Чёрные слёзы

О Якове Петровиче Гуро в городе ходило немало легенд. Но намного больше баек и страшных сказок роилось под крышей его дома. Их слуги-невольники хозяина передавали шёпотом, чаще под покровом ночи, чтобы в чернильной темноте спрятать свои страхи. Самой известной страшилкой была история про комнаты на третьем этаже. Мало того, что в тот коридор допускался лишь один слуга — слепой старик, приближённый к Гуро, так говорят, в сами комнаты имел право заходить только хозяин, неповиновение каралось не просто увольнением или отправкой обратно на невольничий рынок, а карой была сама смерть. Каждая история про эти комнаты отличалась от другой. Даже их количество оставалось загадкой: одни говорили, что их всего две, другие — что их не меньше десяти. А уж мнения о том, что скрывалось в них, были совершенно разными, и ни одно не повторялось. Рассказывали и про несметные сокровища, и полки с кровью врагов, и девственниц. Молоденькие служанки, жеманно хихикая, утверждали, что там просто-напросто лежит изыск лучших поваров, которые готовят для хозяина сутками. А когда умирают — из них тоже готовят угощения. Услышь Гуро хоть одну теорию — немедленно рассмеялся бы и приказал высечь, дабы было неповадно распространять глупые слухи. Однако же годы шли, а тайна комнат так и будоражила жильцов фамильного особняка. Но никто не решался разузнать, что же там кроется, все жизнями своими дорожили. Никому не хочется умирать ради одной тайны, да и спорно, что там и вправду есть что-то интересное. Мало ли у господ странных привычек и замашек, к ним только привыкать. Привыкать никак не хотел лишь один слуга. Он не так давно появился в доме Якова и к порядкам всё никак не мог привыкнуть. Он был из тех вольных, кому не посчастливилось попасть под закон о долгах. Если семья не могла выплатить государев долг, значит государство забирало кого-то из членов семьи, выставив за него цену. Юный Николай Гоголь-Яновский копейка в копейку укладывался в отцовский долг. Много было слёз в семье, но либо Николай, либо его младшие сёстры должны были отправиться в эдакое «рабство». Конечно, если родители выплатят долг, а затем и откупочную, то Николай сможет вернуться домой. Но в это никто не верил. Прежде всего сам молодой человек. Ему несказанно повезло, что он миновал стадию торгов, а государь сразу подарил его своему старому и верному псу — Якову Гуро. Пусть и слухи о нём ходили страшные, пусть и был он на вид жесток, и как оказалось — не только на вид, однако же бесцельным тираном не был, слуг и немногих рабов держал не в чёрном теле. По-свойски даже любил тех, кто верой и правдой служил ему долгие годы. К самому Николаю относился небрежно, но с интересом. Это если не пугало, то во всяком случае вводило в ступор, что веселило нового хозяина ещё больше. Но если что-то и увлекало Николая больше, чем его несложная работа писарчуком при Гуро, так это та самая легенда про комнаты на третьем этаже. Правое крыло вообще было запретной территорией, там обитал хозяин и его самые любимые гости, а уж тупиковый коридор на самом верху был скрыт за семью печатями. И мечтательная натура Николая сразу же решила, что он обязан узнать тайну, которую так ревностно охранял хозяин, пусть даже и ценой своей жизни. А что, ему уже терять нечего, так пусть хоть что-то в тусклой его жизни окрасится. И что, что единственной краской будет алый? Алый — прекрасен. Потому что Яков Петрович носит алый цвет. Когда Николай пришёл к таким выводам? Тогда же, когда вместо того, чтобы писать письмо в управление — застыл, глядя на хозяина. В тот вечер он впервые понял, что влюблён в Гуро. В тот же вечер хозяин его впервые ударил. Сильно, всей ладонью прямо по лицу. Николай потом половину ночи размазывал по лицу кровь и слёзы, пока его не нашла служанка. Долго охала, долго же обрабатывала ему почти сломанный нос. И столько же