Не прости

Если бы Эно не натворил глупостей, осудил бы вымышленного Милара, героя романа, за попытку обмануть мужа. Старый Хейц прав: каждому возрасту — своя книга. Роман Эно зачитал едва ли не до дыр, потому что больше нечем было заняться, не считая долгого сидения у окна и вышивки бисером. Листва облетела, небо было почти всегда свинцово-серым. Во́рот и манжеты свадебной рубашки аккуратно расшиты. Изгнанный из дома мужа Милар, ночевавший — благо действие в книге летом, а не глубокой осенью — на улице, зарабатывавший жалкие монеты золотарём, сумел выбраться из дерьма в буквальном смысле. Эно вряд ли смог бы пойти по его стопам — уж слишком брезглив для этого. Не вынес бы, что от него постоянно смердит. И растерялся бы, а не помог несчастному избитому и ограбленному портному. К тому же Милар любил шить. Эно не смог бы ухаживать за больным. Он не умел готовить. Не выживет, окажись без крыши над головой. И уж точно не поднимется с простого помощника до владельца ателье. Эно либо погибнет, либо закончит жизнь в борделе. Предпочтительнее первый вариант, потому что второй слишком унизителен. И то сомнительно: уйти из жизни не хватит духа. Эно — трус, которому повезло с будущим мужем. Сегодняшний день его не обрадовал. Ему было стыдно — за невинно-белый камлотовый сюртук, за расшитые бисером манжеты и во́рот. За одежду, в которой идут под венец невинные юнцы. Туфли и те белые, пряжки — серебряные. Слишком много белого. Ложь, кругом ложь — настолько постыдная, что Эно со страхом посмотрел на себя в большое зеркало. — Как ни упрашивал я Марифа отпустить погулять тебя в сад, всё без толку! — Хлой, разодетый в тёмно-зелёный бархат, покачал головой. — Вид был бы не таким болезненным. Эно был бледен, под глазами пролегли тени. Пудра и та не скрыла их. Эно перетянул вымытые и тщательно выпрямленные волосы голубой ленточкой, но папа увидел… Пришлось завязать хвост белой. Немного скрасил подавленность коричневый плащ, поданный Аликаром. Приготовившись, Эно покинул комнату, бывшую его домом восемнадцать лет. Он оглянулся, чтобы посмотреть на неё в последний раз… — Поспеши. Опаздывать на собственную свадьбу — верх неприличия, — поторопил Хлой. Попрощаться с домом некогда. Эно должен быть счастлив в такой день, однако ком стоял в горле. Он едва сдерживал слёзы. Расплакался бы, но дорожки на напудренном лице не придадут красоты. Пора. В конце концов он не умирал. Он сможет навестить родителей. К тому же не будет слышать упрёков. К чужому дому привыкнется. Воодушевлённый Эно сошёл со ступенек и подошёл к отцу. Тот выглядел куда лучше, чем в другие дни, даже улыбнулся. Искренне или нет, трудно понять. Возможно, рад, что позор перестанет довлеть над семьёй Харро. — Экипаж готов, — доложил вездесущий Аликар и, широко улыбнувшись, добавил: — Счастливой вам семейной жизни, господин Эноард. По случаю праздника он красовался в кремовом тюрбане. У всех приподнятое настроение, кроме самого Эно. Тот, понукаемый родителями, первым вышел во двор и зябко поёжился. В последний раз он выходил из дома, когда было гораздо теплее. И то благо, что, несмотря на тучи, дождь не полился, дорожка осталась сухой. Голова от свежего воздуха закружилась. Если не поддержка папы, Эно приземлился бы на собственный, затянутый белыми штанами зад на всеобщее посмешище. — Сделай хотя бы вид, что счастлив. Не похороны, в конце концов, — тихо проговорил Хлой и, взяв сына под руку, едва ли не силой протащил через двор и вывел за ворота. Остановился у украшенной белыми лентами кареты. Осталось дождаться медлительного отца. Вскоре тот появился сам. — Не думал, что печаль новобрачных постигнет нашего сына, — пояснил Хлой. — Потерпи. Скоро станет легче. Хотелось бы. Первым с немалым трудом подсадили Марифа. Молодой Эно легко влез и устроился рядом с ним. Последним втиснулся Хлой. Путь показался необычайно