Не прости

Хлой Харро не солгал: Эноард — прекрасный наездник. Торхал умел убедить, когда ему это было выгодно. Поэтому один раз проиграл, точнее, сделал вид, будто сдался под напором. Всего одна записка должна была дать отцу понять, что с Эноардом Харро связываться не стоило. Всё же проиграл судьбе, иначе не глядел бы вперёд, на прямую спину, на волосы, что трепал ветер. Вдоль берега всадники ехали уже куда медленнее. Эноард не уставал восторгаться разноцветными листьями. Торх пропускал его чушь мимо ушей. Оборвал один раз и надёжно: — Давай ускоримся, а то стемнеет, пока доберёмся до того места, что я хотел показать. — Он не смог не заметить, что Эно без плаща и шляпы. Тем лучше… Можно приобнять его, согревая. Торх скрежетнул зубами. С кем-то другим это прокатило бы, но не с Эноардом Харро, зажатым, скорее всего и запуганным. Как пить дать, в постели куском льда будет — ровно столько же тепла подарит. Но Торх не имел права ломать ему жизнь. — Сворачиваем! — указал он в сторону, где между ветвями поредевшей листвы кустарника сверкал в лучах закатного солнца Турос. Некогда здесь был деревянный мост, что вёл ровнёхонько к поселению шахтёров. Этим путём перестали возить уголь, когда участились набеги грабителей, не желавших работать, но легко добывать деньги. Торх был мал в смутные времена, но знал: отец корил себя в гибели подчинённых. Тогда же перестал жалеть деньги и нанял хороших воинов. Гружёные повозки с тех пор отправлялись только с охраной. У кустарника всадники спешились и повели лошадей к реке. Привязав за поводья к деревьям Сивого — коня, неспроста носившего такую кличку, Торх снял суму и указал на песчаный берег. Он любил в детстве здесь купаться, о чём и сообщил. И не сомневался, какой ответ получит. — Я вообще плавать не умею, — отозвался Эно. — Научу. Когда мы будем в браке, родители что-либо тебе запретить не смогут, — от этих слов светлокожее лицо побледнело, в зелёно-карих глазах появился испуг. Эноарду претила мысль о браке? Было стыдно за то, что дурачил будущего мужа? Лицо скоро разгладилось, на нём появилось равнодушное выражение. Эно подошёл к кромке воды и уставился на противоположный берег. Торх открыл сумку и выудил тоненький свёрнутый шерстяной плед в серо-коричневую клетку. То, о чём он позабыл, вспомнил старый Кульб. Приятно — куда приятнее, чем вкопанная в песок бутылка с красным вином. — Красиво, — услышал Торх. Ему, привычному с детства, это место казалось обычным. Он бросил взгляд на Эно, съёжившегося и сложившего на груди руки. Судя по всему, тот замёрз, что не удивило: осень, как-никак. — Иди сюда. Помоги. Эно отозвался сразу же. Пока Торх пытался откупорить вино, он разложил на пледе свёртки с хлебом, мясом и плетёную тарелку с блинчиками. Про стаканы напрочь позабыл. Если бы Торх не напомнил, они остались бы в суме. Кульб упаковал оловянные стаканы, грубые, далёкие от изящества, но надёжные. Торх разлил в них вино и протянул один. — Это… — Эно посмотрел так испуганно, будто ему предложили яд, — мне? — Ну, а кому? — Торх сел на плед. — За помолвку глоток. Эно неуверенно сел и опять уставился на проклятущий противоположный берег. Ни глотка не сделал, замер со стаканом в руке. Окаменел бы, если бы Торх не сунул в его руку кусок мяса. — Можно… не пить? — едва слышно спросил. — Почему? Вино тебе родители разрешают, сам видел! — Торх, поняв, что сказал лишнее, исправился: — Пойми: так, как мы сейчас, все пары отмечают помолвку, чтобы поближе узнать, с кем придётся строить совместную жизнь. Никуда от этой свадьбы не деться. Он говорил так обречённо, будто о похоронах, хотя никуда не деться от смерти. Торх полагал, что мужа со временем выберет сам лет через пять-десять, а не в двадцать три года, более