this is a trick

Он курит, сидя на дубовом столе замшелого паба; одной ногой раскачивает стул за спинку: тяжелый, туго зашнурованный высокий ботинок щёлкает протектором по деревянной перекладине. Он сильно похудел за прошедшие годы, что они не виделись; пепельные волосы спадают на его глаза, закрывая их почти полностью. Чёрный вытянутый свитер со слишком длинными рукавами сползает с плеча, открывая вид на торчащую ключицу, а чёрные джинсы, которые недавно были по размеру, теперь велики. Он никогда не был плотного телосложения, но сейчас на лицо явный дефицит веса. Вокруг него крутятся какие-то сомнительного вида панки: парень с длинными дредами что-то шепчет настойчиво в ухо, не обращая внимания на откровенный игнор со стороны объекта внимания. Он встряхивает головой, будто пытаясь отделаться от чужого голоса, и вдруг видит — узнавание меняет отстраненное выражение лица на безразлично-наигранное. Рокс выскальзывает из одеревеневших пальцев Ойкавы — разбивается в стеклянное месиво, капли виски расползаются темными кляксами на джинсах. — Сугавара? — Ойкава? — Деланно удивленно, полунасмешливо выдыхает вместе с дымом, будто не встретил только что призрака из прошлой жизни в самом неожиданном месте. — Хэй, парень! — Бармен гаркает откуда-то с периферии. — За стакан отдельно расчет! Ойкава нервно отмахивается от кричащего, неотрывно смотрит на Сугавару. — Чёрт, Суга, это правда ты? — Ойкава подается вперёд, касается его плеча. — Как ты тут- Сугавара дёргает плечом, сбрасывая непрошенное касание. Смотрит насквозь, на дне его зрачков тёмной водой движется враждебность. — Как я тут что? — улыбается фальшиво. — Что ты хочешь спросить? — Извини. — Ойкава отдергивает руку. — Я просто не ожидал тебя тут встретить. Не ожидал его встретить, где бы то ни было — вообще. Всё, что Ойкаве нужно видеть для ясности картины — он видеть не хочет, но замечает сразу. У Суги зрачки расширены, под глазами тёмные круги и кожа неестественно бледная, пергаментная. Пальцы дрожат. Под ноздрей на белой коже едва заметный смазанный след подсохшей крови: никто бы не обратил внимания на эту мелочь, но у Ойкавы медфак как личная религия — он видит всё. Суга тормозит на полсекунды, двигается мягко и плавно, будто под водой, в плотном коконе, едва пропускающем реальность внутрь. Его ведет лениво под музыку, будто в замедленной съёмке; алая подсветка скользит по костлявым пальцам, по тонкой шее. Ойкаве, на самом деле, больно смотреть на эту пугающую хрупкость. Он не в том состоянии сейчас, чтобы адекватно реагировать на последствия чужих кораблекрушений — у него и самого сейчас внутри эхо девятого вала. Сомнительного вида панки медленно начинают напрягаться, поглядывая на Ойкаву. Суга думает пару секунд и щёлкает раздраженно шеей. — Пошли-ка на улицу покурим, а то ты мне всех кавалеров распугаешь. Ойкава не спорит и даже звука не издаёт, когда Суга тащит его через весь бар к выходу, крепко сжимая запястье ледяной рукой. Сугавара прикуривает сигарету, когда они выходят в ночь на крыльцо; щёлкает суставами на пальцах, проводит ладонью по шее, скользит колкими глазами по Ойкаве. Смотрит взглядом хозяина жилища на непрошенного, но очень занятного гостя. Когда Ойкава искрит зажигалкой, Суга подает голос. — Давай-ка сразу проясним. «Сугавары Коуши из школы» давно уже нет, как видишь. Да и не было никогда, по правде сказать, но это уже отдельный разговор. — Он проводит пальцами по лацкану легкого пальто Ойкавы. — Не надо теперь пытаться со