Не прости

«Почему ты позвал на прогулку, когда всё случилось?» — Эно укорял как себя, так и Торхала. Себя — за то, что молча плясал под папину дудку. Ответное послание писал под диктовку, хотя тянуло вывести: «Умоляю, не приходите. Не зовите, потому что я порочен!» Умом Эно понимал, что если не одурачит Торхала Лилоя, то испортит себе жизнь. И ему тоже. Жить, когда в горле постоянный ком, в душе — страх, что любовник объявится и распустит слухи, невыносимо. Невыносимо глядеть в тёплые карие глаза и умалчивать о важном. Благо Торхал после прогулки не появлялся, но впереди встреча за городом. Эно любил верховую езду. Однако боялся компании Торхала, потому что придётся непринуждённо болтать — папа заставлял делать вид, будто ничего не случилось. Боялся ещё и потому, что в последнее время думал вспоминал тёплое предплечье, белку и орехи, хорошо прожаренные, в меру солёные и очень вкусные. Если бы не груз на душе, в тот день он стал бы счастлив, потому что ему понравился Торхал. Понравился и поцелуй, целомудренный, но уверенный, в щеку. Хлой и тот одобрил, холодно-довольно улыбнулся и не скрыл радости, что не всё потеряно. «Главное — держать язык за зубами! — прошипел, будто ящер, он. — Если твоё правдолюбие возьмёт верх, то ничем не помогу, когда отец спустит с тебя три шкуры!» За неделю Хлой немного успокоился, но к сыну по-прежнему относился с прохладцей. Слабо улыбнулся, когда пришло приглашение, и даже отдал Эно свой костюм для верховой езды со словами: «Немолод я. С неделю встать не смогу, если несколько часов проведу в седле». Он костюмом обзавёлся, потому что так положено знати. Сыну отдал, чтобы не позорил семью Харро истрёпанными тряпками, потому что Эно любил прогулки верхом. В конечном итоге тому пришлось несколько раз присесть, чтобы штаны растянулись и легли на бёдрах ровно так, как следует. Куртку слуги отгладили. — Хорош, нечего сказать, — протянул Хлой и упёр руки в бока. — Признаюсь: не любил такую одежду ещё и за то, что верх слишком короткий, а зад — обтянут. Уверен, потому альфы приглашают возлюбленных на такие прогулки, чтобы вдоволь налюбоваться. — Он уставился на шейный платок, после сделал шаг вперёд и… Эно вскрикнул, когда ткань рванули. — Хоть учи, хоть не учи, но если не проследить, то оденешься, будто торговец собственным телом. Эно уставился на голубую тряпицу в папиных руках. Платок, любимый, голубой, порван. Обидно — до слёз. Странно то, что Хлой вырядился в голубой сюртук. — Бери другой — тот, что я подарил. Он под цвет твоих глаз. — Тот платок, в зелёно-коричневую клетку, Эно не любил. Но ослушаться папу не посмел и неохотно, но повязал вокруг шеи. — Вот же руки-крюки! Завязать, чтобы выглядело красиво, не способен! Хлой дёрнул злосчастную тряпицу, отчего Эно забоялся, что на шее останется багровый след. Хорошо, если бы тонкая ткань порвалась, но и тут не повезло: тоненькая, но удивительно прочная. Эно зажмурился, когда папа завозился со злосчастным платком, и открыл глаза, услыхав: — Теперь гляди на себя в зеркало. Вот так надо вязать узлы! Хлой в последнее время только и делал, что придирался ко всему, чему сам же научил сына. Эно ведь правильно повязал платок. Папа не простил случай на помолвке. «Ну и не прости!» — обозлился Эно. Он себя ощущал неприкаянным: дома терпел упрёки. Он знал, был уверен, что на прогулке душу истерзает страх, что всё вскроется. Уехать бы, скрыться. Украсть деньги, как сделал его кузен, и сбежать, начать новую жизнь. Стать вычеркнутым из этой жизни. Только кузен прекрасно играл на фортепиано и пел, наверняка он смог заработать монеты. Из Эно же музыкант вышел более чем посредственным, певец — гораздо худший. Не выживет. Хлой открыл рот, чтобы, наверное, бросить очередной упрёк, как в дверь постучались, поэтому он коротко разрешил войти. Сердце