объясняла, почему не стоит вызывать гнев хозяина. Он был скор на расправу и никогда не жалел о содеянном. Николай, впрочем, тоже ни о чём не жалел. Время шло, а тайна комнат так и не отпускала фантазий Николая. Он мог этими фантазиями заменять себе сон, перемежая их с мыслями о Якове Петровиче. Даже в собственной голове он не мог назвать его по имени или оскорбительно «алым бесом», как звали его слуги. Выходило почтительно, со смесью страха и презрения. У Николай не поворачивался язык на такую вольность, из-за чего он становился посмешищем даже поварят. Единственный, кто по-хорошему относился к нему кроме старой кухарки, был слепой слуга Гуро. Тот самый, кто мог заходить в таинственный коридор. И именно он рассказал Николаю, что комнат там не очень много — пять. И что лишь одна из них пустует. А больше он и не знает, не видел. Последнее слуга говорил со смешком таким, от которого у Николая по коже шли мурашки, и сразу хотелось убежать. Не убежал. Да и куда он убежит из своей каморки, которую он делил ещё с несколькими слугами. Слепой нередко заходил к ним, своим каркающим голосом рассказывал байки, безошибочно глядя бельмом глаз на Николая. И что привлекает Якова Петровича в этом ужасном старике? Наверняка то, что он не узнает лишнего. Лишь то, что захочет поведать ему хозяин. Этот вывод напрашивается сам собой. А вот сам Николай был слишком любопытным, но Гуро всё равно постепенно приближал его к себе. Это было одновременно и великой радостью и таким же большим страхом. Радовался Николай тому, что мог времени проводить с хозяином больше чем остальные. Он писал все его официальные бумаги, он иногда — если Гуро слишком уставал на службе — читал ему книги вечером, устроившись у него ног рядом с камином. Именно ему позволялось иногда ездить с хозяином на службу. И то, как ласково звал его хозяин, Никошей или Никки, как гладил по голове, как улыбался — всё это порождало в Николае безотчётный страх. Страх оплошать, страх подвести. Потому и не спал ночами, обдумывая свои дела на следующий день, от этого будучи совсем несобранным. Всё это накладывалось как снежный ком, чтобы в один день вырасти в очень странные события. — Никки, дорогой, вы закончили? Яков заглядывает в бумаги, которые должен был переписать его слуга, и удовлетворенно отмечает, что работа почти закончена. Сам же юноша думает о том, что стоит начать писать медленней. Этот взгляд вызывал мурашки по всему позвоночнику, и были они отнюдь не от близости приятного ему человека. Это было нечто сродне страху. Его причину объяснить он не смог. Да и какие причины, когда у каждой молодой девицы его хозяин вызывал ту же смесь чувств? Восхищение и страх. — Николай, вы заставляете меня ждать. Тон и настроение Гуро меняются с небывалой скоростью. С такой же скоростью молодой человек начинает дописывать последние строки. И как только откладывает перо — ему тут же приказывают подняться и идти за Гуро. Кто такой Николай, чтобы перечить хозяину? А потому он лишь едва видимо кивает и следует за мужчиной. Каждый шаг даётся ему сложнее предыдущего, как только Гоголь понимает, куда они направляются. На третий этаж. Неужели к тем самым комнатам? И если да, то зачем? Может и вправду не жить уже Николаю? Ведь он даже не наёмный слуга, он раб, который хуже любого крепостного. Его и убить можно, там штраф-то едва превышает несколько рублей. Что это такое для лучшего следователя столицы? Так у него хлеб на обеденном столе дороже. — Я хочу объяснить тебе твоё новое положение. В свою комнатушку ты больше не вернёшься, я выделаю тебе отдельные покои. Это моя милость. Но есть одно важное правило. Они останавливаются в коридоре, в котором вправду всего пять дверей из тёмного дерева. И все они кажутся Николаю незапертыми. Что, неужели и вправду ничего тайного? Просто покои? — Это правило таково. Ты не имеешь право покидать этот коридор с того