долгим, хотя храм находился недалеко. Карету на булыжной мостовой трясло. Доносились поздравления прохожих, от которых было только хуже. — Сделай хотя бы видимость, что счастлив, — в очередной раз потребовал Хлой. Эно сделает. В храме он натянуто улыбнётся. — Сделает, — решил, как обычно, всё за сына Мариф, — иначе… — Он откинул шторку и пальцем поманил сына, чтобы тот взглянул, — окажется там. Эно выглянул и отпрянул, когда увидел вывеску, изображавшую три лилии, а также фонарь красного стекла над входом. — Да всё я сделаю! — ну вот, сорвался, махнул руками так, что Хлой, едва не задетый, вжался в угол. — Улыбнусь, как вам надо, встану, как вам надо. Оправдаю вложенные в меня деньги! Эно замолчал, потому что отец замахнулся. — Тихо, — успокоил Хлой не то мужа, не то сына, не то обоих разом. — Потерпите до церемонии. После будет легче. Его ледяной тон подействовал успокаивающе. Эно положил руки на колени и сжал в кулаки. В уголках глаз застыли готовые скатиться слёзы. Пришлось сморгнуть их. Больше никто не произнёс ни слова. Эно не пошевелился, поэтому тело затекло, когда они приехали. Огромная резная дверь храма была распахнута. Возле неё столпились те, кого не пригласили, но кто хотел поглазеть на церемонию. Хлой едва ли не содрал плащ с плеч Эно, швырнул в карету и взял под правую руку. Мариф подхватил под левую, и втроём они направились ко входу. Любопытные расступились, дав пройти. За короткую дорогу Эно передумал многое. Что, если Лилои передумали и не появятся? Ведь он даже не оглянулся, чтобы выяснить, есть их экипаж или нет. Когда Эно переступил порог, понял, что ошибся: Торхала в освещённом множеством свечей храме он разглядел сразу. Тот стоял у алтаря и беседовал со своим отцом, роскошный в тёмной одежде. Дождался. Пришёл. Выпрямился и встал рядом с Вальдаром Лилоем, статным, хотя и немолодым. Эно слабо улыбнулся. — Мы ввели в храм. Дальнейший путь проходишь сам, — напомнил Хлой и отпустил руку. Мариф последовал его примеру. Мгновение — и оба родителя бросили сына. Именно такое ощущение испытал Эно. — Иди же, ну! — услышал он шёпот. Но сдвинуться не смог. Торх сделал первый шаг к нему, а его ноги точно окаменели. Эно читал: иные сбегали именно в этот миг, когда родители отпускали, разжимали тиски. У него появилось именно такое желание. А ещё — споткнуться, чтобы невинно-белый цвет перепачкался грязью. Но книги — это одно. Жизнь — другое. В романах герои сбегали от нелюбимых к любимым. Или просто к свободе. Эно подобное не светит. Он не сильный Милар, не брезговавший тяжёлой работой. Он зависим от других. У него один путь. И Эно сделал шаг вперёд. Это оказалось несложно, тем более Торх пошёл навстречу. Скоро он подойдёт, возьмёт за руку. К алтарю и дальше по жизни они пойдут вместе — без лжи, терзавшей душу. Воодушевлённый собственными мыслями Эно улыбнулся будущему мужу и вложил свою ладонь в его. Гораздо легче, когда мягкая тёплая рука крепко держит. Эно не упадёт всем на посмешище, но и не вырвется. Только лучше бы не следил за взглядом Торха, когда тот скосил глаза в сторону. И обмер, на лбу выступили капельки пота. Хотя ничего страшного и странного не увидел. С черноволосым, коротко стриженным хлыщом, причёсанным по последней моде, Торхал дружил. Пригласил на помолвку, ничего удивительно, что и на свадьбу позвал. Но всё равно не по себе. Потому что от него Эно принял бокал вина после танца… Он отбросил дурные мысли. О друге Торха ходили только слухи, что любил себя, что всегда прекрасно выглядел, но не как о совратителе-сердцееде. Но всё равно не по себе. Торх, казалось, взволновался. Он дёрнул Эно за руку и потянул к алтарю. Странная спешка, но не до мыслей о ней. Разряженный в вычурную цветную рясу священник терпеливо ждал у алтаря. Вот на чём надо сосредоточиться, а не на друзьях Торхала. Тот крепче сжал руку и остановился. Эно встал