Соседи

Пытаясь отдышаться, Музыченко на минуту остановился на последней ступеньке лестницы перед дверью своего нового жилища. Квартира знакомого, в которой Юра снял комнату, находилась на пятом этаже дома без лифта. Для Музыченко, выкуривавшего в день не меньше половины пачки сигарет, подняться на пятый этаж с непривычки было то же самое, что подниматься бегом на гору. Даже при том, что он не нес практически никаких вещей: все было перевезено несколько дней назад, сегодня Юра принес с собой только небольшой рюкзак с последними вещами со старой квартиры и футляр со скрипкой. Отсутствие тяжелой ноши, к сожалению, от отдышки не спасало. Приведя в порядок дыхание, Музыченко достал из кармана джинс ключи и со второй попытки открыл массивную металлическую дверь. Квартира встретила его бьющим в коридор из кухни солнечным светом и запахом табачного дыма. Видимо, новый юрин сосед уже был на месте. Юра не помнил, как звали соседа. То ли Петр, то ли Павел, а может не то и не другое. Саша, владелец квартиры, знакомил их поздней ночью, в разгаре большой уличной гулянки, когда Музыченко был уже сильно нетрезв. Света была мало, так что ему удалось рассмотреть только слегка сутулую фигуру будущего сожителя и спрятанные за большими темными очками и шляпой черты лица. Наутро и черты лица, и имя соседа выветрились вместе с алкоголем, а уточнить у Сашки уже не получалось — тот улетел в другую страну и трубку не брал. Скинув кеды, Музыченко оставил у подставки для обуви рюкзак и футляр. Прошел по узкому коридору мимо дверей в ванную и туалет — на кухню, откуда безжалостно палило сквозь незанавешенное окно августовское солнце. Воздух на кухне не был спертым — через открытую форточку в помещение проникал нагретый солнцем ветер — но сигаретный дым повисал над столом, расходился по помещению и усиливал промелькнувшее в мыслях Юры сравнение — квартира будто горела. За столом, напротив окна, спиной к Музыченко, сидел его сосед. Сидел, склонившись над книгой, отставив чуть в сторону руку с сигаретой, одетый в одни шорты. Лица его даже сбоку не было видно — обрезанные впереди куда длиннее, чем сзади, волосы еще на несколько секунд сохранили для Юры тайну личности человека, с которым ему предстояло жить. — Эй, привет, — Юра решил не откладывать повторное знакомство в долгий ящик. — Не напомнишь, как тебя зовут? А то я бухой был, когда нас знакомили. Сидевший со столом парень дернулся, будто только что заметил присутствие в квартире другого человека, хотя он не мог не слышать, как открывалась и закрывалась входная дверь. Поспешно захлопнув книгу, он развернулся и быстрым — пожалуй, даже торопливым — движением протянул вперед незанятую левую руку. — Я Паша. Личадеев. А ты Юра, да? — Ага, Музыченко, — кивнул Юра, пожимая протянутую руку. Сосед оказался обладателем широких скул, неровной кожи, больших глаз и высокого голоса. Венчали картину растрепанные волосы, спереди больше походившие на бережно уложенное птичье гнездо. — Ты давно въехал? — Вчера вечером все перевез и ночевал здесь, — Паша вспомнил про недокуренную сигарету в руке и поднял ее перед собой. Прежде, чем затянуться, бросил взгляд на Юру. — Ты не против? — Да не, я сам курю, — достав из нагрудного кармана рубашки пачку, Музыченко сел на стул сбоку от стола — спиной к окну, возле холодильника. Закурил, пытаясь придумать, о чем бы еще поговорить. — Повезло нам с квартирой. — Угу, — кивнул Личадеев, глядя то быстро на Юру, то на закрытую книгу перед собой, то на сигарету. Похоже, парень не знал, куда ему лучше смотреть. Позже, через неделю-другую, Музыченко понял, что это было просто особенностью Паши — он во время разговора никогда не смотрел подолгу на собеседника: бросит быстрый, почти смущенный взгляд на лицо того, с кем говорит, и продолжает смотреть по сторонам. Для Юры, который привык при разговоре смотреть человеку в глаза, поначалу это было слишком непривычно. Он не мог понять, что значит отведенный в сторону взгляд Личадеева: то ли тому неприятно разговаривать, то ли он стесняется, то ли просто боится встретить чей-то взгляд. Со временем Музыченко привык к тому, что сосед не смотрит на него во время разговоров — разговоров, которые у них потом случались весьма редко. Но в то утро, в первое утро, Юра даже толком не обратил внимание на отведенный взгляд — заметил, но не задумался. — Снять хату рядом с метро за такую сумму — это прям божий дар, не меньше, — попытался поддержать разговор Музыченко. — Если только ты веришь в бога, — произнес Паша, пытаясь затушить сигарету. Та никак не прекращала дымить, хотя Личадеев