Эно замерло, во рту пересохло, когда темнолицый улыбчивый Аликар доложил, что в доме гость. — …господин Торхал Лилой явился, — добавил и скрылся за дверью. Редко Эно видел папину улыбку, даже слабую. Этот миг — исключение. Хлой преобразился: пусть морщин прибавилось, но выражение стало добрее, а зубы удивительно хорошо сохранились. — Замечательно. — Он сунул сыну в руку шляпу, плащ и, дождавшись, когда Аликар закроет дверь с другой стороны, сделал шаг вперёд и едва слышно добавил: — Не успел, поэтому придётся договаривать в спешке. — Он склонился над ухом и зашептал: — Если Торхал будет пьян, когда пожелает взять тебя, не отказывай. Его запах перебьёт вонь от твоего любовника! Но не вздумай отдаваться ему трезвому, иначе всё поймёт! Эно закусил губу. Щёки запылали. Если будет пьян… Отдаться… Как папе вообще в голову пришло подобное? Он низко пал, а всё туда же — краснеет от похабных слов и намёков на запретное. Эно, коротко попрощавшись, покинул спальню. В обществе Торхала, он знал, будет неуютно. Но не сильнее, чем в обществе Хлоя. Тот по отношению к сыну не потеплел. Не проявлял пылких чувств и раньше, после злосчастной помолвки в глазах появился не только холодок, но и… Презрение, наверное. Эно замер на ступеньках, не решаясь сойти. Торхал ждал его внизу, как всегда, безупречный в просторной тёмно-синей одежде для верховой езды. Сапоги начищены до блеска, только манжеты и ворот рубашки не белые, а по-плебейски серые, что, впрочем, не испортило вид. Эно, услыхав, как наверху стукнула дверь, смело пошёл вниз, чтобы не слышать понукания Хлоя. — Доброго дня! — Торхал почтительно склонил голову. — Прекрасно выглядите! Обыденная фраза, на которую нужно ответить. — Благодарю, вы тоже! — Эно слабо улыбнулся, чтобы сделать вид, будто рад видеть гостя. — Готовы? — уточнил Торхал. Получив кивок в ответ, подставил руку. Эно взял его за предплечье, и вдвоём они направились к парадной двери. Аликар широко улыбнулся, как всегда, и распахнул створки, затем пожелал паре приятного времяпровождения, не забыв при этом добавить: — Погода отлично подходит для верховой езды. Эно с удовольствием взял бы с собой слугу, однако Хлой не позволил. «Вы должны остаться наедине. Должен понимать, о чём я», — добавил тот. Эно не понял. До сегодняшнего дня. Вот оно что: Хлой втайне надеялся, что Торхал переспит с Эно, перекроет своим запахом чужой и поверит, что стал первым. «Ты же не можешь не понимать, что тебя ждет. Не так ли? — Хлой, говоря это, расхаживал по спальне взад-вперёд, чем раздражал. — Делать ты ничего не умеешь. Тебя ждут два пути — либо стать любовником одного из состоятельных господ (как правило, они старые и некрасивые), либо, если будешь перечить богачу, путь лежит в бордель, а это — поверь — куда хуже!» Эно, слышавший об увеселительных домах только мерзости, вздрогнул. Не представлял он себя там. Сердце словно замерло, в груди — холодок. Хоть бы остановилось, тогда не пришлось бы думать, бояться за свою жизнь, сытую и богатую. — С тобой всё в порядке? — уточнил Торхал. — Ты бледен. Если нездоровится, мы можем отложить поездку за город. Эно вздрогнул. Надо же, не заметил, как они вышли за врата, не ощутил брусчатку под ногами. — Голова немного болит, а так всё хорошо, — солгал он. — На свежем воздухе за городом боль всегда утихает. Как же тянуло поддакнуть, сослаться на нездоровье!.. И остаться дома, выслушивать ворчание папы? Ни за что! Торхал резко остановился. Он некоторое время глядел прямо в глаза, прежде чем выдал: — Я могу отменить поездку. Эно хотелось разойтись, пока он недалеко от дома. Если бы существовало место, куда можно спрятаться от взгляда светло-карих глаз, Хлоя и собственного стыда, убежал бы, закрылся и никого не впустил. Но сейчас выбор был невелик. — Не надо, — и в голосе появилась