рядом и приготовился слушать. Здесь, где больше всего свечей, было душно. Пахло благовониями. Хотелось на свежий воздух, даже промозглый осенний. — Свершилось. Двое вместе. Вот-вот — и ваш союз завершится на небесах, — заговорил священник. Лица из-под расшитого золотом капюшона не разглядеть, только длинная борода подрагивала в такт речи. — И прежде чем окажу данную мне свыше честь, задам несколько вопросов вам, — кивок Торху, — Торхал Лилой, и вам, Эноард Харро. Эно показалось, что священник посмотрел на него слишком подозрительно. «Перестань. Себя. Накручивать!» — обругал он себя. — Уверены ли вы, Торхал, что хотите пойти по жизни ни с кем другим? Хотите ли, чтобы вашим детям дал жизнь именно Эноард Харро? — Да, — уверенно ответил Торх. — Закрепите свои слова глотком. — Священник пододвинул к нему серебряный резной бокал. Подошла очередь Эно. Он волновался гораздо больше, чем Торхал. Вряд ли ответит так уверенно. А главное, не сможет удержать бокал, несколько капель вина прольётся на невинно-белый сюртук… …а злые языки припомнят примету, историю белого свадебного наряда, на котором хорошо видны пятна от красного вина — пометки, дававшие всем понять, что новобрачный не невинен. Эно, задумавшись, едва не пропустил мимо ушей вопрос священника и ответил скорее торопливо, чем уверенно: — Да. Торх протянул ему бокал. Он принял, но отпить не решился, потому что руки подрагивали. Но под пристальным взглядом священника пришлось. Повезло. Ни капли не пролилось. Примета — это глупые предрассудки. Главное — тепло разлилось по телу. Вино немного уняло волнение. О Торхе не должны ходить глупые сплетни. Он поступил благородно, приняв падшего Эно в свою семью. Злых языков не заслужил. — Итак, свершилось. Ваш союз свершился. — Священник забрал бокал и протянул Торху поднос, где лежало два тоненьких колечка. Тот взял поменьше. Эно досталось второе, побольше. — Скрепите его. Торхал протянул руку. Эно, неожиданно для себя, уверенным жестом надел кольцо на безымянный палец и охотно подставил свою руку. Всё закончилось. Торхал — его муж. Никто не встанет между ними, не разорвёт этот брак, потому что не сможет упрекнуть Эно в распутстве. А ещё отец не замучает угрозами продать в бордель. Торх защитил от всего этого, уберёг от позора. Не побрезговал ни прикоснуться, ни поцеловать, в этот раз — при всех по просьбе священника. Эно упивался твёрдостью губ, привкусом вина, но сдерживал пыл, потому что нельзя выставлять напоказ распутное нутро. Поэтому поцелуй продлился недолго. Гул и возня дали понять, что всё закончилось. Почти всё: осталось покинуть храм, покрасоваться перед гостями. После — начать привыкать к новому месту. Хлой говорил: следить за слугами в доме Лилоев придётся Эно, потому что папа Торха умер, больше некому, что времени на глупости не останется. Но это не пугало, Эно бодро шёл за мужем. Новобрачные первыми вышли из храма. Хотя тучи не разошлись, но стало теплее. Возможно, Эно после глотка вина так показалось. Он отпустил руку мужа, чтобы тот смог поговорить с его отцом. По традиции и он должен побеседовать с папой Торхала и получить благословение, но это невозможно. Подул холодный ветер, и Эно отошёл в поисках кареты, где остался плащ. Гости высыпали из храма, с одним из них он столкнулся и упал бы, если бы за локоть не придержали сильные руки. — Простите! — Эно поднял голову. И обмер, когда увидел, кто ему помог. Ветер растрепал модную причёску, придав небрежный вид. — Что вы? Это мне нужно просить прощения за то, что не гляжу по сторонам, — последовал ответ. Погода явно намеревалась испортиться. Дувший в спину Эно ветер едва ли не толкал в объятия проклятого хлыща, который держал руку слишком сильно. — Пустите! — Эно дёрнулся. Бесполезно. — Это неприлично… — Я вам помогу. Уверяю: ничего предосудительного в том нет. Ведите. Только этого не хватало. Эно