уже секунд пятнадцать усердно впихивал ее в поверхность стеклянной пепельницы. Пепельница, надо сказать, оказалась весьма примечательной: вероятно, это была то ли салатница, то ли конфетница, которую кто-то приспособил под хранилище окурков. — Для разговоров про бога я сейчас слишком трезв, — Юра попытался негромко рассмеяться, но получилось только звучно и коротко хохотнуть — как всегда. Уместно негромко посмеяться над не слишком смешной шуткой у Музыченко никогда не получалось. Паша даже поднял взгляд на нового соседа, будто пытаясь понять, действительно ли он издал этот хриплый, похожий на собачий лай короткий хохот. — Я думал купить пива, чтобы отметить новоселье, — признался Личадеев. Звучало это как простые слова, но вид у Паши был именно такой, будто он признавался в чем-то плохом. — А потом подумал, вдруг это будет неуместно. Ну, может, ты редко пьешь, или не захочешь пить с каким-то левым чуваком. Теперь у Музыченко получилось рассмеяться нормально — смех прозвучал живо и даже чисто. Без намеков на собачий утробный лай. — Чувак, ты не левый, мы соседи теперь, скоро будем ближе, чем родственники, — перестав смеяться, Юра тоже затушил сигарету. — Надо было брать. Еще даже не поздно, может сходим? — несмотря на нестерпимую жару на улице, Музыченко был готов подорваться в пивнуху. На лице Паши, снова частично спрятанном непослушными волосами, промелькнула досада. У Юры на секунду промелькнула мысль, что рассказ про пиво и новоселье был только попыткой проявить дружелюбие, а не правдой. Музыченко эту мысль отогнал. Он знал таких людей, как Личадеев: вроде бы замкнутые, но где-то в глубине сознания стремящиеся узнавать других людей. Никогда этого стремления не показывавшие. Юра любил таких людей напаивать, а потом смотреть, как они, под воздействием алкоголя раскрываются, расцветают. Это, конечно, было неправильно — напаивать людей (алкоголь — это зло, напоминал себе Юра перед каждой пьянкой, советуя самому себе завязывать). Напаивать, а потом слушать их довольно откровенные рассказы. Но для него, Музыченко, всегда ходившего с душой нараспашку, замкнутые люди вызывали что-то сродни раздражению — так и хотелось вытащить из них всю подноготную, чтобы понять, с чем же эта замкнутость связана. — Ну можно, — с почти явной неохотой сказал Паша. Музыченко постарался скрыть досаду от этого снисходительного тона. — Давай я сам схожу. Мне все равно надо еще сигарет купить, — будто в доказательство своих слов, Юра пихнул пальцем лежавшую на стуле пустую пачку из-под своих сигарет. — Да и погодка располагает. Очень люблю такое пекло, особенно в конце лета. *** Когда Паша, спустя несколько часов и потемневшее небо за окном, пытался закончить свой длиннющий монолог, Музыченко ничуть не удивился. Он знал, что так будет, он даже ждал этого. Так что он не удивился — просто слегка охуел от того, каким количеством откровений забрасывал его новый сосед. Откровения были не слишком личные — по крайней мере, Юре так казалось. Это скорее были какие-то общие взгляды на жизнь, с редкими вкраплениями личного опыта. Например, Музыченко успел поймать информацию о том, что Паша, будучи подростком, попал в автомобильную аварию и у него после этой аварии где-то на теле остался шрам. — … так что нахуй все эти совместные ужины, — закончил наконец Личадеев, и Юра, слегка потерявший суть его монолога, смог только несколько раз кивнуть и произнести что-то вроде “вот и я так думаю, нахуй”. Паша, между тем, видимо и сам уже предпочел забыть, о чем говорил, и переключился на следующую тему. Теперь, кажется, ему хотелось послушать. — А вот смотри, ты вообще любишь незнакомые компании? — спросил Личадеев. На “компании” его и без того высокий голос сорвался чуть ли не на визг. Музыченко, в общем-то выпивший ничуть не меньше соседа и теперь пребывавший в таком же желании поговорить, охотно начал отвечать. — Ну, я не против потусить с малознакомыми или вообще незнакомыми людьми. Среди них всегда можно найти тех, кто знает больше тебя в какой-либо сфере, или пережил больше, чем ты. Это же просто клад информации. Да не только информации — просто эмоций, которых ты сам, может быть, не переживал. Как бы это объяснить, — Юра в максимальной задумчивости сделал затяжку и отхлебнул пива из бокала, который держал в той же руке, что и сигарету. — Я насыщаюсь людьми. Они меня вдохновляют. Меня от людей прет самому что-то делать. Вот поговорил я о чем-то с человеком — трезвый, на пьянке, без разницы — а он, допустим, успел уже в жизни что-то такое, чего я не успел: элементарно съездить за границу, может