Чёрные слёзы

Тонкими пальцами цепляясь за чашку с тонкими стенками, льдисто-голубой глаз задерживается на чужом грубом быте, на немытой посуде и горке пепла в стаканчике, откуда торчит одинокая сигарета. Что вокруг него? Эраст ответит с трудом. Он тянет дрожащие руки к деталям, словно они — его спасительный круг. Представить картину кухни целиком? Сложно. Легче с головой ухнуть в чашку с неплохим, вроде, кофе, рассеяно следить за пузырьками воздуха на поверхности напитка, кривиться, когда лопается очередной. Это всё правильно. Вспоминать, почему он сидит на чужой, по-военному аскетичной кухне, пялится в кофе, дрожащими руками выводит узор на столешнице — странно. Зачем? Если и так всё предельно просто. Он просто здесь и просто делает это всё. Ничего больше не надо… Ничего! Нет! Никогда… — Эраст, ты меня слышишь? Глуховатый, такой похожий голос раздаётся где-то у плеча. Похожие пальцы сжимают ему тонкое плечо. Тот всегда умел рассчитывать силу. Этот — нет. Не замечает за внешней стальной субтильностью тонкую плёнку бледной кожи, подрагивающие плечи. Этот не видит полутона, не разбирается в оттенках его дыхания. Он видит поверхность. Гладь. — Слышу. Со мной всё нормально. Кривится от собственного неумелого вранья, цепляется за него, пытается сам поверить. Выходит плохо, но он создаёт иллюзию, покров того, что с ним всё в порядке, что руки не дрожат сильнее нужного, что он готов правильно на всё реагировать. Валентин тоже не верит, но делает вид, что Эраст убедителен. — Я тебе на диване постелил. Если надо — в душе полотенце синее висит. Эраст поднимает на Лебедева непонимающий, хмурый взгляд. Губы — тонкая полоска. А у Вали всегда такие. Военная выправка? Привычка, которая стала неотъемлемой частью жизни? У него тоже такая была. Вот только незадача — умерла. — Я не могу пустить тебя одного непонятно куда. Поживёшь у меня. Юля на учёбу уже давно в другой город уехала, живу один. Ага. А ещё пропадаешь на службе, не можешь всегда быть рядом, удерживать хрупкое тело от убивающих конвульсий, сдерживать чёрных демонов, разрывающих изнутри. Так зачем ты нужен? Ты — не Он. И не станешь, милый. — Мне не пять. Фандорин снова хмурится, словно не может иначе. Улыбка — богохульство? Но перед словами Лебедева — залпом допить, с лёгким грохотом умостить кружку на стол, отчего вздрогнули несколько конфет, одиноко лежащих у чужого стакана. — А ему и суток не прошло. Ты думаешь, кто-то в семье не знал? Глупо, Эраст, строить из себя ледяную глыбу. Я бы понял, если бы была истерика, но ты пугаешь. — Я не девица на выданье. Шипеть Эраст умеет не хуже любой кумушки. Знали? Да что вы знали! Вы ничего, ничего на самом-то деле не знали. И прежде всего вы не знали Якова. Да так уже и не узнаете. — Эраст? В голосе мало удивления для человека, которому на краешек кровати в три часа ночи приземляется дальний родственник. Смотрит, по-птичьи склонив голову, моргает устало и сам как бы не понимает, что происходит. Валентин принимает решение быстрее, чем мужчина успевает опомниться. Приподнимает одеяло в приглашающем жесте. Он прекрасно знает, что ему сейчас нужно. Чужое тело, хоть отдалённо напоминающее Гуро. У кого-то бывают фантомные боли. А у него — фантомное желание пригреться на чужой груди. Эраст медлит. Смотрит лунатиком и только потом, через пару долгих минут, подползает ближе и одним резким, змеиным движением ластится к нему, обнимает, словно нитями опутывает, утыкается в ключицы, быстро затихает. Не спит, просто ведёт себя так, словно