страстного и живого, нежели кусок льда по имени Эноард Харро. Тот удивил: неожиданно поднёс стакан к губам и махом осушил, затем скривился — непривычный, всё-таки — и крепко зажмурился. — Эй, а чокнуться? — Не чокаясь пили только на поминках. Торх взял бутылку и подлил ещё. — Ой, прости, — шепнул Эно. — Я замёрз… Верно, нам надо… так… Он нёс бессвязную чушь. Благо пожевал мясо, Торх терпеливо выждал, пока последний кусок не отправился в рот. Только тогда они чокнулись и медленно, смакуя полусладкое, в меру выдержанное вино, выпили. Нелепица, фальшь. Торх чужое волнение едва ли не осязал. Эно заметно вливал в себя вино. Возможно, старый приятель был прав. Он приходил, потому что громкого разрыва помолвки так и не произошло. Нос распухший, на скуле — покрытая струпом ссадина. Он скрыл лицо под капюшоном — всё, кроме ехидной ухмылки. «Вот увидишь: он попытается тебя уложить в постель. Все они одинаковы!» — успел съёрничать, прежде чем Торх приказал ему уйти. Наверное, Эно не оттолкнёт, если подсесть ближе. Торх так и сделал и подлил вина. Их плечи соприкоснулись, когда чокались, а после закусывали — уже хлебом. Торх рассказывал, как собирал вместе с крестьянскими мальчишками перловицы — просто так, потому что ему нравилось их ловить. Эно молча слушал, потягивал вино и заедал то хлебом, то куском мяса. Друг, уже бывший, прав: не оттолкнёт, если поцеловать, а после — уложить в песок. Стемнело хотя и не сильно, но не разглядеть, появились ли румянец и пьяный блеск в глазах. Если Эно и пытался играть, то крайне неумело. Он вздрогнул, когда Торх приобнял его. — Холодает, — оправдался тот. И дождался того, чего хотел: Эно повернул голову. Лицо оказалось слишком близко, чтобы оттолкнуть. Торх отставил ненужный стакан и свободной рукой погладил высокую скулу. — Знаешь, без чего нельзя обойтись помолвленным? — шепнул. Эно качнул головой — не то чтобы стряхнуть руку, не то не знал. Торх глубоко вдохнул. Лучше бы этого не делал. От запаха конского пота его не могло затошнить, потому что наверняка и от него несло не лучше. Ощущался и едва уловимый аромат духов. «Наивные — те, кто думает, что эфирная цветочная вонь не выветривается», — мелькнула мысль. Ни духи, ни лошадиный пот не смогли перебить запах самого Эно. Торх вдохнул ещё раз, чтобы ощутить его в полной мере. Мало, ой как мало, чтобы познать будущего мужа. — Этим! — Торх провёл пальцем по нижней губе, мягкой, но не как желе, после склонился и коснулся своими губами. Эно слабо вздрогнул и замер. Не оттолкнул — пока делал всё, о чём предупреждал бывший друг, насмехавшийся над «рогоносцем». Даже рот неуверенно приоткрыл, позволив Торху скользнуть языком внутрь. Горячо, хотя ожидалась прохлада и ощущение мерзкой влаги. Торх легонько прихватил зубами нижнюю губу, затем провёл по ней языком, почувствовал привкус вина. Одной рукой он крепко обнял Эно, не забыв ладонью погладить по спине, вторую запустил в волосы, непослушно завивавшиеся, но неожиданно мягкие, а не, как он полагал, жёсткие. Проклятая ленточка мешала, и он сорвал её, легонько надавил на затылок, углубил поцелуй. Эно, прижатый к груди, не воспротивился, только слабо обнял за поясницу, раскрыл рот шире и неумело ответил. В висках у Торха застучало — от мысли, что он первым сорвал поцелуй у Эноарда Харро. Так и должно было случиться, а он натворил глупостей. Мог бы отобрать невинность, но не захотел. Ведь Эно не холодный любовник, а всего лишь неопытный. Не мог быть ледяным тот, жар чьего тела ощущался даже через несколько слоёв одежды, но чей неумелый поцелуй возбудил. Торх, поняв, к чему всё это может привести, отстранился и уставился туда, куда до этого глядел Эно — на противоположный берег, где различимы только силуэты, потому