Чёрные слёзы

На золочёной зеркальной раме лежала не только пыль, всю поверхность зеркала опутала белесая паутина, словно ажурное покрывало накинули, чтобы отражения своего не видеть. Эраст рукой смахнул тонкие нити, пачкая рукав тёмной рубашки. Лицо его отражалось как через мутную пелену. Это само зеркало такое или вековая пыль въелась в саму поверхность? Ему не хочется искать ответов, вместо этого мужчина шагает от зеркала в сторону двери, не отводя взгляда от своего отражения. Здесь у него темней глаза, не так заметна седина и… улыбка. Он точно не улыбался. Губы его, плотно сжатые в тонкую линию, зеркалу улыбались. По-кошачьи, мягко. По коже пробежал холодок. Рама окна в этой комнате совсем прохудилась, и холодный ветер самого конца октября морозом пробирал до костей, заставляя ёжиться. Или это страх? Глупый, нелогичный страх, который преследовал его с самого прибытия в этот дом. Видимо покупка старинного особняка была его самой главной ошибкой. Сколько людей так же ошибались? Предыдущая хозяйка рассказала Фандорину, что дом она этот старалась продать целых семь лет. А он, глупец, ухватился за возможность приобрести этакую недвижимость за сущие копейки. Так что же скрывал этот дом? Почему долгие годы стоял одиноким и заброшенным? Почему все золотые рамы, бархатные обивки кресел и хрустальные люстры так и остались на своих местах? Эраст не верил, что все воры и мародёры встали на путь истинный. Но ведь если есть загадка, то есть и ответ на неё? Ответ покоился в самой северной стене особняка. Покоился уже добрую сотню лет. — Почему именно п-подвал и третий этаж? Даже чердак в п-приличном состоянии. Почему подвал и третий этаж? Его Фандорин нашёл в библиотеке. Наименее заброшенная комната на всём третьем этаже не пустовала. Мужчина, сидевший в пыльном кресле был удивительно похож на отражение Фандорина в злополучном зеркале из прошлой комнаты, но Эраст об этом не вспомнил. И мужчина обратил на него внимание ровно в тот миг, когда новый хозяин дома хотел было спросить, что этот господин делает в его доме и не желает ли на выход. Но рот закрыл. Закрыл, глядя в пыльные глаза. Такие же, как и весь дом. Он был готов дать руку на отсечение, что они были чёрными когда-то, но сейчас словно выцвели. «Хорошего вечера, господин Фандорин» — это всё, что сказал в тот день тот таинственный мужчина. Сказал и поднялся из кресла. Пыль на сидушке лежала удивительно ровным слоем. Пока Эраст пытался понять, как такое возможно — мужчина завернул за стеллаж и шаги его стихли в миг. Пыльные следы вели ровно до одной из полок и исчезали. Но страх ушёл. Удивительно, но в ту ночь спал он легко, без мрачных кошмаров, как во все дни до этого. Мужчина пришёл на следующий день. Просто зашёл в столовую, пока Эраст за массивным дубовым столом перебирал бумаги, кабинет его ещё был в плену рабочих. Пыльный мужчина шёл легко и сел через стул от Фандорина. Он молчал. А вот Эраст задал тот самый вопрос. Не кто этот мужчина такой, почему он так свободно ходит по особняку. Нет, его волновала лишь тайна страха. — Почему? Хороший вопрос, но именно это вас так интересует? Именно в такой формулировке? Голос у него странный. Вроде и бархат, а как через толщу говорит. И глаза. От них невозможно отвести взгляда. Хочется подойти ближе и сдуть эту пыль. — Откуда страх? Он почему-то знал, что мужчина ответит. Кому же, если не ему? — А вы умеете поставить в тупик. Могу ли я звать вас по имени? — Мужчина учтиво дожидается кивка и только тогда продолжает. — Так вот, Эраст. Вы боитесь, потому что вы очень хотите знать то, что не готов принять человеческий разум. И это вызывает страх. Я ответил на ваш вопрос? — Не с-совсем. А откуда вы это знаете? И кто вы? Мужчина усмехается и встаёт из-за стола, аккуратно приставляя стул на резных ножках обратно к столу. — Меня зовут Яков Гуро, и я слишком долго живу в этом доме, чтобы оставаться глупцом. Коридор от столовой был длинен и не имел смежных дверей, но Эраст, выскочивший туда следом за Яковом, никого не нашёл. Однако вновь не смог найти в себе и капли страха. Даже если этот Яков Гуро должен пугать до мурашек, то Фандорин испытывал лишь захватывающий азарт узнать больше.  — Вы знаете историю эт-того дома? В другой день Гуро нашёл его прямо в спальне. Вошёл так же невозмутимо и опустился в соседнее с Эрастом кресло. Одежда его не менялась — это было первое, что отметил Фандорин. И лишь уже потом то, что он закрывал дверь на ночь. — Допустим. Что вы хотите знать? Яков был невозмутим, но его тонкая улыбка выдавала вовлечённость в процесс этих встреч. Неужели не только сам Эраст умирал буквально от желания увидеть таинственного второго жильца? — Почему всё стало так? Это р-раз. По… — Слишком много вопросов для одной встречи, Эраст. — Гуро морщится и поправляет тугой воротник своей рубашки. Кажется, что сколько бы не дёргал мужчина — тот ни на миллиметр не сдвинется. — Давай ограничимся первым. И тебе что-то да станет ясно. Эраст молча кивает. От этих слов до первых тонов истории проходит добрых десять минут тишины у камина. Яков думает о чём-то, а Фандорин предпочитает не встревать в чужую мысль. — Этот дом — родовое гнездо уже потерянной семьи. Последним владельцем был мужчина без наследников и даже просто холостяк. Его боялись все окрестные жители, хотя мужчина этот ничего такого не делал. Жил затворником, держал минимум прислуги и лишь иногда выезжал в свет. Но люди всегда страшатся тех, кто не вписывается в общие рамки. Он — не вписывался. Был ли слишком горд или что ещё, но факт был фактом — сорок лет прожил он в этом особняке. Прожил бы ещё столько же, но местные совсем обезумели. В то время пропадали молодые девушки. На седьмой исчезнувшей люди не выдержали. Они пришли к дому и убили его хозяина. Убили, а тело сбросили в винный погреб, после намертво замуровав по их мнению «колдуна». С тех пор дом навевает ужас на людей и отпугивает мародёров. В комнате вновь повисает тишина. Гуро молчит, ожидая ответа от своего собеседника, а тот пытается принять и понять ту историю, что рассказал Яков. — Он п-правда был колдуном? — А вы верите в магию? Да и в любое случае — нет. Только не он. Яков качает головой и подаётся вперёд, ближе к камину и креслу Фандорина. Глаза его блестели бы в ярком огненном свете, но пыль. Пыль. Мешает пыль. — Вы всё ещё не хотите уехать, Эраст? — Только не я. — Почему ты никогда не составляешь мне компанию в парке? С момента их первой встречи прошло уже шесть месяцев. Семь месяцев назад Фандорин въехал в этот особняк и ни на каплю дом не стал уютней. Чувство — нет, не страх — а другое не отпускало. Эраст охарактеризовал бы его как волнение. Смутное и неясное, как дымка в глазах Гуро. — Меня угнетает его сырость. Никто не верит в эти слова, но он больше ничего не спрашивает. Крутит в руках бокал, глядя только на капли вина, оседающие на высоких стеклянных стенках. Начало весны выходило гадким и холодным, мокрый снег валил уже третий день, и из дома выбраться было противно. Он стал ещё одним узником дома. — Ты загоняешь себя в тоску. Время изменчиво, его не вернёшь. Зачем размениваться на грусть? Гуро воздушно касается его руки, останавливая пляску алкоголя, заставляя отставить бокал. — Ты бы хотел оставить этот дом? Яков дёргается как от пощёчины, взгляд его мутнеет ещё сильнее. Они никогда не говорили о том, почему Гуро не может покинуть стен особняка, но Эраст мог сложить два и два. Историю про одинокого мужчину, убитого в этом доме и самого Якова, приходящего и уходящего из ниоткуда и в никуда. — От нашего «хотения» мир не изменится. Ничего не изменится, Эраст. Фандорин не отводит взгляда от лица мужчины. Пыльная плёнка на его глазах мутнела с каждой секундой, делая глаза из пыльно-чёрных — серыми, бесцветными. О чём он думал? О чём вспоминал? О последнем вечернем променаде? О последней бешеной скачке, когда кажется, что до этого момента ты и не жил? А может быть о тепле, которое так и не вернулось к нему за десятки лет. — В первый день ты спрашивал, почему подвал и третий этаж совсем безжизненны. На первую часть вопроса ты ответил сам. Сможешь теперь так же со второй? — Ты живёшь т-там? Гуро усмехается. Хорошая формулировка, после которой его собеседник тут же осекается, по-рыбьи открывает рот и тут же закрывает его, глядя на него с глубинным волнением и даже извинением. Он и вправду думает, что спустя всё это время его обидит это «живёшь»? — Правильно. Сложно, конечно, сказать, что живу. Существовать мне нравится именно там. Библиотека, малая зала, кабинеты. Проводил