он стал разработчиком какой-то крутой программы, или в театре, пусть провинциальном, сыграл главную роль, чего я не сделал. А может он в тройничке поучаствовал. Или прическу сделал, которую я не пробовал. Да блять, даже если человек рассказывает увлеченно о фильме, который я не видел, я загораюсь чем-то вроде зависти и потом бегу этот фильм смотреть — ну хотя бы ради того, чтобы те же эмоции пережить. Люди охуенно интересные. В каждом можно откопать что-то такое, чего в тебе нет, но что можно для себя приобрести. Личадеев несколько секунд занимался покусыванием обветренных губ, а затем решился задать вопрос. — Вот есть в человеке то, чего нет в тебе. Но это разве тебе нужно? Может, если этого в тебе нет, то тебе это и не надо? Ну побывал он где-то, где ты не был — и что с того? Ты может сам по себе личность более глубокая и развитая, чем он, и тебе не нужно для большего развития ебаться сразу с двумя или тремя людьми. — Ты что, чувак, ну ты что, против тройничка? Кухню сотряс хохот. Юра смог задать вопрос, который выводил беседу из сферы философствований и переводил в сферу практическую. — Да ты видел хоть одного человека в жизни, который был против секса втроем? — хохоча, выдавил из себя уже сильно пьяный Личадеев. — Вот правда, даже девушки хотят это попробовать. А ты тут мне такой вопрос задаешь. Я не против, конечно. — Так, тогда следующий стратегический вопрос, — Музыченко, справившийся с приступом смеха, потянулся за следующей сигаретой. На подобные темы без сигареты в руках разговаривать на взгляд Юры было неприлично. — Ты за МЖМ или за ЖМЖ? Паша впервые за те почти десять часов, что они провели в квартире, взглянул прямо в глаза Юры и почти минуту не отводил взгляда. Такого в следующие месяцы больше не повторялось. — Я не против любых экспериментов. Настало время для Юры выдать свой фирменный короткий, отрывистый хохот. — Любые эксперименты… То есть, — щелчок зажигалки, первая затяжка, вкус дыма поверх горечи пива, — если я сейчас полезу к тебе целоваться, просто ради эксперимента, ты ответишь? Личадеев, похоже, на несколько секунд почувствовал себя трезвым. Даже успел на несколько секунд отставить в сторону стакан с алкоголем. — Так, мы говорили об экспериментах в сексе в целом, а не прямо сейчас между собой, — вернув в руки стакан и сделав спасательный глоток алкоголя, Паша снова принялся смотреть куда-то в стенку холодильника, между губами и ухом Юры. — Чувак, я сосался с мужиками, был опыт — да у кого его не было — но это не мое. — Ясно все с тобой, — махнул добродушно рукой пьяный Музыченко. — Да я в общем-то согласен, просто высказал. Знаешь, я долго думал, что бисексуал, но все же я по бабам оказался, — вполне честно признался Юра. Он целовался с некоторыми парнями из своей компании, потому что, как сказал Лидачеев, у кого не бывало. Но в итоге пришел к выводу, что поцелуи по-пьяни — это одно, а настоящая ориентация — это другое. Возбуждали его девушки, а поцелуи с друзьями — это просто пьяная развлекаловка, иногда забавная, иногда даже противная. Не больше. — Паш, а у тебя девушка есть? — спросил он спустя молчание. — Это я… — Личадеев вдруг засмеялся, и Юра понял его смех: звучало так, будто предпринималась попытка выяснения сексуальной ориентации. — Это я, — попытался объяснить Юра, — узнаю на случай, если ты попросишь съебаться с квартиры, если приведешь бабу. Я знаешь ли, люблю потрахаться сам, а не слушать, как этим занимаются другие. Паша кивнул. — Есть. Аня. Но вообще, у нее своя хата, так что потрахаться мы можем и у нее, не переживай. Юра и не переживал. Они в итоге проговорили почти до семи утра. У Личадеева на следующий день был выходной, Юре на работу — в понедельник, что настанет через 36 часов. Время поговорить было. Они разговаривали, и Юра думал, что нашел для себя интересного человека. Для изучения, даже для вдохновения. Музыченко еще не знал, это это их предпоследняя совместная пьянка. Он не знал, что совсем скоро его новый сосед закроется от него, закроется так плотно, что пробить стену станет не возможно. Не знал — и не скоро узнает — как его сосед впоследствии слушал его, Юры, игру на скрипке. Спонтанную, зачастую бессмысленную и даже безэмоциональную. Игру на скрипке, которую Музыченко начинал от отчаяния и ощущения одиночества, быстро проходивших. Юра еще ничего не знал о том, какими для него станут следующие месяцы. А потому смеялся над шутками Паши искренне, совсем не наигранно. Совсем не так, как будет смеяться дальше. Юра еще не видел стену, которую перед ним уже в тот вечер начал выстраивать его сосед.