«pec-ca-ta»
Суга вырывает руку и натягивает рукава до пальцев. Картинка восстанавливается. — Это не героин. А локти мои ты видел много раз. Уходи, пожалуйста, Куроо. Куроо мнётся несколько мгновений, но всё-таки уходит. Спасибо, что молча. Суга закрывает входную дверь, а в следующее мгновение тьма закручивается в воронку, из воронки во лбу Ойкавы стекает чёрная кровь, и Сугавара оседает на пол без сознания. Он останавливается у ворот огромного новёхонького здания — медиа центр, в котором будет проходить трехдневная чёртова медицинская конференция. Он цокает языком и достаёт из кармана кожанки пачку сигарет. Можно бесконечно возмущаться, с какой радости заведующий кафедрой решил, что ему необходимо посетить секцию психиатрии и послушать заунывные их речи, когда он просто студент-психолог, а к медицине отношения не имеет ровным счётом никакого (за исключением активного потребления таблеток горстями на завтраки). Ладно, ныть и возмущаться смысла никакого, в конце концов, он уже здесь. И он один из лучших на курсе, деваться некуда, репутация, сам нарвался. Вчера ночью он добрался на такси из аэропорта и с горем пополам заселился в забронированный организаторами номер неплохой такой многоэтажной гостиницы. Даже чашку крепкого кофе с утра урвал. Не так уж всё и плохо. Сугавара всё так же стоит на безопасном расстоянии от здания и медленно курит. Нет никакого желания идти туда; он любит психологию, любит человеческую психику, как она рушится и бьется осколками — особенно; ему нравится психиатрия, правда. Но читать как-то предпочтительнее, многолюдные сборища утомляют. Вокруг все такие начищенные, на солнышке разве что не блестят: в костюмах, платьях, туфлях. Официоз у Коуши сидит в печёнках, и если он засветится на каком-нибудь фото, завкафедрой прожжёт ему мозги нравоучениями. Суга заправляет выбившуюся пепельную прядку из низкого хвостика на затылке за ухо и хмыкает довольно: он явно привлекает внимание. Дресс-код идёт к чёрту: кожанка, чёрные скини, армейские ботинки, утягивающие щиколотки шнуровкой, безразмерный серый свитер с широким воротом и кожаный ошейник. Ничего необычного, в порядке вещей, но эти взгляды льстят. И точно не сказать, какие льстят больше — которые с интересом или с отвращением. Суга выбрасывает окурок и уже собирается двинуться по направлению к двери, как вдруг напарывается на пару знакомых глаз. Вот Ойкава стоит вместе с однокурсниками, а вот уже идёт к нему, проклинающему сквозь зубы мироздание. Они виделись только один раз с тех пор, как Суга исчез на втором году старшей школы, и встреча та прошла хуже некуда. — Сугавара? — Ойкава не верит себе и глупо моргает. — Ойкава? — Суга отзывается в тон и делает большие глаза. Ойкава фыркает — Сугавара и палитра его всегда неожиданной саркастичности — уже успел забыть. — А ты что тут делаешь? — Думаю, примерно то же, что и ты? — Суга чуть склоняет голову к плечу. Ойкава уже открывает рот, чтобы ответить, но его зовут: какой-то парень кричит ему про куратора и про срочно. — Иди. — Сугавара коротко кивает головой в сторону незнакомого парня. Ойкава закусывает губу в нерешительности, переводя взгляд с него на однокурсника и обратно, но всё же уходит, бросив ёмкое: «не прощаемся». Суга бы поклялся, что видел в его глазах надежду. Он пропускает мимо ушей череду выступлений, наверное, очень интересных. Он мелко дёргает ногой под столом и чертит бездумно зигзаги на пятом по счету чистом листе. Ойкава его помнит — вот тем ребёнком, Сугаварой Коуши, которого не стало к концу старших классов. Суга не оставил мостов с той прежней нормальной жизнью, в которой было много хорошего — теперь он понимает, что было. Не оставил, потому что знает, как больно иметь надежду, не имеющую сходства с реальностью. Он так думал, во