мной подружиться или что ещё тебе в голову придёт на сентиментальной волне. — С чего ты вообще решил, что я дружить с тобой собрался? — Ойкава огрызается как подросток, запахивает полы нервно. Быть открытой книгой всегда неприятно. Суга равнодушно пожимает плечами, смотрит в сторону. — Обычно это подразумевают, когда при первой же встрече нарушают личное пространство и касаются плеча собеседника, например. — Снова смотрит в глаза, улыбается. — Ну или преподы нам врут безбожно, никогда не стоит этого исключать. — Ты учишься на психолога? — Да кошмар, какой ты догадливый. — Склоняет голову к плечу, затягивается медленно. Сугавара говорит ровным прозрачным тоном, мягко и легко, ироничными нотками «Суги из прошлого». В этом слишком много правды, на самом деле. Много правды ещё в том, как он не стремится скрыть что-то от посторонних глаз. Не подпустить близко, да, но быть искренним в своем необратимом изломе. Сугавара красивый. Всегда таким был, но как бы бесчеловечно это ни звучало — трагедия ему к лицу. Ойкава смотрит на него и чувствует, как давят тонкие пальцы, сжимающие сигарету — его горло. Всё новое — это хорошо забытое старое. Ойкава всегда открывал свое горло не тем. — Так и почему нам нельзя... дружить? — Он язвительно выделяет последнее слово, слегка прищуривает глаза и вскидывает подбородок. Сугавара фыркает и прячет усмешку в кулаке, прижимая костяшку указательного пальца к носу. А потом смотрит в сторону без тени улыбки. — Очень много воды утекло с тех дней, знаешь. Когда мир, в котором ты живешь оказывается по ту сторону зеркала. — На чём ты сидишь? — Ойкава смотрит прямо, сводит ровные брови на переносице. Суга покусывает нижнюю губу, смотрит на проезжую часть, будто высматривает кого-то. Вздыхает как-то разочарованно. Ойкава хотел бы знать, почему у него внутри так воет. — На стуле, Ойкава, на-сту-ле. Как в анекдоте, знаешь? — В котором сидят на героине? — Бинго. — Сугавара подмигивает хитро и улыбается. — Только я не сижу на героине. У Ойкавы кружится голова. — На чём ты сидишь? — Да так, по мелочи. Ни о чём. — Отмахивается, будто вопрос не имеет смысла. — На чем ты сидишь? — Ойкава не унимается. — Я учусь на медицинском, думаешь, я не вижу ничего? — Ой, да ладно. — Сугавара смотрит в сторону, тянет монотонно и тихо, жёстко, сухо. — А давай, я тоже в доктора Хауса поиграю? Ойкава рефлекторно отшатывается и охает, когда Суга жестко и больно хватает его правое запястье и выкручивает пальцами вверх, демонстрируя засохшую кровь под ногтями, и считает: — Раз. — Он резко задирает водолазку Ойкавы: на тазовых косточках, сразу над ремнем кожа разодрана, расчёсана в кровь, подсохшие багровые корки. — Два. Ты ж невротик хренов. — Ойкава вырывает руку, отшатывается к стене на шаг назад. — Ставлю сотку, что, если хорошенько поискать, эти окажутся не единственными. Плечи? Ребра? Бедра? А порезы найду? Что, херово? Хочешь всё закончить, да смелости не хватает? — Это ты обо мне, или уже о себе? — Ойкава тушит злость в глазах, сжимает зубы. Сугавара смотрит тяжело. Выдыхает. Отводит взгляд на дорогу, сует руки в карманы, поднимая плечи. Холодно. — Ты тоже не в лучшем состоянии, знаешь ли, не зарывайся. Не думай, что ты вправе читать мне праведные наставления, только потому, что мы учились когда-то вместе. Ойкава злится на себя. Зачем лезть туда, где тебе не рады. Дурак, наивный дурак. — Да я просто... — Помочь хотел? Посочувствовать? Вытащить меня со дна? Что, Ойкава, ты хотел просто? Ничего