минуты близости поставлены на счётчик. Вот-вот прозвенит — и всё. Выгонят, как нашкодившего котёнка в «его» холодную постель, где гуляет ледяной ветерок сквозняка и нет тёплого тела. Лебедев только отдалённо напоминает Яшу. Более натренированное, буквально стальное тело, ни одного лишнего движения — даже дыхание как по часам. Внешне — возможно просто более суровая версия, более преданная родине. Для Якова было всё одно — своя страна или чужая, главное чтобы были интересные дела, ну и естественно — деньги. А может и не деньги. Просто выгода. Поставь такой выбор перед Валентином — ты станешь буквально предателем родины, которому светит лет семь каторги и ещё двенадцать — в каком-то далёком поселении, чтобы и думать больше против линии власти не мог. А всё равно оба принципиальные — только каждый на своей волне. А вот засыпают одинаково. И в макушку дышат. И обнимают почти одинаково. Вот только Валентин — не Он. Засыпать рядом — уже привычка. Как и прятать от Эраста лезвия, сидеть с ним под тёплыми струями душа, стараясь расслабить каменеющие от приступов мышцы, отпаивать его чаем с пятью ложками сахара и ликёром. Всё это для Лебедева уже едва ли большее, нежели быт. Может быть немного чувств остаётся. А так — как на войне. Нет времени думать, есть пара секунд, прежде чем мужчина впадёт в окончательную истерику. За это время Валентин успевает резким, размашистым жестом дёрнуть кран, выворачивая его чуть ли не в кипяток. Было бы больше времени — вода была бы тёплой. Так ему нужно сделать больно, чтобы Эраст вышел из себя и своей немой смерти. Ледяная вода не подходит — проверено горьким опытом. Только ожоги, которые потом легко убрать с помощью мази, которая теперь в огромном количестве поселилась на дверце холодильника. А так — взбодрить, встряхнуть, заметить искры осмысления в чужом взгляде — выдохнуть. Сделать тише напор, погладить по мокрой макушке, начать расстёгивать мокрую рубашку. Вот сколько не проси его надевать футболки — самому же легче — так он ни в какую. Упрямый мальчишка, даром что возраст перевалил уже за третий десяток. — Валя… Голос едва ли можно назвать шёпотом — больше мысль. Лебедев вздрагивает от этого обращения. Что заставило Эраста изменить привычному «Валентин» — холодному и отстранённому? Помутнение рассудка? Так раньше даже в самые тяжёлые моменты — не иначе как полным именем. — Да? Глупо! Глупый вопрос, глупый он сам. Глядит в кристальные глаза, пытается найти ответ. Та ещё задача. — Поцелуй меня. Знает ведь, что не сможет. И даже не из-за отвращения: гомофобом Валентин не был. Дело совсем в другом. — Ты же прекрасно понимаешь, что я — не Яков. И никогда им не стану. Эраст смеётся. Заливисто, истерично, хватаясь мокрыми руками за чужую футболку, оставляя на ней тёмные пятна, продолжая захлёбываться слюной и смехом. — Я знаю, Валь. Это мне и нужно. Прижимается к его губам своими. Ему нужен, наверное, даже не поцелуй. Просто близость и нежность, чужие руки, гладящие спину. Эрасту просто жизненно необходимо уткнуться в чужое плечо, вдохнуть парфюм с солёными морскими нотками. Провести носом по шее, слизнуть каплю пота. Это — тактильная игра «Не сойду с ума». И кажется, у Эраста есть все шансы выиграть. Если, конечно, в ночи представлять не Яшу, а Валентина, цепляться именно за его плечи, ощущать под собой именно Лебедева. Ни разу не увидеть в нём чужие черты. Уверять глупое сердце, что Валя — именно Валя и больше никто. Так что, Эраст, у тебя есть шанс выиграть? Если ты уже заведомо проиграл.