всяком случае, что мостов не осталось — до сегодняшнего дня. Просчитался. Сугавара сжимает виски пальцами до боли, а потом просто уходит. С лекции, из здания — в отель. Сколько времени прошло, сказать сложно — за окном вечереет: ещё светло, но по углам номера уже залегли глубокие тени. Коуши всё это время пролежал на кровати, как пришел — в кожанке и в армейках, смотрел сквозь открытый балкон в небо. В номере холодно, но так не хочется закрывать окна. Так вот и бывает всегда — ожившая память ломает более-менее налаженную жизнь, камня на камне не оставляя. Сейчас бы бегать судорожно под вой сирены и мигающий красный, ловить опоры, стены, пытаться хоть как-то остановить локальный апокалипсис. Суга лежит несколько часов на заправленной кровати — только небо цвет сменило — мир живёт своей спокойной жизнью, и он выживет. Или нет. Какая, к чёрту, разница. Суга выдыхает медленно и закрывает глаза, надо бы спуститься вниз, дойти до курилки — покурить, да и, может быть, доползти до кафе. Отель тихий, будто и нет никого; сквозь зеркала в лифте смотрит в глаза серая меланхолия. Курилка — отдельный стеклянный куб рядом с отелем. По сравнению с пустыми коридорами, здесь людей набилось под завязку. Коуши ждет, когда кучка шумных студентов покинет прозрачное убежище и проскальзывает в дальний угол. Мир сливается в одну монохромную тему, без белого и чёрного — сплошное серое, и дышать становится легче. Когда он затягивается второй сигаретой подряд, дверь впускает очередную толпу людей — Ойкава замирает на входе, впечатываясь в него взглядом. Он сокращает расстояние, а Сугавара опять больше всего хочет сбежать. — И снова привет, — Ойкава улыбается неловко, в голосе едва слышен подскочивший пульс. — Угу. — Суга не смотрит на него: смотрит под ноги, на сигарету, сквозь. Прошлое должно оставаться в прошлом. Он продумывает варианты слишком очевидного бегства ровно до смешка Ойкавы. Коуши переводит растерянный взгляд — Ойкава смеется тихо, качает головой: — Ошейник. Сугавара, серьёзно? Суга смотрит внимательно, чуть хмурит брови: может, нет смысла бегать от того, что ловит тебя за руку? Может, есть смысл в том, что он продолжает напарываться на Ойкаву? К чёрту все. Он отклоняет голову вбок, просовывает палец под ошейник снизу, чуть оттягивает, смотрит в глаза — глубже. Ойкава перестает смеяться мгновенно; взгляд, движения, смыслы — уловка. Наживка, и Ойкава на неё попался. — Нравится? — Сугавара тянет ошейник чуть сильнее, оголяя четкие контуры следа на коже. Без насмешки, без ехидства. — Нравишься. Суга отпускает ошейник, отводит взгляд. Затягивается дотлевающей сигаретой и отправляет её в урну. К чёрту. К чёрту все. Он делает шаг вплотную к Ойкаве, привстает на носках и царапает осипшим, не касаясь уха губами: — Ну так бери. Они сбивают светильник с прикроватной тумбы в номере Ойкавы и даже не замечают. Ойкава стягивает косуху с острых плеч нетерпеливо, не отрываясь; Суга вплетается пальцами в уложенные красивыми прядями волосы на затылке и давит в себе хрипящее — как долго он этого хотел. История — тупее некуда. Они ведь даже не общались толком в школе, Сугавара и не смотрел на Ойкаву так. Они даже не дружили. Просто Суга встретил его несколько лет назад в баре и разбился тем самым стаканом с виски. Там, в распахнутых глазах Ойкавы Сугавара рассмотрел себя, за давностью сроков считавшегося пропавшим без вести — хоронить самого себя, дело то ещё богомерзкое. Суга стягивает с себя свитер и отбрасывает в сторону, он забирается на бёдра Ойкавы и дышит осторожно, прерывисто, тихо. Ойкава, лежащий под ним такой же — по пояс голый, загнанный и отчаянный. Сугавара осторожно ведёт кончиками пальцев по светлой коже наверх и замирает — замечает небольшие темные пятна старых шрамов на тазовых косточках