простого давно уже нет, очнись. — Сугавара раздражённо прикуривает ещё одну. — Сам вылезу, когда нужно будет. Без чьей-либо помощи. Один. Там, где должна отразиться боль, так ярко звучащая в голосе Суги — на лице ни единой эмоции. Дым, туман, свинцовые белила — Сугавара Коуши. — Что с тобой произошло? — Всё, что может выдавить из себя Ойкава. — Сделай одолжение: не иди за мной в эту дверь. За стакан платить не надо, я улажу. Просто уходи отсюда и больше не возвращайся. — Сугавара замирает на пороге. — Успокоительные купи самые простые, растительные какие-нибудь, пей на ночь. И заклей корки, не расчесывай больше, а то шрамы останутся. Железная дверь грохает эхом в пустых легких Ойкавы. Суга открывает глаза. Утро серое, потолок всё ещё скучно-белый. Под щекой мерно дышит Куроо. Сугавара тихо скатывается с него, чтобы не разбудить, и садится в кровати. Часы на тумбочке транслируют очень раннее утро, ещё спать бы и спать, но Суга уверен, что не уснет больше. Прошлое слишком часто стало пробираться в его сознание. Он растирает пальцами сонные глаза, самое неприятное — просыпаться после таких сновидений. Куроо переворачивается на бок во сне, выдыхает шумно, Суга смотрит, обернувшись, и не понимает — в очередной раз — что чувствует. Ему страшно за Ойкаву, каждую чертову минуту. Эти больные чувства должны были умереть где-то в их прошлом, естественно и предсказуемо, но в реальности пробрались под кожу и проросли в самое сердце, оплели шипами легкие — не вдохнуть теперь полной грудью. Куроо он не любит. Он даже не влюблен в него. Но это непонятное желание оставить его на ночь ставит в тупик. Сугавара даже сейчас не хочет его отпускать. Наверное, слишком много потрясений для одной ослабшей психики. Суга хотел бы найти другое объяснение, но не может. — Рано ещё, чего не спишь, — хрипит сонно Куроо, проходится пальцами по полоскам пижамы на его спине. — Не спится. А ты спи. Куроо вздыхает тяжело, матрас тихо скрипит, когда он садится. — О чем ты думаешь? О том, что не переживет это дело. О том, что, возможно, его психика откажет ещё раньше. О том, что не простит себе смерть Ойкавы. О том, что чувствует к Куроо то, что не должен чувствовать. Вообще никогда. Но чувствует. Прямо сейчас. — Я очень плохой вариант. — Суга не узнает свой голос, бесцветный, бледный. — Для тебя. Для кого угодно. Куроо не выглядит проснувшимся минуту назад. Он не смотрит строго или тяжело. Устало. Болезненно. Нет, он смотрит спокойно. Пожимает плечом, чуть ли не растерянно. — Я люблю тебя. Суга слышит, как бьётся его сердце. Глухо, медленно, тяжело. Как механизм, который не выдерживает нагрузку и приходит в негодность. Куроо смотрит усталыми глазами на онемевшего Сугавару, улыбается немного грустно, касается легко его плеча. — Я воспользуюсь твоей ванной. Куроо уходит, а Суга заторможено смотрит ему вслед. По-хорошему, его бы выставить за дверь после душа, хватит сложных эмоций на сегодня. Сугавара не хочет все это чувствовать. Ему Ойкавы за глаза хватает. Коуши собирается с мыслями встать с кровати, заглянуть в ванную и намекнуть на то, что ему пора домой. Да, так он и сделает. Так правильно. А потом закроет за ним дверь, сам примет душ, постарается позавтракать и поедет в университет. А ещё заедет по дороге в кофейню, возьмет кофе покрепче. И Ойкаве тоже. Суга опускает ноги на холодный пол, встаёт, делает шаг, отталкиваясь, по ощущению, от сбоящего чувства гравитации. Он идёт к ванной, продолжая размышлять о том, где кофе по утрам