что ночь вот-вот наступит. — Всё это, конечно, хорошо, — сбивчиво, потому что не мог отдышаться, проговорил Торх, — но может зайти слишком далеко. Не хочу первый раз… здесь. Нужно пересидеть на холодной земле, чтобы возбуждение унялось и штаны перестали жать. Поэтому он отодвинулся и плюхнулся задом на песок. В ответ получил только вздох. Разочарования? Эно сожалел, что не добился желаемого? Не стоило вспоминать мерзавца, отравившего отношения. Ведь Торх просил только расстегнуть рубашку, оголить соски. Эноарда в таком виде должен был застать только отец. Тот не проболтался бы, но тихонько позволил сыну расторгнуть помолвку… Опять вздох, странный — вряд ли разочарованный, похожий на… Всхлип? Эно подтянул ноги, обхватил их и теперь сидел, уткнувшись лбом в собственные колени. Волосы рассыпались. Красивая картинка в свете луны, хотя и грустная, будто полотно с печальным сюжетом. Торх не удержался от желания потрогать торчавшую прядь, но и этого удовольствия Эно его лишил, дёрнулся как ошпаренный. — Не надо, — шепнул. Торх зашипел оттого, что Эноард — теперь тянуло назвать будущего мужа полным именем — заигрался в невинность. — Ни о чём не спрашивай, только поверь, пожалуйста! Выпил больше, чем следовало, иначе бы не нёс околесицу. — Сам напрашиваешься на вопрос: «О чём не спрашивать?» — раздражённо проговорил Торх, поднялся и нащупал сумку. Больше здесь делать было нечего. — Нам лучше… Даже не так: нам необходимо расторгнуть помолвку! Ясно: взыграла совесть. Эноарду было стыдно за случившееся в вечер помолвки, хотя стыдно должно быть Торху. Но тот испытал чувство облегчения — оттого, что его не попытались обмануть. — Что за чушь ты несёшь? — Скажет причину или нет? — С какой стати нам расставаться?! Ответ ясен для обоих. Ясно и то, что Торх не отпустит Эно — не тогда, когда совесть ела поедом, исключая время, когда он был занят деловыми переговорами и подсчётами возможной прибыли угольных шахт, когда времени на самоедство просто не оставалось. — Пожалуйста, не спрашивай! — Эно всё-таки решил утаить причину. Его голос дрожал. — Не прости меня, только не спрашивай. Поверь: так лучше! Нужно что-то сказать. Но что? — Ты влюбился? — брякнул Торх первое, что пришло в голову. Он, чтобы заняться хоть чем-то, принялся сгребать в сумку остатки еды. — Это не имеет значения. — Эно поднялся, сдёрнул с земли плед и встряхнул. Торх глядел на его порывистые движения и думал. Ему должно стать легче, потому что он почти свободен. Осталось убедить Эно поговорить с отцом — и дело в шляпе. Но на душе муторно. Своей честностью Эно готов испоганить собственную жизнь. Торх сделает вид, будто поверил в его невинность, но не кто-то другой. — Тебе нужно отоспаться и принять решение не на хмельную голову. Идёт? — пришла, наконец, в голову умная идея. — Идёт, — едва слышно шепнул Эно и затолкал плед в сумку. Возвращались они молча — как к оставленным у ивы лошадей, так и верхом до дома. Торх хорошо знал дорогу, поэтому они не заплутали, благополучно добрались и отдали коней проворчавшему в бородищу что-то про поздние прогулки Рольму. Кульб их встретил бо́льшим, нежели конюх, ворчанием: — Дело молодое — это хорошо, но меня, старого, вам совсем не жаль. Пришлось несколько раз с больными ногами спускаться и понукать Луку, чтобы подогрел воду! — его возмущение забавляло, а не стыдило. — Ещё и не удосужились сказать, сколько комнат готовить: одну или две. Несмотря на слабый дрожавший огонёк в старческих руках, Торх смог разглядеть, что Эно покраснел. — Приготовил одну? — уточнил он. — Две — ваших родителей… Ну те, с дверью между ними. Захотите — перебежите… — Кульб махнул рукой. — Пока вы не в браке, буду стелить в разных! — добавил уже громче. Смешной. Старый