беспомощно посмотрел на сжатую в кулак ладонь, на тоненькое золотое колечко и… Нет, всё же примета не врала: на манжете рубашки, выступавшей из-под сюртука, между бисеринками пятно от вина. …наглец словно знал о позоре, ткнул им в лицо. Улёгшееся было волнение накатило с новой силой. Что, если все узнают, кого взял замуж Торхал Лилой? — Прошу прощения, но юноша прав: вы порочите его своими действиями, — раздалось за спиной. Тиски вмиг разжались. Эно оглянулся, чтобы поблагодарить спасителя. И обмер, потому что не ожидал увидеть монаха в серой робе. Лицо спрятано под капюшоном и маской, закрывавшей нос и рот. Ростом монах оказался ниже, чем Эно. В руках он держал несколько незажжённых свечей. Но не это главное: теперь ветер дул в лицо Эно. Тот различил омежий запах, отчего, потрясённый, не выдавил и слова. — Уборка храма к и после брачной церемонии — на наших плечах, — словно прочёл тот мысли, — поэтому я здесь. Вроде и объяснил правдоподобно, но переволновавшемуся Эно померещился подвох. — Благодарю вас, — выдохнул он. — Доброе имя — очень важно. — Для кого? — странный вопрос. Какое дело монаху, в чьи обязанности входила уборка, до гнусных подробностей? — Для… — для Эно доброе имя теперь мало что значило, — мужа. — Он поёжился, чем дал понять, что замёрз. — Простите, я за плащом. — Провожу вас. Вы видный юноша… Вот же настырный! Или для монаха помощь — это то, что должен делать каждый? Но Эно отказываться не стал во избежание приставаний. Подойдя к карете, он приказал кучеру подать плащ и замер в ожидании. Монах не торопился уходить, тёрся едва ли не вплотную. Эно не решился его прогнать. Не решился и задать вопрос. Монах, впрочем, заговорил первым: — Повернись… Прошу! Тон умоляющий. Эно послушался и уставился в узкое немолодое лицо, теперь не скрытое под маской. Каштановые волосы коротко острижены, глаза карие, удивительно знакомые… Эно не успел подумать, почему ему так показалось: монах взял его за голову, вынудил склонить и поцеловал в лоб со словами: — Благословляю. Да быть вашему союзу с моим сыном крепче предрассудков. И всё. Монах скрылся, пока ошарашенный Эно пребывал в смятении. Тот отмер, когда кучер подал плащ. Гадать долго не пришлось, что всё это значило. Торх упоминал, что его папа слишком сильно веровал. Ничего удивительного, что ушёл в монастырь. Лилои предпочли объявить его умершим… Сердце ёкнуло. Слишком много вранья в последнее время. А началось всё с измены Эно. Тот завернулся в плащ и набросил на голову капюшон, чтобы спрятаться от мелкой мороси. Но не сдвинулся до тех пор, пока к нему не подошли. — Вот ты где. Муж тебя обыскался, — холодно проговорил Хлой. — Ступай к экипажу Лилоев и не дури. И всё: ни радости в глазах, ни горечи оттого, что Харро расстались с единственным ребёнком. Эно уверился: рассчитывать на помощь подарившей ему жизнь семьи глупо. С Торхом повезло. Тот поступил благородно. А ведь имел полное право отказаться от брака. Карету Лилоев Эно узнал. Чёрные ленты — цвет угля — украшали её. — Вот ты где! — Торха тоже узнать легко — как по голосу, так и по бережному прикосновению. Но нерадостно. Едкая гадкая мелочь закралась в душу. Хотелось выпалить вопрос прямо здесь в лицо: «Знал ли ты, что твой папа жив?» Если Торх знал, то зачем потворствовал слухам? Как вообще можно похоронить родного человека? Эно в последнее время не то что погряз, но потонул во лжи. Сам солгал, теперь получил во стократ больше. Он нехотя встал на подножку, так же нехотя влез внутрь и плюхнулся на обитое серым бархатом сиденье напротив Вальдара Лилоя. Торх сел рядом. Карета тронулась. Эно молчал. Говорить здесь — глупо. Да и… Променять семью на монастырь? Одно дело — уйти, зная, что родных нет, другое — бросить мужа и сына. То, что сотворил папа Торха, — предательство самое настоящее. В таком случае понять Лилоев можно. Время — лучший лекарь. Оно