твёрдость. — В таком случае я только рад. Эти слова не порадовали, напротив, привели в уныние. Платок удавом, казалось, стиснул шею — настолько большой ком встал в горле. Эно не глядел по сторонам, шёл туда, куда вёл его Торхал. Кажется, они свернули, а может, прошли через площадь. Какие-то лица кругом, восковидные, и безразличные взгляды… Очнулся Эно у двуколки, почему-то в тёплый, но не жаркий солнечный день с поднятым верхом. Взобраться помог не кучер, Торхал, взяв обеими руками за бока, подсадил на подножку. Эно, чьи щёки горели от стыда, удобно устроился и едва ли не вжался в угол, когда тот устроился рядом. Маленький экипаж хорош для одного путешественника, а если для пары, то влюблённой, а не той, чьи отношения, по сути, начались со лжи. Эно ощущал тепло, шедшее от бедра Торхала, ему хотелось отодвинуться, но некуда. Город остался далеко позади, но он не пошевелился, тупо глядел на голову кучера, скрытую под широкополой серой шляпой. — Ты напряжён. Совсем головная боль замучила? — услышал он и вздрогнул. — Нет, проходит уже. — Солгать бы. Но о чём говорить? Не о видневшемся на горизонте холме, в самом-то деле! Шёл бы дождь — сослался бы на промозглую сырость. Но тогда они вряд ли бы выбрались за город. — Это хорошо. — Ветер гонял опавшие осенние листья, лошадиные копыта поднимали тучу пыли. Некоторое время пришлось снова глазеть на всё это, прежде чем Торхал спросил: — Ты на самом деле так хорош в верховой езде, как расписал господин Хлой? Вопрос немало обескуражил. Эно расслышал ироничные нотки, возможно, ему показалось. Вероятно, Торхал всё понял. Но тогда зачем позвал за город? Они будут одни. Возможно, с парой-тройкой слуг, но те не помогут, потому что служат Лилоям. Внутри похолодело. Лучше бы отказался от поездки, сослался на болезнь. Теперь ничего не изменить. — Если нет, то увезёшь назад? — Эно снял шляпу, опустил голову и взглянул на пока ещё чистую, сверкавшую ваксой обувь. — Если плохо управляешься с лошадью, я мог бы поучить верховой езде. — Час от часу не легче. Благо Хлой не солгал: Эно любил верховую езду с детства. Разлюбить не смог, даже если оказывался на земле, едва не затоптанный подкованными копытами. Не хватало, чтобы Торхал учил. Потому что прикосновений не избежать. И без того ощущалось тепло его тела — настолько близко друг к другу они сидели. — Я умею управляться с конём, — твёрдо отрезал Эно, желая прекратить не слишком приятный для него разговор. От мысли, что Торхал прикоснётся к нему, стало не по себе. — Ладно. Проверим, — в голосе не то веселье, не то нотки сомнения — не разобрать. — А вот я долго боялся лошадей, когда сломал руку при падении… И долго, очень долго она болела, когда кости срослись. До отрочества боялся садиться в седло. И не только: мне всё время казалось, что лошади понесут, что экипаж перевернётся. Получается, Торхал пострадал от коня. Но теперь спокойно ехал в двуколке, слушал свист хлыста и ругань кучера. И ничего не боялся. Повзрослел? — А потом? — пересилило любопытство. Эно повернул голову и посмотрел прямо в тёплые карие глаза, немного грустные. — Потом стало стыдно. Пришлось себя пересилить. Да и… — Торхал усмехнулся и покачал головой, — что бы я делал, если бы судьба занесла в кавалерию? Приятная у него улыбка оказалась. Эно показалось, что он впервые её увидел. Или так оно и было? Он отвернулся, чтобы не таращиться так сильно. Двуколка в это время въехала на каменный мост, перекинутый через Турос. — Почти приехали, — подсказал Торхал. От его слов сердце на мгновение замерло, но Эно себя успокоил: в загородном доме наверняка должны быть слуги, бояться нечего. Хотя первоначальный стыд улёгся, но нет-нет — и накатывало отчаяние и страх, что всё вскроется. Необходимость дурачить Торхала, чья улыбка приятная, а взгляд — тёплый, комом стояла