически. Юнги понимает, однако со своей тоской бороться не может. Ему Хосока не хватает. И не важно, сколько времени они вместе, ведь если любить правильно, то можно пролюбить до самой старости. А там и до смерти не далеко. Любовь до гроба, вся фигня. Прямо как и мечтал Мин, сидя зимними вечерами с Чоном в обнимку под одним пледом. — А у Тэхёна и Чонгука учёба с подработкой, но они умудряются… — Да хватит на них смотреть! — бесится Хосок, неосознанно усиливая хватку на боках Юнги, и цепляет юнгиев подбородок двумя пальцами, поворачивая его лицо на себя. — Мы — не они, и отношения у нас другие. Мы сколько вместе? Пять лет. А они? Два года, Юнги, не пять! Понимаешь, в чем разница? Они раз сто пятьдесят разойтись и сойтись могут, а у нас все стабильно. Ну, знаешь, а еще у них гормоны шалят, глаза-сердечки, вся эта приторно-сладкая херь. Мы тоже такими были, а теперь успокоились, страсти приутихли, — на последнем слове Мин хмурится, нервно облизывая губы, и напрягается всем телом. Хосок, опять же, понимает, как его слова воспринял Юнги, а потому снисходительно улыбается и проводит кончиками пальцев по чужому лбу, смахивая пряди челки назад. — Но я с абсолютной уверенностью могу сказать, что также сильно люблю тебя, как и тогда, раньше. Юнги хмурится еще сильнее, прикрывает глаза и пытается хотя бы дышать через раз. С Хосоком вообще дышать не получается. Без него, кстати, тоже. Дерьмо. Такое дерьмо, что нос неприятно щиплет, а под ребрами ноет так, что хочется остаться в чоновых объятиях на всю жизнь. — Так что? Ты понял, что наши отношения сравнивать с чьими-то другими бесполезно? — спрашивает Хосок, вопросительно выгибая бровь, и Мин осторожно кивает, улыбаясь уголками губ. И на самом деле Юнги еще тот хитрожопый засранец, потому что в их отношениях он всегда принимает роль адекватного парня девушки-истерички, а сейчас решил поменяться местами и посмотреть, насколько сильно Чон ими дорожит. И дорожит, оказывается. Мин только надеется на то светлое, бесконечно-долгое, до гробовой доски. Которое у них с Хосоком взаимное и иногда совершенно неподдаваемое логичному объяснению.