позволяло всё взвесить, обдумать. Эно стало гораздо легче. Он даже улыбнулся Торху. — Во-от, другое дело. А то вид, будто не на свадьбе, а на похоронах, — подбодрил Вальдар Лилой и усмехнулся в бороду. — Переволновался. Простите, — оправдался Эно. — У меня это в первый раз. Он закусил губу, поняв, что сказал глупость. Благо Лилои восприняли его слова как шутку и рассмеялись. Эно хотелось одного — чтобы сегодняшний день закончился, чтобы гости поскорее разошлись. Придётся привыкать к новому месту, но не в толпе. Торх и Вальдар настроены к нему доброжелательно, а это главное. Эно вздохнул с облегчением, когда приехали. Он вышел и, сопровождаемый Торхом, направился к дому. Над дверями — чёрные ленты. Неприятный цвет, хотя означал всего лишь то, что добыча угля — семейное дело. Двери раскрылись, Кетц без тени улыбки махнул рукой, пригласив всех войти. Эно вошёл в большой мрачный дом, сунул кому-то из слуг плащ и осмотрелся. Не понравилось ему здесь. Мрачность никуда не делась, несмотря на то, что дом заполнился гостями и, соответственно, разговорами. — Если хочешь отдохнуть, могу распорядиться, чтобы отвели тебя в комнату, — шепнул Торх. Отдохнуть Эно хотелось, но не остаться одному в чужой комнате. Поэтому он отказался, к тому же проголодался, а он не только не позавтракал, но и кофе не выпил. «Чтобы избежать нужды», — пояснил Хлой свой запрет. Кивать, улыбаться и благодарить за поздравления — легко, если отвлекаться на другие мысли. Говорил Торхал, Эно кивал, иногда вторил ему. Время тянулось очень медленно, тем более есть хотелось, а вкусные запахи разнеслись по всему дому. Но всё вытерпеть можно, если к гостям испытывать равнодушие. — Как ни старался я, но ты, друг, опередил, — прозвучало рядом. Сердце замерло от обаятельной улыбки — не потому, что Эно в восторге от модной причёски и приятной внешности. — Выпьем? — Я всегда был впереди! — Торх махнул сновавшему Кетцу и, приказав принести вино, добавил: — Должен быть впереди, потому что, кроме меня, шахтами будет владеть некому. Напряжение между двумя друзьями едва ли не осязалось. Даже наивный Эно понял, что между ними пробежал чёрный кот. Не зря его напугал этот человек… — Примите мои поздравления, Эноард. — Тот склонился совсем низко — почти до неприличия — и шепнул: — Прекрасно танцуете. Жаль, заученно, без страсти. Эно отпрянул и прижался к Торху. Потому что не похоже на этого хлыща — не пользоваться духами. Запах силён — настолько, что легко узнать. Так пахло семя после проклятой ночи помолвки. — Спасибо! — Эно натянуто улыбнулся. — Вы тоже прекрасный танцор. Голос предательски дрогнул. Отгадка лежала едва ли не на ладони, но Эно никогда не считал себя тем, кто мог пасть жертвой обаяния сердцееда. Иное дело, если бы тот охаживал его, но не за вечер. К тому же в вечер помолвки Торхал беседовал с другом куда приветливее. Было видно, что отношения у них приятельские. Но если бы Торхал поссорился с приятелем, не пригласил бы на свадьбу. Показалось… За этот день Эно переволновался, вот и померещилось невесть что. Хуже всего оттого, что муж и любовник под одной крышей. Вряд ли Торх знал, кто стал первым у Эно. Тот хотя и охотно пошёл к столу, но поел, несмотря на голод, вяло. Кусок в горло не полез. Торх нахваливал оленину в клюквенном соусе, мясо легко разреза́лось, было сочным, с розовой мякотью, но переживания сильно испортили аппетит. Эно сделал несколько глотков красного вина, чтобы улучшить его, но не более: забоялся ещё одного позора, в этот раз — в день собственной свадьбы. Но хуже всего — танцы. Эно сделал несколько кругов с мужем, затем с Вальдаром. С отцом не смог, а вот Торх прекрасно повёл Хлоя. Позднее пустились в пляс все гости, изрядно захмелевшие. Торх куда-то удалился, а Эно попытался спрятаться от желавших с ним потанцевать. Не зря боялся… — Могу я вас пригласить? — Голос тот же, что