в горле. Эно поёрзал, но, получив: «Ты напряжён», замер, чтобы не выдать себя ненароком. Он не шевелился оставшуюся недолгую дорогу. Отмер, когда проехали большие резные ворота. Торхал слез из двуколки первым. Перепуганный Эно отверг его предложение помочь и с заверением: «Я сам!» — спрыгнул вниз, позабыв, что ноги за весь путь затекли. Они не удержали, и он шмякнулся на спину. Шляпа отлетела. Хорошо, если лошадь не наступит, и без этого вид, наверное, тот ещё. Всё в последнее время словно воспротивилось Эноарду Харро, начиная с неприятного события во время помолвки, заканчивая прозрением, что Торхал Лилой — очень приятный молодой человек. Эно, впрочем, сам виноват: не разглядел вовремя, а теперь пожинал плоды, зная, что к согласию с собственной совестью не придёт. Ещё и страх, что всё всплывёт, не давал спокойно спать. А теперь и стыд примешался за то, что Торхал неспешно и очень бережно помог подняться, ещё и шляпу подобрал и начал стряхивать с неё пыль. — Дай! — Эно протянул руку. Получив назад вожделенный головной убор, нахлобучил на голову и даже не обеспокоился, осталась пыль или нет. Неясно, обиделся Торхал или нет. — Идём. — Тот протянул руку. Пришлось взять под локоть. Слишком часто за короткое время они прикасались друг к другу. Эно не познал такую сторону отношений, поэтому искренне считал, что они — плод воображения авторов любовных романов. Оказалось, и так бывает. Он шёл, тупо глядя в выложенную булыжником дорожку, не глядел, куда вёл его Торхал. Пришли они к двухэтажному дому со светло-серыми стенами, «перерезанными» деревянными балками, и высокой покатой крышей. Эно остановился, с любопытством разглядывая его, по сути изучая Торхала. Наверняка в таком доме чердак пригоден, чтобы в нём жить. — Что-то не так? — озадачился Торхал. — Кульб от старости плохо слышит, поэтому не встретил. Эно понял одно: здесь есть слуга. Странно, должно нахлынуть чувство облегчения, но оно не появилось. Не верилось, что Торхал обидит. Тот постоянно спрашивал, что не так, беспокоился о здоровье. Подняться помог и шляпу почистил. — Не ожидал увидеть фахверковый дом, — признался Эно и поглядел вверх, на выступ вышестоящего этажа. И не смог не оценить мастерство архитектора: козырёк над порогом не нужен. — Дедово наследие, — признался Торхал, подошёл к двери, отворил и позвал: — Кульб! Где ты, старый пень?! Не то чтобы Эно покоробило обращение, но привело в смятение: в семье Харро не принято грубое обращение к слугам, а тут и вовсе оскорбление. Послышались шаркающие шаги. — А-а-а, господин Торхал! — проговорил, очевидно, тот самый Кульб. — Рад, как же я рад, славный мой! Его оскорбили, а он рад. Вскоре Эно смог разглядеть «старого пня» во всей красе. Ничего особенного не приметил: ссутуленный старик, лысый, с затылка свисали седые волосы. Из одежды — серая рубашка, вроде из шерсти, и жилет из овчины, а также просторные тёмно-коричневые штаны. Сапоги с широкими голенищами, чтобы, наверное, ходить было не очень больно. Хотя старик не в диковинку, но всё же Эно смутился, потому что семья Харро не держала немощных. — А я-то как рад! — Торхал махнул рукой, призвав подойти. — Как ты и хотел: я не один. Судя по выражению морщинистого лица, Кульб только сейчас заметил гостя. Удивление, смешанное с любопытством, разглядеть несложно. — Это… — пожевал он губами. — Эноард Харро — тот, кем ты мне плешь, как у тебя, проел. — Плешь! Скажете тоже! — Кульб улыбнулся беззубым ртом и погладил лысину. Эно глубоко вдохнул чистый загородный воздух. В кои-то веки он чувствовал себя на своём месте, хотя приехал сюда в первый раз. Приятно, когда кто-то встречает с добродушной улыбкой, пусть и беззубой. Кульб сиял, словно увидел дорогого сердцу родственника или друга. — Вот именно. Пока что мне мои волосы дороги, поэтому поторопился