зануда, знавший, что ничего поделать не сможет, если паре вздумается уединиться, но предпочитал сделать лишнюю работу, только бы сохранить видимость целомудрия. Разные постели — лучшее решение. Эно не из тех, с кем можно беззаботно предаться утехам. Как бы ни хотелось. Поцелуй смог взбудоражить чресла, значит, всё могло получиться не так плохо, как воображал Торх, совсем наоборот. — Точно про тёплую воду не забыл? — уточнил он, памятуя о старческой памяти. — Лука всё сделал. Он же наполнит лохань. Тёплая вода — это хорошо. Торхал в предвкушении ванны в блаженстве зажмурился. Вспомнив, что для этого не время и не место, смело шагнул в освещённый старыми, ещё со времён его дедушек, лампадами дом. Эно стоял посреди комнаты, будто окаменевший. Вздрогнул, когда Торх подошёл к нему и негромко произнёс: — Идём. Покажу наши спальни. Не возразил, беспрекословно пошёл впереди, позволив вдоволь насмотреться на задок, упругий и выпуклый. Эно был либо поразительно наивен, либо слишком хорошо играл. Неужели не отыскал штанов попросторнее, не так сильно обтягивавших стройные ровные бёдра? К счастью, лестничный пролёт быстро закончился, и Торх, держа лампаду в одной руке, другой взял Эно под локоть и повёл вдоль рядов спален. — Две дубовые двери — в спальни моих родителей, — пояснил он, — точнее, даже дедушек, а позднее — и родителей. Эно замер так резко, что захотелось пнуть его, чтобы двигался дальше. — Ты будешь ночевать в спальне отца? — удивился он. — Но он-то… — Отец сюда не приезжает, — развеял Торх проклятые предрассудки. — Да и… Ты же заметил, в каком стиле выстроен дом. Он хранит традиции моего деда. Больше Эно ничего не сказал и охотно направился к указанной Торхом двери. Тот распахнул её. Лампада осветила помещение, сплошь деревянное, не считая фахверковых побеленных стен. Кровать и та грубо сколоченная, но удобная донельзя: неважно, появлялись господа или нет, Кульб всегда следил, чтобы матрац набивали свежей соломой. Никакого шкафа — только сундуки. А вот в крохотное окошко вставлено хорошее прозрачное стекло. Вымыл Лука или нет, неясно, потому что ставни закрыты. Воздух не спёрт, значит, проветрил. — Любопытная обстановка, — заключил вошедший в спальню Эно. — Это так… — он взглянул на Торха и улыбнулся, — необычно. Пряничный домик! Как в сказке! Всё-то ему сказки. В глазах восторг от счастья. Как знать? Возможно, принял упорство Торха за влюблённость, не ведая, что правда грязна ровно настолько, насколько волшебна сказка. — Кульб или Лука позовут, когда подготовят ванну. — Торх оставил лампаду на столе и вышел, не забыв плотно прикрыть дверь. Без слабого дрожавшего огонька неуютно, темно. Легко споткнуться и сломать конечность. Но не в этом беда: в спальне, где поселился Эноард на ночь, давно никто не жил. Слуги следили за мебелью, чтобы дерево не пожрали насекомые, доски не ссохлись, а солома не попрела. Странно, спальня родителей, но ощущения, что в неё вломился кто-то чужой, не появилось, хотя должно. Папа, впрочем, не вернётся. — Что это вы здесь стоите, в темноте-то? — раздался голос. Торх за мыслями о родителях не заметил, как зажмурился, поэтому ни увидел слугу со свечой, ни услышал шаги. Как ни странно, но дородный Лука мог тихо двигаться. — Кульб просил передать, что вода нагрета. Ступайте. Вода — это хорошо. Она расслабит напряжение после сегодняшнего путешествия и похоти, которая не смогла выйти. И не сможет раньше, чем Торх вернётся в город. — Позови Эноарда и отведи. И приготовь ещё воды и чистое полотенце. — Ох! — причина такого тяжёлого вздоха ясна: Кульб слишком стар, чтобы бегать к колодцу с вёдрами, это приходилось делать Луке. — Будет сделано, — пообещал тот и вразвалку грузно подошёл к двери. Торх отобрал