и в проклятый позорный вечер. Эно не оглянулся. — Простите, но неважно себя чувствую. Голова кружится, — солгал он. Цоканье языком он услышал, но предпочел поглядеть в сторону, а не на собеседника. — Вот как? Не наслышан о вас как о болезном. Или?.. — Пришлось повернуться и посмотреть в смазливое лицо. — Люблю прямоту: вы с Торхалом готовы стать родителями? Ясно, на что намёк. — Да. Когда-нибудь я подарю Торхалу ребёнка, — увильнул Эно. Музыка внезапно стихла. Судя по всему, у скрипача лопнула струна. Тем лучше: есть повод не танцевать и вообще держаться от наглеца подальше. Эно ринулся в толпу. Он искал мужа, но не находил. Кто-то с ним заговаривал, он сухо отвечал и опять уходил. «Торх, где ты?» — мысленно он молил мужа появиться. И обрадовался, увидев, что Кетц освободился. Эно бросился к нему. — Простите, я могу прилечь? — попросил он. Кетц безразлично посмотрел на него. — Конечно, можете. Комната для вас готова. Только вещи мы не успели разобрать… — Неважно. После разберёте. — Ступайте за мной! — Кетц, одетый в просторную, чтобы скрыть худобу, одежду, покинул зал и повёл к дубовой лестнице. Один пролёт, второй — и Эно встал у двери одной из спален. — Вот. Здесь будете жить вы. К сожалению, комнаты несмежные, но это не беда. Кетц толкнул дверь. Эно вошёл внутрь. Благо здесь небольшое окошко. Света мало, не считая камина, в котором полыхали уголья. Эно обил бы стены бежевой тканью, заставил мебелью светлого дерева. Но пока ещё этот дом чужой. — Принести тёплой воды? Распоряжусь, чтобы вскипятили, — предложил Кетц. Эно, разглядывавший кровать, вздрогнул. Белые, украшенные кружевными рюшами подушки взбиты. Всего лишь снять покрывало — и можно улечься. — Да… Только прошу: предупредите господина Торхала… — Будет сделано! — Кетц вышел. В одиночестве легче, особенно Эно, долгое время просидевшему взаперти и отвыкшему от толпы. Хотелось запереться и не выходить никогда на люди. Приметив саквояж, Эно подошёл к нему и раскрыл. И улыбнулся: его одежда здесь. Не вся, но хоть что-то из дома. Нашлось и бельё, и… Эно покраснел, когда достал полупрозрачную шёлковую сорочку. Папа говорил: нужно вырядиться именно в неё в первую брачную ночь. Эно отбросил её и порылся ещё. Без толку: из белого нашлись только рубашки, чулки и подштанники. Придётся лечь в этой, бесстыже-прозрачной. Эно, вымотанный сегодняшним днём, сел на кровать и вперился в стену, даже не украшенную картиной, взглядом. Отмер, когда в дверь постучались. Надежда, что пришёл Торх, угасла: явились двое слуг с металлическим тазом и вёдрами. Один налил кипятка, Кетц добавил холодной. — Проверьте: если горячо, разбавлю, — проговорил тот. Вода оказалась такой, как надо. Эно хотелось выпроводить посторонних. Едва челядь удалилась, он расстегнул сюртук, стянул, после рванул ворот рубашки. Хотелось отмыться, как после того вечера. Благо мыло принесли и полотенце повесили на спинку стула. Эно забрался бы в воду, но таз мал. Пришлось обмыться, напялить постыдную сорочку, сквозь которую просвечивали и соски, и пах с русой порослью, и забраться под одеяло. Внизу шумели. Приглушённый гул убаюкал Эно, не сомкнувшего от волнения в эту ночь глаз. Странно, чужое место, но такого ощущения безмятежности не было даже дома, несмотря на то, что ласковые поглаживания по волосам напугали. Эно вздрогнул и резко сел. — Чш-ш, не хотел тебя напугать. — Не хотел, а напугал, потому что никто, даже в детстве, так не прикасался. — Прости, я устал. — Эно повернул голову и густо покраснел. Торх лежал поверх одеяла совершенно голый. Голову он подпёр рукой. Грудь хороша, мускулистая, негусто поросшая короткими волосками, как и руки. Плоский живот… Ниже Эно не решился посмотреть. — Не ожидал таких слов в нашу брачную ночь. — Торх, судя по всему, униматься не собирался. Эно вздрогнул, когда он прикоснулся к животу. — Ещё и в такой