привезти его, — отшутился Торхал и прикоснулся к русому хвостику. — Идём в дом, — позвал он Эно. — Кстати, нам бы поесть. Кульб остановился. — Поесть? — Выражение на морщинистом лице такое, будто его попросили достать звезду с неба. — Не ждали вас, хотя… Блинчики! Пустые, правда, но варенье… — Рот наполнился слюной. Эно сглотнул её. Блинчики он любил, но вволю наесться никогда не мог: Хлой боялся и сам растолстеть, и того, что та же участь постигнет его сына. А всё потому, что оба родителя по его линии были полными. — И молоко осталось. Будете молоко? — Конечно, будем! — решил Торхал за двоих. Эно предпочёл бы чай, крепкий. Если бы ещё мяты или мелиссы в него, и вовсе почувствовал бы себя счастливым. Но приказывать в чужом доме он не посмел, только разглядывать обстановку. Складывалось ощущение, что никому не пришло в голову разбить большое помещение на комнаты. Толстые деревянные балки подпирали потолок — и всё. Из мебели остался большой стол, деревянные грубые стулья. На стенах — головы зверей (Лилои, значит, развлекались охотой). Огромный камин занимал немалую часть зала, а также скрадывала площадь лестница, что вела на второй этаж. Кульб принял плащ и шляпу, повесил на вбитый в балку крюк. На второй последовали вещи Торхала. Эно стало неуютно, потому что не разношенные штаны обтягивали зад слишком сильно, а курточка была короткой. Он обтянул края, словно это могло помочь. Нелюбимый платок натирал, и он поправил его. — Снял бы его вообще, — раздалось негромкое над ухом, отчего Эно вздрогнул. Торхал, как выяснилось, подошёл слишком близко. — Шея красивая. Зачем её прятать? Ухо обдало тёплым дыханием, и это смутило. «Брось, кто-то был с тобой ещё ближе», — упрекнул себя Эно, надеясь, что в полумраке румянец незаметен. И тут же накатил страх, потому что Торхал мог учуять, что запах изменился. Эно с перепугу не смог вспомнить, пользовался духами или нет. Наверное, нет, а может, и да. С другой стороны, ложь перестанет отравлять душу, если всё вскроется здесь и сейчас. — Не бойся, никто тебя не съест, — хохотнул Торхал и, взяв Эно под руку, повёл вглубь дома. Тот даже слабо воспротивиться не успел. — Покажу всё здесь, пока нам приготовят перекусить. — Может, что-то учуял и решил, будто дозволено всё, потому что тащил слишком упорно к лестнице. Замер, ощутив слабое сопротивление. — Что ещё? — Мне… — Эно иногда умел быстро соображать, когда это было нужно. Его объяснение оправдает румянец. — Дорога долгая, появилась нужда… — Сказал бы сразу! — Торхал, похоже, не обиделся и развернулся в другую сторону, затем указал на узкую деревянную дверь. — Чтобы не удивлялся: надо пройти коридорчик. Раньше нужник — представляешь? — находился во дворе. Гадали, как сделать, чтобы удобно было зимой, но дом не испортить… Он что-то ещё говорил. Что именно, Эно разобрать не смог, потому что, едва не бегом придя к нужной двери, плотно закрыл её. В деревянном коридорчике — окошки, чтобы вонь выходила наружу, а не проникала в дом. Неплохо, но… По нужде не так уж сильно и хотелось, но Эно сделал то, зачем пришёл, после постоял. Неловко, стыдно! Хоть в выгребную яму ныряй, чтобы спрятаться от Торхала, перед которым стыдно, который привёз в дом своих предков. «Почему? Почему ты решил уделить мне внимание… после?» — Эно не упрекнул его — скорее озадачился. Подобное — не редкость. Ходил ведь в театр, на премьеру «Армелиона». Сильнее всего запомнилось, что главный герой, чьим именем названа пьеса, понял, что любил мужа, когда тот умер. И отчаяние, надрывное — почти настоящее, хотя и прекрасная игра актёра. И в жизни что-то случается слишком поздно… Эно пригладил волосы и задумался. Папа дал совет-выход, единственно правильный в таком положении. Одна ночь утех могла исправить ошибку, но при условии, что Торхал выпьет. Наверное, и