вкуснее, и расстегивает пуговицы на верхе от пижамы. Он позволяет ткани соскользнуть с плеч, вниз — к ногам — по худым рукам. Безумие. Нужно выпроводить Куроо быстрее отсюда. Коуши цепляет пальцами, низко сидящие штаны, толкает их вниз, переступает, освобождаясь от штанин. Нужно прогнать его и больше не пускать. Не так близко к себе. Белье остается за дверью у порога. Куроо оборачивается и успевает только удивленно вскинуть бровь — Коуши заходит под струи воды и целует его. Толкает на стену, скользит руками торопливо по мокрому телу, целует, целует, целует. Зарывается пальцами в чёрные волосы, гладит шею, спускаясь ладонями; смотрит затуманенными глазами так честно, потерянно. Беззащитно. Доверяюще. Как раненый зверь, который делает шаг к своему убийце. Куроо вспоминает тот взгляд вчера вечером. «С тех пор, как мы вышли из машины, я слышу ее крик». Куроо кажется, что он слышит его крик. Суга отрывается от губ, хватает воздух рваным вздохом, а Куроо тянет его на себя, обнимает, прижимает к себе — кожей голой к коже. — Тише, тише... — шепчет мягко в волосы. У Куроо сердце разрывается от бессмысленных чувств и от своей бесполезности. Успокоить, починить Сугу может только один человек, и это — не он. Куроо прижимается губами к его виску и зажмуривает глаза до белых пятен. — Куроо, — тихо хрипит Суга. Все ясно без лишних слов. Куроо не понимает, что происходит в голове у Суги, но чувствует его иногда интуитивно. Он размыкает объятья, разворачивает его лицом с кафельной стене, ведёт ладонью от шеи до поясницы, надавливает немного, заставляя прогнуться. Коуши утыкается лбом в сложенные на кафеле ладони и прикусывает губу. Ему нужно это. Сейчас. Почувствовать себя живым. Почувствовать их живыми. — Куроо... Он покрывает плечи и шею Сугавары поцелуями, пока растягивает его наспех пальцами, прижимается губами за ухом — горячо, сильно — когда входит медленным плавным движением. Суга распахивает глаза, запрокидывая голову. Он дышит загнанно, грудь ходит ходуном, когда Куроо начинает двигаться внутри. Он притирается щекой к скуле, накрывает пальцы на глянцевой поверхности стены своими, переплетает, сжимая чуть болезненно. Сугавара теряется в ощущениях: ему хорошо, ему больно, ему хочется кричать — от удовольствия или от того, в каком безнадежном тупике он оказался? Куроо нагоняет темп, сжимает пальцами член Сугавары, двигает рукой резко, стараясь попадать в ритм толчков. Суга запрокидывает голову к потолку, чувствует, как теплые струи воды оглаживают его лицо, скользят по шее, груди, стекают вниз. Он сжимает пальцы Куроо, переплетенные с его на стене, второй рукой наугад тянется себе за голову, вплетается в волосы Куроо на затылке. Хорошо, что мыслей нет, хорошо, что вода смывает все плохое; хорошо, что Куроо прижимается лбом к плечу и дергает рукой в очередной раз, разламывая Сугавару на куски оргазмом, и кончает следом внутрь. Суга дышит тяжело, едва справляясь с сорвавшимся пульсом, опускает взгляд на стену, где брызги воды размывают потеки его спермы. Он закрывает глаза и мечтает, чтобы сердце не выдержало сейчас. Всех этих чувств. Всех этих страхов. Умереть сейчас, вот так, с прижимающимся к нему Куроо, в своей квартире — от остановки сердца. Как было бы прекрасно. Не надо было бы больше разбираться с чувствами к Куроо, не надо было бы больше кровоточить по Ойкаве и ломаться над ребусом как не дать ему умереть или — не дай бог — как пережить его смерть. Куроо выходит из него, как можно более аккуратно, тянет