момента, как окажешься в своей комнате. Ты не имеешь права заходить в другие комнаты. Контактировать ни с кем кроме твоего старого знакомого слепца ты тоже не имеешь права. Николай кивает. А что ему остаётся? Он и вправду ни на что не имеет права, жизнь его решает Гуро, а потому он может лишь надеяться на милость своего господина. — Умный мальчик. Гуро улыбается и проводит ребром ладони по его острой скуле. Юноша лишь чудом сдерживается, чтобы не начать ластиться как кошка. И это явно нравится хозяину. Потому что улыбается. Потому что нежно целует ещё на пороге комнаты, которую Гоголь сможет рассмотреть лишь через час, когда хозяин уйдёт, оставив его наедине с самим собой. С собственным телом, которое теперь тоже стало причиной противоречий. Оно противно Николаю, если столь похотливо привлекает мужчин, но и прекрасно в том виде, что оно полюбилось хозяину. Взаперти, когда единственное развлечение — пугающий слепой старик и книги, рождается много времени для размышлений. И мысли рассерженным роем терзали Николая каждый день. Они требовали ответов на свои вопросы. Почему именно он? Почему он стал сейчас заложником? Почему его не пускают в остальные комнаты? Почему? Почему? Почему? Но он не может задать эти вопросы Гуро, а слепец лишь отвечает, что не имеет права говорить, и всё знает только хозяин. Неизвестность пугала юношу больше, чем страхи перед визитами Якова. Да, даже спустя долгое время он боялся стука его трости в коридоре. И пусть мужчина никогда не причинял ему боли, только удовольствие сопровождало его появление, но страх всё время теплился в Николае, не отпускал даже во сне. Теперь ему почти каждую ночь снились кошмары и отпускали лишь когда Гуро оставался с ним на ночь, что случалось очень редко. Сегодня же хозяин и вовсе сказал, что следующим днём его не будет в доме вовсе, и вернётся он только к утру, а может даже и к обеду. Чтобы мальчик его не скучал и не переживал по поводу его отсутствия. Эта информация не просто не расстроила Николая, она его обрадовала. Но внешне Гоголь сделал расстроенное личико и напросился на новую ласку. В голове же рождался план. Он прекрасно знал, во сколько слепой уходит на обед. И знал, что как минимум сорок минут того не будет, потому что к рациону своему он относился очень бережно. Жрал, в общем, за семерых. — Я буду скучать, Яков. Небрежно улыбается Николай, отпуская мужчину утром. Настолько же небрежно он беседует со слепым, что пришёл навестить его чуть позже. За всей этой небрежностью кроется ужасный страх, бьющийся у самого горла. Говорить труднее, нежели обычно, но он всё равно удерживает привычное всем лицо. В прочем, в последнее время «все» ограничивались двумя людьми. Слепым и Гуро. Яков считал, что большего Николаю и не нужно. Кажется, он ошибался. Внешне все двери выглядят одинаково, даже медь с ручек, кажется, опадает равными кусками. Потому и подходит Николай первым делом к той двери, что ближе всех к его комнате. И она и вправду оказывается не заперта и даже идеально смазана, внутрь подаётся едва он только прикасается к ручке. Первое что видит Коля внутри — это мужчина за роялем. Он даже не поворачивает голову на вошедшего, пальцы продолжают лежать на клавишах, только звука нет. Вообще никаких звуков нет. Мало то, что здесь нет окон, как и в его комнате, так и инструмент молчит. Мужчина за ним — тоже. На движения Николая по комнате он не реагирует. Юноше кажется, что тот даже и не дышит. — Извините? Он невесомо касается чужого плеча в одной тонкой сорочке. Тело удивительно холодное, словно и неживой перед ним. Неживой? Разве могут быть у мертвеца так идеально уложены тёмные, с проседью на висках волосы? Разве может мертвец сидеть за роялем, а не лежать в гробу? Глаза у мужчины пустые даже не от холодности голубого. Неужели человек за роялем и вправду мёртв? Это подтверждает и лёгкий трупный запах, который