Эно понадобится вино для храбрости. Набравшись смелости, он вышел и направился к сидевшему в грубом большом кресле из дерева Торхалу. Поза расслабленная, руки — на подлокотниках. Король на троне, не иначе! — Я было испугался, что ты провалился, — улыбнулся тот, — но в таком случае ты бы заорал, да? Глупая шутка. Эно опять потеребил душивший платок, но так и не снял, чтобы не оголять ещё и шею. Хватит обтянутого узкими штанами зада. Он решил промолчать. Торхал поднялся и, коротко позвав, повёл его ко входной двери, на ходу сообщив: — Я решил, что будет лучше на свежем воздухе. Мне было вкуснее есть во дворе, когда я был маленьким. Ещё одна крохотная часть прошлого Торхала Лилоя приоткрылась. Эно не знал, каково это — есть во дворе. Его сверстников родители брали на пикники, у Харро же завтракать, обедать и ужинать было принято в доме и только в столовой, за редким исключением — в постели во время болезни. Хорошо, если понравится, ведь придётся привыкнуть к укладу семьи Лилоев, никуда не деться… «Всего одна ночь», — успокоил себя Эно, утешаясь мыслями, что в ином случае ему прямая дорога в бордель. Торхал обошёл дом и подвёл к резной деревянной беседке с круглым столиком внутри. Рядом стояла жаровня, и это окончательно убедило в том, что Лилои любили есть на свежем воздухе. На столешнице — аккурат посерёдке — стояла миска со свёрнутыми в трубочку блинчиками, а также фарфоровая, неуместно смотревшаяся на фоне дерева ваза — наверняка с вареньем. — Вот это да! — восхитился Эно расторопности старого слуги. — Кульб не один. Лука помог, больше некому, — отчитался Торхал, — хотя всё это принести недолго. Принести, может, и недолго, но не старику. Размышлять долго не пришлось: появился сам Кульб с кувшином. За ним маячил некто низкорослый, наверное, тот самый Лука, круглый и пузатый, с подносом в руках. — Про воду и полотенце я тоже не забыл, так что в старческой забывчивости не попрекнёте, — отшутился Кульб, водрузил на стол кувшин и снял миску. Поставив и её, взял полотенце и протянул одно Эно со словами: — Чтобы вы вымыли руки. Стыдно — позабыть о чистоте. Хлой бы отчитал сына. Здесь же никто словом не попрекнул. Здесь Эно было уютно, свободно, что ли. Торхал позволил ему первому вымыть руки. Отчего-то такое крохотное внимание умилило. После, ополоснувшись сам, уселся за стол и взял первый блин, макнул в варенье и надкусил. Эно не слышал, чтобы хоть кто-то из Лилоев ел голыми руками. На помолвке Торхал никогда не обходился без приборов. Вне города тот позволял себе непозволительное и не боялся слухов. — Почему не ешь? — Торхал вопросительно посмотрел на Эно. Тот растерялся, потому что не мог обойтись без приборов. К счастью, на помощь пришёл сообразительный Кульб: — Лука, принеси нож и вилку. — И, почтительно склонив голову, обратился уже к Эно: — Простите, не учёл, что вы гость, а гости здесь бывают так редко… — Ничего страшного. — Отвращения ни его слова, ни привычки Торхала не вызвали. Эно даже порывался протянуть руку к блинчику, но сжал ладонь в кулак и отдёрнул, потому что пальцы разболелись. Отец изо всех сил старался вытравить из сына дурные привычки, поэтому нещадно бил по рукам. — Я подожду. Рот полон слюны, но Эно не осмелился прикоснуться к блину, только пригубил налитое в стакан молоко. — Варенье — для сладкоежек. С мясом бы, — проговорил Торхал. Эно его не услышал, потому что сидел ни жив ни мёртв. Он позабыл, что отец вот-вот вернётся. Скрыть, что больше не невинен, не получится. Благо Хлой пообещал смягчить гнев, но… «При условии, что не будешь творить глупости и делать всё, как я скажу. Это означает, что ты… — он поднял палец вверх, когда это проговорил, — из кожи вон вылезешь, но войдёшь в семью Лилоев». Неправильно — дурачить того, кто не сделал ничего плохого. Эно было стыдно, но