за плечи, ничего не говоря, под струи воды полностью, целует в плечо и берет с полочки гель для душа. Он подвозит Сугавару до университета. Он так и не говорит ни слова, и Куроо решает дать ему пространство. — Приезжай после пар ко мне в отдел. — Они стоят на универской стоянке, Суга смотрит задумчивым и немного отсутствующим взглядом сквозь лобовое стекло. — Дам тебе все интересующие материалы по жертвам. Куроо замолкает, искоса наблюдая за Сугой: он кивает головой. И выходит из машины. — Я хотел утром заехать за кофе, — выдыхает Сугавара вместе с дымом в курилке после двух отведенных пар. — Даже тебе хотел привезти стаканчик. — И где? — страдальчески спрашивает Ойкава. — Меня Куроо подвез, как-то не получилось заехать. — Суга задумчиво грызет нижнюю губу. Ойкава сканирует его профиль, серьезным, внимательным взглядом. — Поговорить хочешь? — Хочу, — после небольшой паузы говорит Суга. — Но не сейчас. — Хорошо. Они почти докуривают, когда Ойкава толкает его в бок легонько. — Ты очень крепко думаешь о чём-то ещё. Выкладывай давай. Студенты потихоньку начинают рассасываться с приближением звонка на пару. Суга бездумно скользит глазами по пестрой толпе. — Отрезанные головы. Что приходит на ум? Ойкава шумно выдыхает, откидывается лопатками на стену. — Отрезанные головы... — Он склоняет голову набок, задумываясь. — Декапитация. Показательная казнь. Декапитация. — Peccata capitalia. — Да-а, иронично созвучно. — Ойкава достает из пачки вторую сигарету. — Показательная казнь за грехи. Казнь грешников. Что-то в этом роде. — Почему именно через отрезание головы? — Ойкава стучится легко затылком в стену. — Я не могу понять смысл. Прокручиваю в голове постоянно все известные мне объяснения убийц, зачем они отрезали жертве голову, все известные психологические интерпретации, и не могу ухватиться за суть. Будто смысл лежит на поверхности, а я его не вижу. — Если бы ты был этой местной «святой инквизицией», как бы ты объяснил этот порыв? Ойкава, на самом деле, кладезь нестандартных подходов к проблеме. Не всегда здоровых, но что есть, то есть. — Предлагаешь мне залезть ему под кожу? — Предлагаю пошевелить мозгами. Сугавара бездумно дергает открытой пачкой сигарет, наблюдает, как они перекатываются внутри. — Похоже на то, что он не просто отрезает голову, а отделяет её от туловища. Отделяет... Суга достает сигарету, отламывает от нее фильтр, разводит руки с частями в стороны. — Отделяет. Разделяет. Это не убийство, это- — Отделение духа от плоти. — Заканчивает чужой голос рядом. Сугавара замирает с разведенными руками, Ойкава перегибается, чтобы посмотреть. Суга медленно поворачивает голову к источнику звука. — П-простите. — Вся кровь отливает разом от и без того бледного лица Акааши. — Я не подслушивал, просто услышал ваши последние реплики и не смог удержаться. Ойкава заинтересованно хмыкает над ухом Суги. Только не это. — Акааши Кейджи, мой студент‐первокурсник, — представляет его нехотя Ойкаве, оборачиваясь, понижает голос. — И он, кстати, попал в точку. — Интересно, — так же тихо отвечает Ойкава, и Суга улавливает в его глазах нехороший блеск. Акааши переводит взгляд от одного к другому, все еще немного сомневающийся в том, что влез. Но Сугавара видел его на занятиях достаточно, чтобы знать, что этот точно не будет пугаться из-за такой мелочи. — Откуда познания? — Сугавара чуть дёргает подбородком вопросительно, прищуривает глаза. Это странно. Он, конечно, учится на психолога. Но юридическую психологию