рубашке… Проклятье, из головы вылетело, что такая одежонка равносильна тому, что ничего не надеть. Эно позабыл об этом, его соски бесстыдно просвечивали. Ещё и одеяло сползло: Торх сбросил его на пол. — Течка нескоро… — предпринял Эно вялую попытку оправдаться. Не то чтобы он не знал, что любовью можно заниматься в любое время, но вспомнился тот позорный первый раз. Наверняка больно, ведь саднило после. Но Торх понял его слова по-своему и рассмеялся. — Какой же ты наивный, — произнёс он. — Наивный и… — смех прекратился, — невинный. Зачем? Зачем он, всё зная, это сказал? — Я не невинный! — Эно убрал руку, перебиравшую тоненький шёлк. Вздох в ответ. Торх сел и замолчал. Пожалел, что поиграл в благородство? Эно подтянул колени и обхватил их руками, чтобы прикрыть то, что так бесстыдно просвечивало. Удружил Хлой, нечего сказать! Благо Торх отвлёкся. — Невинность — это вовсе не то, о чём ты говоришь. В «Трёх лилиях» продаётся задорого. Задок таких юнцов не трогают, но ласкам — руками и ртом — обучают, — заговорил он. Мерзко. Он не упомянул, откуда ему об этом известно, но и так ясно. — Зачем ты это рассказываешь? — Эно уткнулся лбом в колени. — Чтобы ты понял, что телесная невинность — на деле ничто. Эно поднял голову, когда почувствовал прикосновение к затылку. Торх погладил его — нежно, бережно, что ли, провёл ладонью вдоль позвоночника, задержал ладонь между лопатками… Приятно — настолько, что не хотелось, чтобы он убирал руку, продолжил поглаживать поясницу… Эно вздрогнул, ощутив ладонь пониже спины. Скрыл всё впереди, а про зад забыл. Наверное, ложбинка между ягодицами видна. Бесполезно закрываться. Всё на виду. — Вот, уже лучше, — одобрил Торх, когда Эно выпрямился и вытянул ноги. Он положил руку на плечо и потянул назад, вынудил откинуться на подушки. Сам перекатился на бок и, подперев голову кулаком, навис. — Хочу, чтобы ты вверил мне себя. Ничего плохого не сделаю. От него пахло вином. И не только: Торх не пользовался духами. Здесь, близко, запах кружил голову, хотелось его вдыхать. — Хорошо, — согласился Эно. Рано или поздно это случится. Чем раньше, тем лучше: перебьётся чужой поганый запах. Странно, что отец не учуял разницу. Болезнь, видимо, сказалась. Эно зажмурился, ощутив губы Торха на своих. Тот целовал не целомудренно, как в храме, но как на берегу Туроса — настойчиво, посасывая губы и играя с языком. В тот раз было приятно, Эно даже ощутил лёгкую истому в паху, отчего перепугался. И в этот раз хотел, чтобы Торх не останавливался. Но тот не послушался, прервался. Чтобы потеребить губами мочку, поцеловать в шею. Приятные прикосновения, лёгкие. Эно напрягся, когда Торх погладил живот, сминая рубашку. — За что мне нравится эта ткань — за тонкость и… — тот сместил ладонь к груди, — за то, что не помешает всё прочувствовать. Эно вздохнул и зажмурился. Сорочка не защищала тело, словно он был гол. Тепло губ почувствовалось в полной мере. Торх покрыл поцелуями грудь и… Эно охнул, когда муж обхватил ими сосок, втянул в рот, потерзал языком. Наверное, так и должно быть. Папа ничего не рассказывал, поведал только, едва Эно успел созреть, о течках, что должно произойти и вообще как появляются на свет дети. И всё. Ни слова о том, что поцелуи настолько приятны, что внизу живота сладко тянет, а тонкая ткань трётся о чувствительную головку. Или Эно просто распутный? — Страстный, — опроверг Торх, прежде чем поцеловал второй сосок. — Страстный, — он задрал подол рубашки, оголив ноги, — чувственный. Мне повезло. Повезло… Эно улыбнулся. Его не упрекнули в распутстве, хотя член напряжён, как в течку. Разве что между ягодицами не мокро. Но хотелось прочувствовать в себе Торха — до тех пор, пока тот не поднялся. Теперь член мужа Эно смог разглядеть. И это смазало ощущение, что он испытал, и веру, что больно не будет. В течку хотелось прочувствовать в себе нечто