свечу и направился к лестнице. Спальню, где собрался провести ночь, он знал до каждой дырочки в стене. Скучно. Пока Эно будет мыться, можно подышать воздухом. Торх сошёл с лестницы и под удивлённый взгляд Кульба направился к двери. Осень — на то и осень, что ночи холодные. Долго не высидеть, не подумать, к тому же мочевой пузырь дал о себе знать. Торх удалился в дом и направился в уборную. Выйдя, было сделал шаг к любимому креслу, но замер, услыхав: — Вы воображали себя королём на троне, когда в него садились. — Вот же Кульб! Зрение ослабло, слух — тоже, зато память на зависть молодым. — К слову, привычка так сидеть осталась. Старый хрыч решил поболтать? — В детстве все себя кем-то представляли. Я и королём был, и капитаном пират… Просто судна, — поправил себя Торх. Папа разозлился бы, узнай, какие мысли в голове сына. Тот дурачил его, говоря, что просто играет в моряка-исследователя дальних земель. — Да говорите уж. Господина Эрлона давно с нами нет, земля ему пухом… При всём уважении к вам и вашему отцу жалею, что никто не сообщил о его смерти. Пехом бы пришёл, но… — Хватит! — Торх не любил обсуждать своего папу. Но Кульб не унимался: — Кстати, этот юноша… — Торх после этих слов напрягся. — Он мне сразу понравился. Не думал, что хоть кто-то из ваших воздыхателей оценит и такой дом, и обстановку. Родители иногда правы… — Кульб! — …а я говорил, что этот… Вайс… — Заткнись! — Торх не выдержал, поэтому нахамил. Ему льстило, что Валс Бемой, роскошный, высокий и на диво красивый, обратил на него внимание. Несмотря на разменянный четвёртый десяток лет жизни, тот остался обаятельным. Торх влюбился — настолько, что ему пришла затея, глупая, но тогда казавшаяся единственно верной — уехать подальше от разгневанных родителей. Разумеется, красавчик Валс не мог быть одинок. «Ладно, если бы пришлось бросить только мужа. Но как быть с детьми?» — говорил он. Торх верил. Пока в дом Лилоев не нагрянул с визитом Ольес Бемой. Без ожидаемого выяснения отношений. Бемой попросил остаться с Торхом один на один и, поглаживая седые виски, поведал, что немолод — намного старше Валса, что постельные утехи стали редкими и частенько заканчивались ничем. Поэтому закрывал глаза на измены. «…но сейчас Валс перешёл границы, раз позволил себе встречаться с тобой открыто», — добавил. Ещё он не забыл рассказать, что заключил договор с родителями Валса, едва тот появился на свет. Ольес спокойно говорил, но казалось, что хлестал словами. Говорил, что от мужа не откажется, чьи родители — его добрые друзья, с кем брак принёс выгоду. Что от Торха Валсу понадобилось только молодое пылкое тело. Не верилось. Чувства со временем притупились. Взрослея, Торх понял, что любовнику нужны были отношения только для постели, брак тот расторгать не собирался, как и лишать детей богатства или бросить их. Валса всё устраивало, хотя жалобы на стареющего мужа сыпались одна за другой. Он проклинал брак по договорённости, заключённой в том возрасте, когда он не мог разговаривать. Торх вбирал его слова. Постепенно чувства остыли, но ненависть к такому браку осталась. Отец сделал, как выгодно ему, договорившись в своё время с семьёй Харро. — Его звали Валс, — поправил Торх слугу. — Какая разница? — Кульб не унимался. — Судьба-то вам — жить с этим мальчиком. К слову: вы прекрасно смотритесь вместе, а душа радуется, когда вижу, что он вам нравится. Торх открыл рот. Осаживать болтливого слугу он не стал, потому что пришлось бы объяснить, что жалость и симпатия — разные вещи. Да, к Валсу чувства давно остыли, но к Эно не появились, напротив, Торх ненавидел его — за то, что против воли вынужден связать с ним жизнь. В последнее время слишком часто появлялось ощущение, что выбор родителей тождественен