и психиатрию они еще не изучали, если предположить, что Акааши где-то что-то выхватил в ходе учебы. В СМИ дело не освещали. Совпадение, что Акааши оказался здесь и так вовремя, или он к ним кем-то подослан? Суга превращается в параноика. Акааши мнется с ответом, смотрит внимательно. Осторожно. — Ну... Изначально, я просто интересовался тем, что пишут преподаватели с нашей кафедры, ещё когда учился в школе, мне нужно было понять, хорошие тут специалисты или кучка тренинг-менеджеров и шарлатанов. Ойкава снова хмыкает над ухом тихо, Сугавара угадывает подозрительно игривые нотки. — Не помню, чтобы кто-то из наших писал хоть что-то отдаленно связанное с отрезанием голов. — Суга недоверчиво склоняет голову набок, Акааши поджимает губы. — Да, но ваши статьи про личность преступника пробудили во мне интерес к этой теме. У вас не было ничего про отрезание голов, вы правы, но я читал потом многое. — Пожимает невозмутимо тощими плечами. — И сейчас это всплыло в памяти, когда вы сказали про разделение. — Какой хороший мальчик, — сахарно тянет Ойкава чуть громче, чем надо. Акааши, конечно, слышит, уголок его губ на мгновение дергается в самодовольной и, едва ли, хоть немного невинной усмешке. Сугавара почти закатывает глаза от фонящего восторгом Ойкавы и от такого вот Акааши. Парень умеет по щелчку переключать свои режимы, это он уже тоже видел. — Сугавара-сенсей, извините, можно я пойду на занятия? — Он смотрит на циферблат наручных часов. — Семинар начался минуту назад, я уже опаздываю. — Он поднимает голову. — Вы, кстати, тоже. Суга все-таки закатывает глаза. Семинар Акааши, к несчастью, ведёт он. — Иди уже, я приду скоро. Когда Акааши закрывает за собой дверь, они с Ойкавой остаются одни в курилке. — Мать честная, да у него же оба соска проколоты. — Ойкава практически воет. Сугавара смотрит на него в изумлении. — А больше у него ничего не проколото, не? — фыркает смешливо. — Куда ты смотрел вообще, извращенец старый? Суга прикуривает сигарету. — Ой, да ладно тебе, его проколотые соски, эти маленькие аккуратные серёжки, буквально умоляли меня обратить на них внимание. — Ойкава и его любимый заскок под названием «кинк на все, что проколото». — Он специально надел эту тонкую водолазку, чтобы все видели. — Теперь я весь семинар буду пялиться на его соски, спасибо, Тоору. Ойкава смеется. — Ты ему нравишься. Суга качает головой отрицательно. — Нет, это интерес. Мальчишке просто очень интересно. Кажется, у него датчик на неприятности. Ойкава снова тихонечко смеётся. — Интерес, это даже лучше. Сугавара внимательно смотрит на довольного до чертей Ойкаву, и он его слишком хорошо знает. — Ты что-то замышляешь? — О, да, — со вкусом отвечает Ойкава. — Жди с нетерпением. — А я-то тут при чем? И просто чтобы ты помнил, это мой студент. — Конечно твой. — Невозмутимо пожимает плечом Ойкава. — Был бы мой, я бы ничего не замышлял. — Ты невозможен, — усмехается Сугавара. — Тебе на пару не пора? — У меня окно. — Отмахивается. Сугавара игнорирует чувство ответственности и внутренний голос, настаивающий, что у него-то окна нет, а семинар вот — очень даже есть. — Слушай. — Сугавара вспоминает вопрос, который давно хотел задать. — А ты помнишь свой первый оргазм? Ойкава вкладывает в движение бровей все свои актерские таланты. — Ты это чего вдруг? — Да так. Наткнулся недавно на статью про импринтинг и сексуальные девиации. Спорная мыль о том, что обусловить гомосексуальное влечение может стремительно сформировавшийся условный