Чёрные слёзы

— У меня всё нормально. — Артём скинул с плеча руку друга и выхватил у того телефон, буквально взятый ребятами в плен. Питон, конечно, продолжал стоять за спиной, отрезая путь к выходу из гаража. Мстители, ёпт! — Мы смирились с тем, что ты, блядь, сидеть нормально не можешь, хер знает, какие у тебя там фетиши, всё такое, мы не тупые. Но контакт «Хозяин»? Артём, ты ёбнулся, да? Если бы парень мог — он бы покраснел, но с годами жизни среди Чертановской гопоты эта способность атрофировалась, зато появилась другая. Огрызаться. Защитный механизм на любое вмешательство в его жизнь. — Да нахуй идите, чё вы в моем телефоне вообще копошитесь? Я в вашу личную жизнь не лезу, вы мою не трогайте. Рус недобро прищурился и резко потянул ворот футболки Артема вниз, раздался треск ткани. Футболка оказалась порвана, но Руслан добивался другого. На ключицах, шее, да везде в конце концов! Везде виднелись налитые фиолетовым, почти чёрным с жёлтым отливом синяки, засосы, на косточке алел незаживающий порез, его края были словно посыпаны солью, возможно это так и было. Никто не хотел думать, что будет ниже. На груди, животе, спине. —  По-твоему, это нормально? Ты реально ёбнулся, Тём. Ладно, долбись себе в жопу, мы ж ничего против не имеем, перья не надел и ладно. Но вот это что? Садомазо пересмотрели? Может тебе помочь чем? В ментовку сходить, в конце концов. Артём спокойно выслушал сбивчивую болтовню Руса, даже не перебивая. Нравится ему хуйню нести — его радость. — Рус, кто и ёбу здесь дал — это ты. Рубашку из запаса дай. Я домой пойду. Я бы тебе ебло начистил за такие слова, знаешь ли. Но по старой дружбе просто нахуй сходи. — Рубашка прилетает в него мятым комом явно не от Руса, но это уже не его проблемы. На ходу натягивает, даже рваной футболки не снимая. — На хую тут только ты скачешь. — Артёму наплевать на эти слова. Намного важнее то, что он опаздывает. Без пяти шесть. До дома полковника — все десять, он не успеет даже бегом, но всё равно срывается сначала на быстрый шаг, а завернув за гаражи и вовсе припускается, стараясь обогнать само время. Не выходит. Когда он запыхавшийся стучит в дверь на часах две минуты седьмого, а сердце заходится от быстрого бега и страха. Он знает, что бывает за опоздание. И Лебедев — тоже, потому не спешит открывать. Проходит ещё две минуты, пока Артём стучит, буквально выбивает дверь в надежде, что над ним сжалятся. Нет. Открывает ровно в пять минут. Улыбается, сука. Ещё в форме, сам дома только минут десять от силы. Смотрит молча, как Тёма дрожащими руками снимает кеды, стягивает мятую и пропахшую бензином рубашку, рваную футболку. Так же молча наблюдает за парнем, опускающимся на колени. Взгляд затравленный, но с толикой удовольствия. — Пять минут, Тёмочка. Голос такой хриплый и обволакивающий, что все остальные звуки просто исчезают. И не кипит на кухне чайник, не слышно соседской дрели, шума улицы. Только тёмные глаза и голос. А ещё жар, разливающийся от груди к паху. — Десять ударов. Сам выбирай, чем. Арсенал у Лебедева просто огромный, в первое мгновение Артём даже растерялся немного. Во-первых — от выбора, а во-вторых — от невиданной доброты, щедрость-то просто фантастическая. Значит не будет сегодня пропитанного солью флоггера, где-то в сердце что-то отпустило. — Широкий стек. И сам понимает, что прокололся, когда взгляд полковника становится ещё темнее, а улыбка — шире. — Двенадцать, Артемий. Мне кажется, тебе это доставляет удовольствие. Смех его такой лёгкий, что Тёма всё же решается на шалость. Тянется вперёд, не вставая с колен, языком проводит по пальцам, отдающим каким-то порохом, солью на губах. Полковнику определённо нравится. Проталкивает