и одно большое под плечом, почти на ключице — и узнает их сразу. Он проминает матрас рукой рядом с виском Ойкавы, наклоняется и целует след на плече. Ойкава вздрагивает — фантомной болью на десять по десятибалльной. Он рывком подминает Сугавару под себя и шепчет больное и злое: — Нельзя быть такой сукой, Коуши. Сугавара тянет его лицо к себе, целует так отчаянно, будто завтра не наступит. Ойкава тонет в этой горечи — своей, чужой — и уже не различает оттенки, бьющие по оголенным нервам очередью. За следующие два дня конференции они выходят из номера трижды: два раза в закусочную на территории отеля, и еще раз ночью в круглосуточный за сигаретами. — Мы проебали конференцию. — Суга курит на балконе номера, устроившись на полу, и рассматривает только что выползшего из душа Ойкаву в одних штанах. Красивый. — Главное, что в прямом смысле. — Ойкава придирчиво рассматривает себя в зеркале, неудовлетворенно цокает языком и идет к Суге. Он опускается рядом, и через ткань футболки на плече чувствуется горячая влажная кожа, тонко пахнет цветочным гелем для душа. Сугавара ловит себя на пугающей мысли — как всё правильно здесь и сейчас. Но у него по определению правильно не бывает, он это точно знает, усвоил давно. Поэтому трусливо бьёт на опережение. — Я встречаться с тобой не буду, отношения — это не про меня. — Не то чтобы я горел желанием. — Ойкава пожимает плечами безразлично. — Ты мой «незакрытый гештальт», пойми меня правильно. Суга укладывает голову виском на согнутые колени и заглядывает Тоору в глаза с полуулыбкой: — Закрыл? Ойкава снова пожимает плечами, чуть меняя оттенки во взгляде. Сугавара тянется ближе и целует коротко — у него все гештальты про саморазрушение. Картинка дробится пикселями и рвется шумами, Ойкава говорит что-то, но Сугавара не может расслышать. Свет гаснет, всё исчезает; красные вспышки выделяют бетонные стены недостроенного здания; пятна крови под ногами и цемент; перекресток, комбини с сакурой на вывеске. Скрипящий цементом в горле шёпот:«peccata»
Сугавара просыпается на полу между прихожей и входом на кухню. — Чёртовы сны. Встать на ноги почти нереально — шатает от слабости, и боль во всём теле нереальная. Он по стеночке плетется до своего телефона, оставленного на кухонном столе в тёмной комнате. Руки трясутся, попасть по нужному номеру крайне сложно. Гудки режут по ушам тупой болью. — Куроо, подъём. — Ты на часы смотрел? — Плевать на время, соберись, — Суга немного хрипит. — Помнишь новостройку в северной части города? Её ещё заморозили после самоубийства там нескольких подростков в прошлом году, помнишь? — Ну-у… что-то вроде того. — Там ещё должен быть перекрёсток и комбини с сакурой на вывеске. Сугавара сползает по стене, слабость догоняет, тянет на дно. — Я проверю, допустим. — Проверь. Прямо сейчас. Найди это здание и проверь, там должно быть что-то важное. Сугавара завершает звонок и прокручивает сон в голове еще раз. — Peccata, значит… Он набирает номер Ойкавы и ждёт с закрытыми глазами. — Что случилось, Коуши? Голос сонный, но встревоженный. Сугавара улыбается, зачем он позвонил на самом деле: чтобы узнать мнение или из-за сна? — Peccata. Какая мысль первая? — Боже, Коуши… подожди секунду, я всё ещё не проснулся. Так, это латынь, понятное дело. Peccata, peccata. Грех? Peccatum mortale? — Смертный грех? — Коуши хмурит брови. — Интересно… Спасибо, Тоору. — Ты как там, в порядке? Сугавара улыбается чуть ярче, переводит взгляд из тёмной комнаты в окно на ночное небо. Ойкава не знает, он чувствует, когда ему плохо, но никогда не давит. Очень хочется взять такси и приехать к нему. Но это против правил, а Суга играет честно. — В порядке. Увидимся завтра. Спи. Сугавара сбрасывает звонок и не без труда сглатывает то, чему никогда не быть озвученным.