рефлекс на фоне первого оргазма с лицом своего пола. Не могу решить, как я отношусь к этой теории. — Вот как. — Ойкава задумчиво крутит в пальцах очередную сигарету, не спешит закуривать. — Увы, но я не помню свой первый оргазм. Слишком давно это было, знаешь ли. Ойкава пытается свести всё в игривый несерьезный тон, а Суга всё ещё слишком хорошо его знает. Что-то не так. — А ты? — подтверждает предположение, уводя от себя вопрос. — А я помню, — Суга усмехается. — еще в средней школе, на последнем году обучения. Она была меня старше на два года. — Она?! — Ойкава разворачивается всем корпусом, глядя на Сугавару во все глаза. — Я не ослышался? Суга моргает несколько раз, пока до него не доходит, что Ойкава не в курсе. Конечно. Они ведь почти не трогали то, что было до их встречи на той научной конференции. Тем более, последние годы школы. Негласное табу. — Я был стопроцентно гетеросексуальным подростком, — осторожно объясняет Суга шокированному Ойкаве. — До... второго года старшей школы я даже встречался с тремя девчонками. С двумя из них спал. — Но... — Ойкава открывает и закрывает рот в растерянности. — Я ни разу не видел, чтобы ты обращал внимание на женщин? — Больше и не обращаю. — Просто пожимает плечами Суга. — У меня были только те три подружки в школьные годы. После девушки перестали меня привлекать даже хоть немного. — Когда-нибудь я перестану тебе удивляться. — Ойкава снова откидывается спиной на стену. — Но, видимо, не в ближайшие лет десять. Иногда кажется, что я вообще ничего о тебе знаю. Сугавара фыркает и нехотя отталкивается от стены. Отряхивает мягко плечо кардигана Ойкавы от мела. — Как и я о тебе, наверное. У каждого свой анамнез жизни. И кораблекрушения... — Суга останавливает нечитаемый взгляд чуть в стороне от глаз Ойкавы. — тоже свои. Ладно, пора мне уже на пару. — Да, давай. На связи. Суга уходит, оставляя Ойкаве после себя пустоту. Ойкава зажимает губами фильтр изрядно смятой сигареты, табак из которой уже начал высыпаться, прикуривает оглушающим в тишине щелчком зажигалки. Он затягивается глубоко и выдыхает дым в потолок. «Как и я о тебе, наверное». — Наверное. — Ойкава смотрит пустыми глазами перед собой. Воспоминания оплетают его густым туманом, голоса из прошлого звучат как из набитых белым лёгких. — Тоору, подойди ближе. — У тренера голос теплый, добрый, надежный. Ойкава подходит, ближе, несмелыми шагами, смотрит исподлобья. Тренер хороший. Сильный, добрый, высокий, красивый, почти что идеальный. Пример для подражания в их секции кендо. Ойкава отчаянно хочет быть таким же. — Ты так быстро вырос, Тоору. — Крепкие руки проходятся пальцами по кромке запахнутого наискось кимоно. — Поразительно, тебе всего тринадцать, а ты уже догоняешь в росте своих семпаев. Скоро и меня догонишь. Ойкава издает нервный смешок. Это похвала? Он и правда выглядит старше. Сильнее. Тоору хочет быть лучшим. Тренер разворачивает его за плечи спиной к себе, развязывает ему медленно пояс одной рукой, другой проводит по шее, останавливая ладонь центром на адамовом яблоке. Сердце колотится как бешеное, щёки горят огнем. Ойкава борется с желанием покориться и с желанием бежать со всех ног. — Ты дрожишь, Тоору. — Тренер кладет пальцы между мальчишеских острых лопаток. — Тебе не нужно меня бояться, — шепчет мягко в ухо. — Я никогда не сделаю тебе больно. Ойкава сползает вниз по стене, прижимает ладонь к раскрытым губам, сминает больную усмешку, смотрит перед собой — и видит только пустую гулкую тьму.