Чёрные слёзы

— Это просто привычка, да? Мальчишка смотрит на него, как взмокший воробей, весь встрёпанный и немного испуганный. И ведь даже не выглядит уставшим, хотя обычно такие разговоры выматывают Артёма буквально с первых слов. Он знает, что это значит. Было бы лучше, если бы парень молчал, берёг те крупицы сил, которые остались. А он тратит их на глупые разборки. — Вы же просто привыкли сюда к жене приходить. Привыкли к нашему отделению? Решили всех сирых и убогих к себе привязать? Ему наплевать, что у Лебедева опасно темнеет взгляд. Вот она защитная реакция этого организма на смерть. Ядовитая желчь, которая им обоим разъедает слова и сердце, оставляя только оголённые нервы, сплетение эмоций ярких. Последних. — Вы же знаете, что я умру. Скоро. А всё равно здесь. Это уже не нападка. Это крик о помощи. Артём всё ещё верит, что его что-то спасёт. Например — Лебедев. Просто обнимет, горячо задышит куда-то в область виска, поцелует его синюшные губы и болезнь уйдёт. Болезнь уйдёт. А вместе с ней и Артём. — Ты бы с таким рвением лучше ел. Мальчишка морщится, немного хмурится, губы кусает. Сдерживается. А сам весь уже взмок, блестит пот на гладкой макушке. А вначале было так приятно зарыться в густую шевелюру пальцами, перебирать их, рассказывать какие-то глупости, представлять вместо этого молодого, резкого лица другое. Постепенно всё стало наоборот. Теперь в каждом лице он угадывал черты Артёма. Скоро ему только это и останется. — Ну, ты же знаешь. Знаешь, что это симптом смерти. Это же общая интоксикация, опухоль вырабатывает большое количество продуктов жизнедеятельности. На этом и живу. Не живёшь. Медленно умираешь. Его личная энциклопедия медицинских терминов. Валентин ведь тоже всё это знает, но упорно старается накормить, влить хотя бы стакан сладкой воды, упорно игнорируя синеющие пальцы. С каждым днём всё сильнее. Игнорируя пятна на голове и плечах. Игнорируя внутренние часы, которые оставляли мальчишке не больше нескольких дней. А может и часов. Как повезёт. Заходится в кашле, каждое судорожное движение сопровождается ещё большими ударами тела, будто что-то изнутри него рвётся наружу. Душе надоела эта клетка. Слабая, убитая химиотерапией. Она хочет светлого Московского летнего неба, которое по комнате гуляет, но не прикасается к прокажённому телу. Даже природа боится. Ей страшно. За себя. За то, что она породила это. Лебедеву уже не страшно. Он видел это один раз. Сердце уже не может болеть, душа уже не хочет ничего. Просто видеть свет в этом взгляде, любоваться руками, которые Тёма прячет. Ненавидит всего себя, а руки — ещё больше. Незаживающие костяшки, синеющие ногти, почти трупные пятна. — Знаю. Слова даются с трудом, как будто мышцы отнимаются не у Артёма, а у мужчины. Да так и есть. Главная мышца уже перестала действовать. Качает бесполезную кровь, делает из него ходячий труп. — Ты всё знаешь! И до сих пор здесь! Ненавижу! Сука, да зачем же тебе это, мазохист ёбаный. Оставь меня, пожалуйста. Да дай я сдохну уже. Я же ради тебя живу. Чтобы ты приходил из туалета и видел мою улыбку, которая уже никак не натягивается. Уйди. Уйди, Уйди, Уйди. Уходи. Ушёл. А сил на слёзы не хватает, всё ушло на этот нечеловеческий крик. Это крик самой смерти, она кричала изнутри Артёма, дышала своим сгнивающим дыханием, обдавала его жаром опухоли, пожирала этого парня. — Ушёл. И вправду. Хватает его лишь на то, чтобы провалиться в полудрёму. И уже не выбраться оттуда. Вокруг есть лишь тишина и свет. Говорят, у некоторых умирающих начинаются галлюцинации. Назвать Лебедева, стоящего около его кровати на коленях назвать реальностью нельзя. Это идеальное лицо, губы тонкие, глаза, как смерть, чёрные — это всё его больная голова, в которой ничего кроме опухоли и не осталось. Да он весь уже опухоль, сердце глупое только об этом не знает. Бьётся ещё. Глупое. Глупое. Глупое. Предагония. Уже нет ничего. Даже Лебедев, третий час стоящий около него на коленях, не волнует. Доктора, пытающиеся убрать его из палаты — внешний мусор. Рвущийся мужской крик — шум на фоне. Снова лицо к лицу — не вол-ну-ет. Говорят…а что говорят? Не помнит. И не важно уже. Руки. Синие-синие, как небо. Как море. Он же совсем скоро станет частью природы, так почему бы не начать сейчас? А лицо — как земля. Земля, в которой нет места дыханию, боли, сердцу. Валентину. Агония. Сердце бьётся не через раз. Через жизнь. А каждая пауза — это смерть. Нет желания дышать, он ощущает, как медленной лентой тянется по венам кровь. Сердце устало. Ему всё надоело. Артёму тоже. Он хочет видеть только Валю. И смерть хочет. Клиническая смерть. Все функции остановились. Он всего на мгновение чувствует, что всё. Дыхание сделало последний натяжный прыжок, ухнуло в бездну. Последний вздох. Он старается вобрать в себя всё, пока тело колотит судорогой. Руки. Не его. Чужие. Горячие. Чьи? Прежде чем он вспоминает, наступает Биологическая смерть.