в глотку два пальца, парень едва не давится, но продолжает посасывать. Когда и где он свернул не туда? Наверное ещё во время пришествия инопланетян, когда оказался в ментовской машине, которая увозила его то ли в дурку, то ли куда-то ещё. Но всё оказалось ещё хуже. Очнулся он отнюдь не в застенках бравой Армии, а в квартире Лебедева, на его же кровати. С успокоительного мозг отказывался понимать, как он здесь оказался. Всё объяснил полковник. Что взял парня под свою опеку, иначе реально была бы дурка. А так — домашний арест на год и слежка Лебедева за ним до конца жизни. Перспективы казались не такими уж страшными, особенно когда тебя поит чаем на кухне человек, чью дочь ты убил. Как оказалось — всё куда страшнее. После чая с печеньем Артём в первый раз понял, кто всё это время скрывался за маской строгого, но вроде как доброго Юлькиного отца. Садист. Самый настоящий, ещё и извращенец. Началось всё с того, что его отпинали ногами в армейских берцах до кровавых пузырей. Через три дня, когда он более менее пришёл в себя — всё повторилось вновь. Тяжёлые берцы, дикий взгляд настоящего животного, собственные крики до звона и сорванного горла. Так повторялось ещё раза два или три. На чётвёртый раз было всего несколько ударов. Казалось, что из мужчины вышла вся ярость. Как оказалось — всё ещё хуже. Тогда его первый раз взяли. Жестоко, практически без смазки, на единой растяжке двумя пальцами и то быстрой. Как итог — порванный к херам анус и первая отключка от боли. Далеко не последняя. — Хватит. Голос резкий, не терпящий возражений. С хлюпающим звуком он выпустил пальцы изо рта. Жестом ему позволили встать и пройти до кресла в зале. Всё быстро, по-армейски. Улечься животом на ручки кресла, предварительно сняв джинсы, закусить пальцы, чтобы не выть. И вот он готов. А полковник долго выбирает широкий стек, примеряется, да просто смотрит на его зад. Изрезанный тонкими лезвиями, со следами от плети и стека. Они просто не успевали заживать. — Я буду считать. Конечно, конечно! Раз. Второй их «секс», если его можно так назвать повторился через пару недель, когда всё зажило. Закончилось всё так же плачевно, но Лебедев и не думал останавливаться. Два. Первый раз всё кончилось с кровью, но без сильных повреждений через месяц, ещё через три он смог нормально принимать в себя полковника почти без растяжки, чем несказанно его обрадовал. Три. Он сломался на седьмом месяце домашнего ареста, когда первый раз ощутил подобие удовольствия от того, что его нещадно дерут. С того же дня Валентин начал учить Тёму, что удовольствие может получать не только верхний. Четыре. Он первый раз вышел на улицу. Была весна, они с полковником просто гуляли вокруг дома, дышали выхлопными газами. Думал было бежать, но потом понял, что бесполезно. А может уже не хотелось. Пять. Стокгольмский синдром. Именно такой диагноз должен жить у него в медицинской карте, потому что сегодня Артём окончательно понял, что не может заснуть без Вали. И пусть вслух он называл его Хозяином, но в мыслях тот был Валей, Валентином, на худой конец — Лебедевым. Мужчиной, который от одного вида распятого, израненного тела возбуждался буквально до оргазма. Человеком, который научил его ценить боль, получать удовольствие от порки, жадного секса, порезов солёным лезвием. И всё это буквально за полтора года. Из гопника в шлюху. Рост, Тёмочка. Все остальные удары слились в один ком боли, каждый нерв отзывался взрывом, под конец он не удержался от всхлипа, слёз. Лебедев то ли услышал, а может он реально такой добрый сегодня, чёрт его душу знает. — Отдышись, приходи ужинать. Сидя. Нет, не подобрел, просто выжидает. Ну спасибо, Валя, мы запомним.