судьбе. Захотелось разорвать глупую помолвку с Эноардом Харро? Не получилось, свадьбе быть. Потому что сломанную по собственной вине чужую жизнь Торх себе не простит. Он долго стоял и думал, вспоминал прошлое. Ослеплённые влюблённостью к Валсу глаза раскрылись, но ненависть к договорным бракам взросла и пустила корни. Торх окаменел бы, если бы появившийся Лука не позвал: — Ванна для вас готова. «Ванной» здесь называли большую деревянную бадью. В неё сначала бросали сухие травы, поэтому Торх мог просидеть в тёплой воде, пока не остынет и кожа не сморщится. Ему нравился запах, умиротворяющий. Поэтому он охотно бросился в комнатушку, предназначенную для мытья. Он знал: едва откроет двери, как на него пахнёт запахами разнотравья или хвойных игл (смотря что заварил Лука). Так и оказалось: смесь луговых цветов. И не только. Торх был слишком близок к Эно, чтобы не уловить его запах в разнотравье — не приторно-возбуждающий, но тёплый, что ли. Вывел из раздумий Лука, бесцеремонно войдя. — Простите, я обещал почистить костюм этого господина к завтрашнему утру, но забыл. Вот что, наверное, так пахло — штаны и куртка. Но тогда бы примешался и запах лошадиного пота. Странно, что Торх ощущал Эно настолько явно. Валса так не чувствовал, хотя любил. Отбросив мысли, он разделся, швырнул вещи в угол и с наслаждением влез в тёплую воду. Уставшие за день мышцы приятно заныли. Хорошо бы потёр их кто-нибудь, но не вдовца Луку об этом просить, в придачу толстого и некрасивого. Иное дело, если бы рядом оказался кто-то вроде Эно… Руки, не знавшие тяжёлого труда, наверняка мягкие. Приятно, если такие пройдутся по груди, вдоль живота, спустятся к паху… Торх выпил слишком много, иного объяснения, почему разыгралась фантазия и он вообразил голого светлокожего, с просвечивавшими синеватыми жилами Эно, чьи волосы наверняка намокли бы, прилипли ко лбу и задней части шеи, не могло быть. Всего лишь нужно было сходить в бордель, выпустить накопившуюся похоть. Но не до этого: в одной из шахт работу пришлось приостановить из-за угрозы обвала. Отсюда и прибыли меньше, и трат: оставшиеся без помощи шахтёры наверняка разбегутся. Мысли о проблемах помогли: желание схлынуло, будто его не бывало. Торх намылил тело, затем сполоснул остывшей водой и вылез из бадьи. Стянув с деревянной скамьи простыню, начал вытираться. И замер, когда в нос ударил знакомый запах, как никогда яркий. Словно Эно Харро оказался здесь, хотя этого быть не могло: не из той он породы, вон как стыдился произошедшего, что решился разорвать помолвку. — Не бывать этому! — Торх отшвырнул проклятую простыню, впитавшую в себя запах Эно, и накинул плотный серый халат из хлопка, туго завязал пояс и вдел ноги в мягкие вязаные туфли. Одежду и бельё он оставил Луке, вышел в чём был и, схватив со стола свечу, сразу же бросился наверх. Пройдя коридор, остановился у спальни. Бывшей папиной… — Эно!.. — постучался. Потом ещё раз. — Поговорить надо о том, что ты сегодня сказал. Точнее, убедить, что не надо сгоряча творить глупости, что… Правду не сказать, но можно попытаться солгать, дескать, по изменившемуся запаху понял, что невинность потеряна. Что это не имеет значения. Только какую причину придумать? Что влюблён, поэтому готов на всё закрыть глаза? Эно — не наивный дурачок, не поверит. Тогда что сказать? Разницы нет. Говорить не придётся: похоже, Эно спал и не слышал стук. Тем лучше. Выпил он, вот и полезли наружу стыд и отчаяние. Торх отправился к себе. Поставив свечу на резной прикроватный столик, разделся и как был, голым, забрался под приятно колкое, но удивительно тёплое одеяло из овечьей шерсти, затем подул на огонёк и повернулся на бок. Уснуть не успел, чему, впрочем, был только рад. В его спальню