На страницах моих книг

— Валерий, прошу, — Эвелина Юрьевна кивнула на стул, стоящий рядом с учительским столом. Многие студенты уже сдали зачет (точнее сказать, отделались от него, получив неуд), и оставалась всего пара человек, среди которых неизменно сидели Валерка и Кира, успевшая урвать билет. — Можете дать мне еще пару минут? Я с мыслями соберусь и отвечу. Преподавательница вопросительно взглянула на студента, прищурив карие глаза, и это пробудило в Кире какие-то двусмысленные эмоции: непонимание и необоснованную минутную неприязнь к Валерке. Ей были противны и неясны все эти чувства. Они пугали. — Давай, давай. Выходи, — нетерпеливо махнула рукой Эвелина Юрьевна. — Ты и так почти самый последний, так что давай - вперед. Перед смертью не надышишься. — Вот уж верно - перед смертью, — он спустился к кафедре. Схватив натянутый трояк, он вылетел из аудитории пулей. Стремительно сдавали зачет и все оставшиеся студенты, а вот имя Киры преподавательница предпочла не называть. Когда последняя студентка, вырвав четверку дополнительным вопросом, выскочила за дверь, Эвелина засобиралась. — Вам не кажется, что вы забыли принять мои ответы? — с предпоследней парты послышался неуверенно-уверенный голос Киры. Оксюмороны, сочетания не сочетаемого - все это так и сквозило в ее поведении и словах. Ей хотелось выглядеть невозмутимо, а внутри настойчивый голос требовал остановиться. Он вторил и вторил это постоянно и отчаянно. — Кира, по-моему, мы с тобой обсуждали это две недели назад, — Эвелина Юрьевна накинула пальто. — Твой зачет уже прошел, готовься в следующий раз лучше, — она взяла сумку и направилась к дверям аудитории. — Ну, уж нет, — в намерении остановить преподавательницу девушка вскочила с места. — Я знаю материал, и я имею право на достойную оценку своих знаний, а то, что Вы делаете, говорит о Вашем непрофессионализме, — последние слова были явно лишне-важными и заставили учительницу обернуться. — Непрофессионализме? — ее бровь приподнялась вверх. Кира хотела сдать на попятную и извиниться, но внутри все билось о стены непонимания и сомнений, которые она саморучно строила с начала года. Все летело к черту, окрашивая ее представления в серый цвет. У той, что плевать на зачет, рушился весь мир. А Эвелина Юрьевна улыбалась, ядовито и фальшиво. Студентка подбирала слова, которые заранее готовила, чтобы защитить свое право на равный со всеми зачет. Оттого ее реплики звучали жутко заученно. В жизни, без подготовки, она вряд ли бы заговорила такими сложными фразами, но. — Именно. Вы смешиваете личное с профессиональным, — Кира кивнула. — Это не педагогично. Преподавательница в ответ рассмеялась: — О, тебе-то, конечно, куда больше дано знать об этом. — Я могу отличить правду от несправедливости, поэтому да. Да, понимаю, о чем говорю. — Послушай, — Эвелина отмахнула край пальто, кладя руку в карман брюк, — мы с тобой обо всем этом уже говорили. Менять решение я не собираюсь, поэтому давай сэкономим и мое, и твое время, хорошо? Тебе был дан шанс, ты им не воспользовалась. Поэтому я не вижу смысла в этом разговоре, — в ее глазах блеснули нотки победы - те, которые сверкают у играющих нечестно. — К тому же я тороплюсь, так что давай закончим, — пара шагов преподавательницы - и Кира оказалась одна в аудитории. Нет, обрывать разговор на середине она не собиралась. По крайней мере, сегодня в ней уверенности было хоть отбавляй: несправедливость - то единственное, с чем она всегда отказывалась мириться. — И что Вы вообще за преподаватель такой? — разговор с Эвелиной Юрьевной вот уже в какой раз обрывался тем, что она уходила. — Черта с два, я хочу учиться, а не