там немало времени. Я хочу забыть, что это такое — проходить сквозь тяжёлые стеллажи, ощущая их тяжесть в своей груди. Эраст привык во время разговоров с Яковом выверять каждое слово, начал предпочитать паузы — мимолётным фразам. Они могли по семь минут висеть среди тишины и только поняв, что собеседник закончил — начать говорить. Гуро любил длинные паузы, время для него давно ничего не значило, а у его живого друга просто привычка. Рефлекс, если использовать более грубую формулировку. — Что мы м-можем сделать? Яков приводит зубами по нижней губе, цыкает приглушённо и тянет руку с бокалу Эраста. Тот подвигает его ближе к собеседнику, чтобы ему не пришлось вставать. Они предпочитают не комментировать такие маленькие жесты, но они составляют хорошую долю их совместного быта. Бокал всё же оказывается в холодных руках, усеянных кольцами с драгоценными камнями, которые настолько же мутные, как глаза их обладателя. Он губами проводит по кроме, впитывая безвкусную для него влагу. Жест во имя старой памяти. — Мы? Мы ничего. Можешь ты. Ты должен открыть подвал и захоронить то, что от меня осталось. И я больше не приду. Тишина тяжёлая. Между ними никогда не было такой тишины. Тишина людей, которым многое надо друг другу сказать, но слова эти бесполезны и ничего за собой не понесут, потому что иначе нельзя. Нельзя попросить Якова не делать этого. Не умирать окончательно. Потому что Эраст не имеет на него никаких прав. Он просто не имеет права привязывать Гуро к себе, хотя хочется. Хочется сказать, что это вне его сил. Но они ведь знают, что это неправда и ложь, грязная. Как глаза в пыли. — Какие-то ритуалы, ос-собенные дни? Травки, зелья? Призрак, впервые ясно давший понять, что он именно призрак, а не что-то ещё, просто отрицательно покачал головой, отставляя бокал обратно. — Ты уверен, что это сработает, Як-ков? Гуро смотрит на него с невысказанным вопросом. Почему же не должно сработать? Эраст ответил бы, почему. Потому что он надеялся, что на этой бренной земле его призрака держало что-то ещё, кроме костей. Он сам. Потому что Фандорина в последние месяцы только этот мужчина на свете и держал. Нельзя было и дня без него провести, он бы просто загнулся, потонув в мрачном одиночестве этого дома. Яков стал призрачной частью его души. Но самой важной частью. Если бы он был с собой чуть более честным, то смог бы признаться, что полюбил. Совершенно глупо, без единого логичного довода «за» эту любовь. Некрофилия же чистой воды. Или шизофрения — всё одно. — Значит я сделаю это. Эрасту ужасно повезло, что пол в погребе был каменным — то, что осталось от тела собрать было легко. Собрать, но не осознать, что Яков исчез из-за его спины, когда он коснулся костей не просто так. По коже не просто прошёлся морозец — его в самом деле бросало из озноба в жар и так же обратно всё время, пока он собирал останки и собственноручно рыл яму под самым большим дубом — это место было последней волей бывшего хозяина особняка. — Ты р-рад? Тихо спрашивает Фандорин у материализовавшегося рядом с ним Якова. Он только переложил все останки с металлический сундук, который нашёл на третьем этаже в зале с зеркалом. — Несмотря на всю твою печаль я правда рад, что вышел из этого дома. Он сидит у меня в печёнках. Мужчина усмехается. Рука его проходит сквозь тело Эраста, хотя ещё вчера мог даже бокал в руки брать и влагу на губах собирать. Видно, совсем немного ему осталось. — Значит я п-понял свой смысл жизни. Мы ведь все зачем-то приходим в этот мир. — Ты думаешь, что твоя цель — спасти одного призрака с мрачным характером? После этих слов усмешка трогает уже губы живого. Он точно знает это, у него нет сомнений. — Все события до этого дня слишком незначительны. А после и не будет ничего. Гуро хмурится, собирается что-то сказать, но Эраст уже берётся за ручки сундука и опускает его в яму, отрезая все слова Якова и его самого. С каким-то суицидальным упорством берётся за лопату и всего за мгновения — как ему кажется — закапывает сундук. Остаётся лишь одна пригоршня земли. Её он берёт в руки. — Ад? Ему уже никто не ответит, но в скрипе ветвей старого древа он слышит свой ответ. И кидает последние крохи земли. Интересно, новым жильцам попадётся белесый призрак или путь его будет короче?