вошли. Скрип межкомнатной двери Торх узнал. Запах — тоже. Явился Эно. Лёгкие шаги, кровать продавилась — он сел. — О чём ты хотел поговорить? — голос тихий, робкий. Торх сел и вгляделся в кромешную тьму — такую сильную, что рассмотреть будущего мужа таким, каким тот бывал перед сном, невозможно. Осталось ориентироваться на запах, необычайно мягкий, раскрывшийся — запах не невинного омеги. Сердце заколотилось, в висках застучало. Возможно, у Эно вот-вот начнётся течка, потому что неясно, откуда такая похоть. — То есть ты пришёл поговорить? — шепнул Торх и, нащупав узкие плечи, обнял. — Каким бы ни был бедным опыт, но ты не можешь не знать, что к взрослым альфам по ночам ходить не надо. Эно не воспротивился, когда он зарылся носом в ещё влажную макушку, пахнувшую хвоей. Голову вымыл, не иначе. Не оттолкнул, когда Торх опрокинул его на кровать, навалился сверху и начал искать губы. Найдя, впился в них жадным поцелуем. И даже получил неумелый, как на сегодняшнем берегу, отклик. Эно позволил развязать пояс и развести полы халата в сторону. Кожа, как помнил Торх, бледная, оказалась горячей на ощупь. Он откатился в сторону и погладил грудь. Найдя сосок, потеребил, затем припал губами. Получив всхлип, легонько прикусил. Никакой Эно не холодный, иначе не дышал бы так часто, не поглаживал робко волосы, не одобрял то, что творил с ним Торх. Тот, оставив в покое затвердевший сосок, покрыл поцелуями живот, рукой обхватил член, маленький, но твёрдый — лишнее доказательство, что Эно полон страсти. Тот в ответ на короткую просьбу развёл ноги, Торх перестал ласкать член и нащупал вход, плотно сомкнутый. Плоть, горячая, туго обхватила палец, ввести второй Торх решился далеко не сразу: Эно слишком узкий, хотя невинным его не назвать. Течка явно нескоро. Тогда откуда такой запах? И почему так взбудоражены чресла Торха? Войти в тугую плоть ой как боязно: Эно только-только расслабился и тут же напрягся, когда в него вошли двумя пальцами. — Всё хорошо, — успокоил его Торх, неспешно растягивая вход, заодно думая, в какой позе будет лучше им обоим. Решив, попросил: — Перевернись, мой хороший. Эно пошевелился. В темноте не разглядеть, однако, наверное, ноги раздвинуты, волосы разметались, как в тот вечер. Разве что теперь штаны не мешают и нет сбившейся набок ленточки. И чужого семени между ягодицами, приятно округлыми, тоже нет. Но просить сменить позу Торх не стал, а навалился и, пристроив головку к растянутому им же самим входу, толкнулся, точнее, попытался, но не смог, потому что возбуждение резко прошло. Торх резко сел и, взяв в руки собственный член, принялся ласкать себя. Остановился, услыхав: — Ещё одна причина разорвать помолвку: я возбудить никого не смогу! — в голосе отчаяние. Зря Эно так о себе: возбудить смог даже мерзавца, взявшего его против воли. Ни на что не способен сам Торхал Лилой, потому что, пытаясь вернуть былое возбуждение, перестарался. Мерзкий оргазм получил, нежеланный. Кончая в собственную ладонь, Торх отчётливо расслышал и смех бывшего друга, сопровождавшийся неприятным «Скорострел», и ехидный голос Валса: «Хорош, крепок, но как был быстрым, так и остался». Его трясло, когда он открыл глаза, — отнюдь не от холода. Шерстяное одеяло хорошо согревало. В паху неприятно-липко. И никакого запаха-свидетельства, что Эно приходил ночью. Всё — сон, навеянный желанием, давешним поцелуем на берегу Туроса и неутолённой похотью. Воображение нарисовало и ехидную ухмылку Луки, когда тот увидит пятна, и покачивавшего головой Кульба. Только Эно не догадается, что привиделся в пошлом сне. И если он хоть вполовину так страстен, Торх сможет урвать хоть что-то приятное от этого дурацкого брака, не считая успокоения истерзавшей его душу совести.