большее, чем пальцы, но не настолько огромное. Напуганный Эно попытался сдвинуть ноги, когда Торх устроился между ними. Тот не позволил, удержал бедра и сказал: — Больно не будет, верь. — Он наклонил голову и, чмокнув в бедро, добавил: — Для того я это всё делаю, чтобы было сладко, — снова поцелуй в бедро, уже выше к паху, — а не больно. Третий раз — Эно вообразить подобное не мог — Торх приложился губами к основанию члена, скользнул языком по стволу и вобрал в рот полуоткрытую головку. Даже в смелых мечтах не вообразить подобное. Торх, вне сомнений, это проделывал с другими любовниками и не считал постыдным. А теперь дарил эту ласку мужу — настолько сладостную, что захотелось двинуть бедрами и толкнуться глубже, но Эно не осмелился. Хорошо бы Торх просто продолжил… Готовность излиться Эно не почувствовал бы, если бы не познал своё тело в течку. Но не Торху же в рот… Тот, наверное, почувствовал это, поэтому отстранился и, попросив Эно приподнять зад, потянулся за подушкой, затем подложил под поясницу. Вот и всё. Они подошли к тому, что должно случиться. Не Эно с бесстыдно расставленными ногами, обслюнявленной, задравшейся рубашкой и возбуждённым до предела членом бояться. И уж точно не тогда, когда Торх, проведя ребром ладони между ягодицами, добавил: — Если будет больно, не молчи. Я остановлюсь. — Хорошо, — выдохнул Эно и закусил губу, ощутив пальцы у входа. Вхождение на одну фалангу не причинило боли, Эно раньше толкался в себя глубже, и то не одним, а двумя сразу, чтобы болью перебить похоть. Торх был более аккуратен, даже когда вошёл двумя — уже глубже. — Горячо, — шепнул он и вынул пальцы, затем придвинулся совсем близко, забросил ноги, слишком бледные — куда бледнее его кожи — себе на плечи. Эно, готовый ко всему, зажмурился. Хотел в течку ощутить большее — получил. Боли он не почувствовал, только непривычно — ощущать, как горячая плоть неглубоко входит. Торх несколько раз замирал. Словно ждал, когда Эно, чьё нутро жаждало ощутить его всего, попросит. Но не дожидался и медленно толкался глубже. Что они одно целое, Эно понял, ощутив кожей и густые волосы, поросшие в паху Торха, и прохладные… Яички, наверное, — то, чего у него нет. Торх сдержал обещание. Он медленно подавался вперёд, затем назад, вздыхал. Ни разу не причинил боли, если не считать сладкой, когда резко толкался, но не настолько сильной, чтобы захотелось его остановить. А когда рукой обхватил член, Эно едва сдержал крик. Всё так, как он воображал себе во время течки. Он закусил кулак. Теперь мог: руки свободны. Ласкал его Торх — и бедро, и член, то ускоряясь, то замедляясь. Ощущать мужа и в себе, и на себе — волшебно. Вот кто заслужил невинность, а не тот мерзавец. Горечь стыда подкатила к горлу одновременно с волной наслаждения. Эно ощутил, как его плоть обжала Торха — сильно, наверное, до боли, потому что тот протяжно застонал. Он закусил кулак. Не помогло: выгнулся от сладкой судороги и откинулся на подушки, бесстыжий, с раздвинутыми ногами, перепачканной сорочкой — как слюной, так и… Лучше не думать, потому что распутное нутро проявило себя во всей красе. По вискам скатились слёзы, Эно стёр их и пошевелился, чтобы оттолкнуть Торха, которого до сих пор чувствовал в себе. — Чш-ш, — услышал. — Не… двигайся, — сбивчивое дыхание. Торх вздохнул и добавил увереннее: — Прости, не хотел… с узлом. Не сдержался, забыл. Придётся… подождать. Вот почему ощущение, что в Эно нечто большее, чем увиденный до этого член. В ушах звенело, ноги подрагивали. В теле расслабленность, но не на душе. На душе — горечь. Торх подарил эту ночь, эти чувства тому, но не получил взамен возможности стать первым. Стыдно — настолько, что ком подкатил к горлу, из глаз прокатились слёзы. — Что?.. — коротко спросил Торх. Не сейчас, в этот миг, ему отвечать. Всё, что Эно смог выдавить, — два коротких слова: — Не… прости.