таким беззаботным он ощущал себя давно, если вообще испытывал что-то подобное. Держать себя в рамках приличия везде, едва ли не в нужнике, — вот чего добивались родители. Эно вобрал эту привычку, ведь не изменил себе, взял в руки принесённые Лукой приборы и надрезал положенный на тарелку блинчик. Вкусно, особенно с грушевым вареньем. Возможно, повар здесь хорош. Или Торхал прав, и на воздухе аппетит лучше? Беседа не клеилась, оба жевали, запивали молоком и порой поглядывали друг на друга. Перекус быстро закончился, и Эно замер в ожидании дальнейшего. Кульб приволок суму, скорее всего, со съестным. — Тут вяленое мясо, яблоки и блинчики, что остались. А ещё морковка и сахар. — Вино не забыл? — уточнил Торхал. Эно замер. Они выпьют, а потом… Он совершенно не умел соблазнять, вообще не представлял, как это делается. В книгах, что он читал, ни слова. Воины охаживали скромных омег, а не наоборот. — Не забыл. Ваше любимое. И два стакана положил, — отчитался Кульб. — Это хорошо, что не забыл! — Торхал взял сумку и, взглянув на застывшего Эно, коротко приказал: — Идём. Познакомлю с Рыцарем. — С кем? — опешил тот. В ответ хохоток: — С конём. Кличка у него такая. Норовистый, зараза, но Рольм, конюх, говорит: красавчиков любит! Эно и польстила речь, и смутила одновременно, потому что красивым он себя никогда не считал. Чуть милее, чем некоторые его сверстники, не более. Он молча, позабыв про плащ и шляпу, поплёлся за Торхалом. Тот бодро обошёл дом и направился по уже знакомой дорожке к конюшне, затем заглянул в открытую дверь. — Рольм! — позвал. Ответом стало лошадиное ржание. — Самому, что ли, седлать? Торхал уверенно вошёл внутрь. Эно, будто хвост, не отставал от него и бодро шагал между стойлами. Лошадиный запах оказался силён, но от него не затошнило. Потому что животные Эно нравились с самого детства. Он просил котёнка, но родители считали его желание не более чем блажью. Лошади оказались хороши — все до одной. Но сильнее всех впечатлил конь, подле которого остановился Торхал. — Привет, — улыбнулся тот и погладил бурую лошадиную морду. — Конь тряхнул головой и отвернулся, к превеликому сожалению Эно, в это время разглядывавшего белое ромбовидное пятнышко на лбу. — Понятно: Рыцарь был с норовом — и остался с норовом. Торхал полез в корзину, вынул по морковке и протянул одну Эно. Тот взял и сделал шаг к коню… Рыцарь охотно захрустел и не отвернулся, когда к его пятну прикоснулась ладонь. — Правильно говорят, — раздался поблизости незнакомый голос. — Луку привечал, но тот теперь сюда не приходит. Соскучился Рыцарь наш. Воздыхать не по ком. Эно отдёрнул руку и повернул голову в сторону говорившего. И открыл рот от удивления. Потому что отец наверняка заставил бы слугу выбриться или оставить короткую бородку, но не густую длинную рыжую поросль, достававшую до середины груди, затянутой в жилет из грубой коричневой кожи. — Кто по ком воздыхает? — Эно впервые за день, наверное, и за долгое время пошутил. Юмор семья Харро не привечала. — Он прекрасен. Одна грива, густая и волнистая, чего стоила. И чёрные как смоль ресницы вокруг глаз. — Хочешь прокатиться? — предложил Торхал. Эно вопрос смутил. Вряд ли бы Хлой позволил сыну проехаться на норовистом коне, даже прекрасном, как Рыцарь. Но он далеко. Здесь, в угодьях Лилоев, позволено если не всё, то многое. Родители не прознают ни о чём, если Торхал не проболтается. — Ну так как? Кого седлать? — поторопил бородатый конюх. — Рыцаря или… Папа разозлится, если узнает и об этой шалости. Он всегда злился, когда узнавал, что Эно влезал на самого строптивого скакуна. Обходился, в отличие от отца, словами, холодными и недобрыми. Страх нарваться на вспышку гнева определил выбор: — Нет, только не Рыцаря, — пробормотал Эно. — Пожалуйста, оседлайте для меня более спокойную лошадь.