пытаться угождать Вам. Вы не выше, ладно?! А личные какие-то обиды оставляйте при себе. Слова студентки заставили Эвелину обернуться. Карие глаза не сверкали - они горели. Казалось, не развернись преподавательница к ней лицом, Кира продолжала бы свою речь, которая медленно, но верно переросла бы в оскорбление. В такие моменты она решительно не умела себя сдерживать. Слова бежали впереди головы. — А знаешь... позволь-ка я угадаю, — Эвелина Юрьевна резко подошла к ней вплотную, — ты думаешь, что все умеешь и все знаешь только потому, что в школе лучше всех в классе писала сочинения и прочую ерунду? О, и сейчас, придя в университет, ты хочешь оставаться такой же отличницей? И поэтому ведешь себя так уверенно. Так вот, — она приблизилась к Кире, отчего та глубже задышала, — раскрою тебе секрет: возможно, на фоне своих друзей ты и считалась лучшей, а здесь ты только начинающий середнячок. Поэтому изволь вести себя соизмеримо твоим знаниям, — окрестив Киру холодным взглядом, преподавательница двинулась вперед по коридору, и слушать не желая ее возражения. — Соизмеримо знаниям? Вы говорите о тех знаниях, которые оцениваются незачетом по Вашей прихоти?.. — на щеках Киры разлились ярко-алые краски. — Отчего же Вы такая нелюдимая? — в спину Эвелины Юрьевны прилетел нахальный вопрос. Она обернулась: — Что, прости? — в ее словах так и сквозило возмущенное высокомерие. — Я спрашиваю: что такого могли сделать Вам люди, из-за чего Вы их так презираете? И я более чем уверена, что отношение ко мне - это не что-то личное, нет. Это Ваше общее отношение ко всем. По коже Киры пробежался холод непонятной природы, и только взгляд преподавательницы, выжигающий ее изнутри, согревал замерзшие пальцы. Ожидать от себя Кира могла все что угодно, но вопрос, бесцеремонно брошенный вслед Эвелине Юрьевне, был настолько спонтанным, что мгновение, когда она осознала всю его неуместность, показалось ей самым казусным за всю жизнь. — Послушай меня, дорогая, — слова учительницы ядом скользили по венам, — можешь считать, что историю зарубежной журналистики ты завалила окончательно. Поэтому вместо того, чтобы лезть ко всем и каждому со своими глупыми вопросами, подумай-ка лучше о том, как не завалить остальные предметы и не оказаться отчисленной из университета. Казалось, в коридоре - в том самом, в котором стояли двое - сконцентрировалось напряжение всего мира; воздух и тот предательски давил на больные головы, и в тот момент Кире показалось, что, если б был способ, она бы, не задумываясь, забрала часть презрения Эвелины Юрьевны, лишь бы в ней исчезла та испепеляющая ненависть к людям. И кто мог ранить человека настолько, что он начал с отвращением смотреть на весь мир? — Знаете, а мне Вас искренне жаль, — сверкнула глазами Кира. — Наверняка тяжело жить в полном одиночестве, — и развернувшись, зашагала прямиком к выходу. «Не надо, не надо, не надо было!» — твердил ей внутренний голос, но она уверенно заткнула его. Никакой чертов зачет не стоил того, чтобы проходиться по чувствам Эвелины Юрьевны, и незачет летел к черту, как Кире хотелось бы вернуться на пару минут назад и заткнуться. Неужели какой-то неуд заставил ее вытащить наружу такие слова? Мелочь, из-за которой раздулся скандал. Она вышла на улицу в полном непонимании. Казалось, Кира с трудом различала, где находится. Все вертелось перед глазами, сливаясь в грязно-серое пятно, словно ее, как в пять лет, посадили на карусели и не предупредили об этом. Но впервые все стало яснее ясного. До дрожи в разбитых коленях. До головокружения и тошноты. Она была влюблена в ту, которая наверняка ненавидит ее теперь. Кире стало так смешно.