перекрывают благовония, расставленные по углам комнаты. А так здесь только эти медные подставки, белоснежный роль, да мужчина на низком стульчике. Николай пятится от мужчины, вытирает дрожащие руки о брюки. Утыкается спиной в дверь и в мгновение оказывается за ней, тяжело и глубоко дыша. Что же за человек — его хозяин? Что бы узнать это, Николай открывает следующую дверь. Эта комната похожа на спальню. Узкая кровать у стены, шкаф за стеклом и бюро, за которым сидит ещё один человек. На нём юнкерская форма, а в комнате трупный запах стоит намного более стойкий, чем в прошлой зале. — Бог мой… Тихо шепчет Николай, подходя к телу. Ещё один застывший мертвец. Перед ним лежит недописанное письмо на пожелтевшей бумаги с расплывшимися чернилами, из причёски выбилось несколько прядей, упавших на мраморный лоб. Что же это за люди? Они точно мертвы. Но зачем хозяин держит их здесь, создавая вид, что они всё ещё живы? — Я так и знал, мой милый мальчик, что так будет. В голосе мужчины слышится слишком много разочарования, которое он и не собирается скрывать. — Як-ков Петрович…зачем это? Юноша кода оборачивается то понимает, что ноги его больше не держат. Неужели это была проверка? И он её провалил. Коля валится на колени, судорожно глотая воздух. Он противен, сладок, забивает ему ноздри. Комнаты же слабо проветриваются, вот и скапливается трупный аромат даже у самого пола. Яков не спешит поднимать парня с колен. — Ты слишком любопытен, Никки. Это твой главный порок. Но в тоже время я рад, что ты познакомился с моими братьями. Правда мы похожи? Навсегда похожи, Никки! Говорит Гуро нежно, так, будто Николай должен проникнуться любовью к этим мужчинам…братьям Гуро? Тогда за что он их так? Неужели и Николая ждёт эта участь? — Понимаешь ли, Никоша, я очень не люблю расставания. И когда моим родным плохо — тоже не люблю. Вот Андрюшенька. — мужчина указал на юношу за бюро. — Он, маленький бедняжка, должен был пойти на каторгу по какому-то недоразумению. Я не мог спасти его никак иначе. Он принял с моих рук яд, не зная, что умрёт. И умер безболезненно, в один миг. И навсегда остался рядом со мной. Такой же молодой, трепетный. Ах, как жаль было усаживать его сюда этакой куклой, но не покоиться же ему в гробу! Я не люблю склепы. Мужчина качает головой, подойдя к ближе к оцепеневшему Гоголю на полу. Николай не отрывает взгляда от своего хозяина, а в уголках глаз собирались горькие слёзы. Он и вправду любил этого человека, а Яков оказался не просто чуть жестоким хозяин. Умным сумасшедшим. — Ты наверняка был в музыкальной зале. Мой милый Эраст тоже познал боль, его невеста умерла в день свадьбы. Он уже более не любил меня, его пожрала печаль. Я не мог вынести этого! Он принял тот же яд. И так же навеки остался со мной. Гуро опускается на колени рядом со своим мальчиком, нежно обнимая руками его лицо. Николай не может двинуться от страха и отвращения. Трупный запах мутит мысли, он уже не может собрать себя воедино. — Все, кто в этих комнатах любы мне и дороги. Ты не увидел ещё двоих, но и не стоит. Митя, мне кажется, может заморочить голову, даже будучи мертвецом. Он смеётся. Смеётся и обнимает Николая, привлекая его к своей груди. Именно в этот момент юноша начинает плакать. Страх побрал всё его естество в один тугой ком боли и дрожи. И плачет он. Плачет прямо в сюртюк Якову, пропитывая его солёной влагой. Мужчина не отнимает его, даже когда слёзы начинают портить рубашку. Ну какое ему дело до вещей, когда милому Никки плохо? — Ты же венец моей коллекции! Самый любимый мой. Этот мир точно бы испортил тебя, но я не дам, Никки. Ты тоже останешься рядом со мной, любовь моя. Навсегда. Гуро укачивает Николая. Он ещё не знает, что было в его утреннем чае. Его любимый мальчик не знает, что доживёт лишь до полуночи. Не знает, и это так прекрасно! Так же прекрасно, как прекрасен и сам Николай.