Не прости

Всё разваливалось. Сначала семья Лилоев распалась, теперь теряла шахты. — Третья, третья — за короткое время! — Торх ударил кулаком по столешнице — той самой, на которой вчера трахал Эно и которая ещё хранила слабый запах похоти. Сегодняшняя растерянность и злость не вязались со вчерашней эйфорией. Всё же кабинет — неподходящее для утех место. Шахта почти истощена. «Как знать? Может, нам повезёт найти жилу», — стояли в ушах слова Льюса, управляющего. Торх не верил в сказки, чтобы надеяться на такое счастье. Придётся продать её за бесценок, пока есть покупатель, а для этого следовало заручиться согласием отца и, соответственно, вернуться в город. — Но почему?! Мы здесь так счастливы! — Эно, которому Торх сообщил о своём решении, обиженно скривил рот. Одним счастьем сыт не будешь. Он, руководивший в лучшем случае слугами, не понимал, что однажды может обнищать. Торх, глядя в широко распахнутые глаза, заверил его: — Мы вернёмся, как только я всё улажу. Он признал, что поездка за согласием Вальдара на продажу — лишь частично предлог. Ему хотелось выпросить купчую и самолично убедиться, что потеря шахт — чей-то злой умысел, а не расплата за недоброе деяние из прошлого. — Пожалуйста! — Эно сложил ладони, будто в молитве. Голос надломился, когда он закончил: — Я потерплю сколько угодно, пока ты не уладишь дела, только позволь мне остаться. — По-твоему, прилично, когда двое из одной семьи живут в разных местах?! — Сплетники могли распустить слухи, дескать, Лилои едва успели сочетаться браком, как уже надоели друг другу. Эно опустил голову, поднялся и отвернулся, после направился к двери. Торх услышал всхлип. Плач? Ох и получит же он за это выволочку от Кульба, который привязался к Эно как некогда к Эрлону. — Эно… — Торх нагнал Эно, взял за плечи, затем развернул лицом к себе крепко обнял. Он уткнулся в макушку, вдохнул запах, родной и привычный. — Пойми, я не хочу тебя оставлять здесь. Давно прошли времена, когда земли отвоёвывались оружием. Теперь их можно получить не менее мерзким, но не кровавым способом — вымогательством, например. — А я боюсь возвращаться! — Эно вцепился в шерстяную рубашку, по счастью, далеко не новую, смял её, пахнущую солью, взмокшую от слёз, затем поднял покрасневшие глаза. Торх не успел оборвать рассказ, как в прошлый раз, заверениями, что для него не имело значения имя первого любовника и обстоятельства потери невинности. Он услышал поганое имя. Самое горькое, что Эно винил себя за лишний бокал вина — единственный, это Торх знал наверняка. Всё в тот треклятый вечер шло как по маслу — танец, добавленное в бокал снадобье… И предложение прогуляться, пока Эно не упал, сморённый снотворным, у всех на глазах. Поганый выдался день. Вину Торх загладил, но та полезла из него, будто тесто из кадки. Надо успокоить Эно, пообещать, что мерзавец больше не войдёт в дом Лилоев. Но как? Что сказать? — Я убью его. — Это бы решило проблему, если бы Торх был убийцей — или хотя бы знал, что не понесёт наказания. Все что-то делают впервые, в том числе и убивают. Не убьёт. Он даже не сумел отвертеться от навязанного Харро и Лилоями брака. Не сказать, что не рад — Эно сильно отличался от Марифа и Хлоя, — но всё же выбрал спутника жизни не сам. — Нет! — Эно отстранился. Его слёзы враз высохли, только опухшие глаза и мокрые щёки напоминали, что он только что плакал. — Х-хорошо, я поеду с тобой, только умоляю: не делай этого! Только жертвенности не хватало… — Да, ты прав. Убийство погубит нашу семью. То, что оборву все дела с ним, однозначно… Не знаю, как я это объясню всем — отцу, твоей семье, другим, но… Сделаю. — Сейчас растерянность сыграла Торху, никудышнему актёру, на руку. — Действительно будет лучше, если ты останешься. Он выиграет время на раздумья, как покончить с ублюдком раз и навсегда. Эно слабо, но счастливо улыбнулся, поправил выбившиеся из хвоста непослушные пряди. Встрёпанный, в измятой домашней одежде он выглядел мило. Таким Торх его не знал до брака. Тот опустил голову и поглядел на видневшиеся из-под штанин серые шерстяные — Эно тоже утеплялся, как мог — чулки. Любопытно, как они на нём надеты — сползли до колен или держались на бёдрах, прикрытые исподним? Хорошо бы Эно не надевал нижнее бельё — хотя бы дома. Скромная одежда и нагота под ней — великолепное сочетание, чувственное. Сегодня, увы, это не обсудить. Торх устал, да разговор получился тяжёлым, а всколыхнувшееся чувство вины толкало его улечься в постель одному. — Когда уезжаешь? — прошелестел Эно, опустив голову. — Думаю, через два дня. Если уж дела портят нам медовый месяц, то буду действовать им назло — оттягивать их, — отшутился Торх. Эно даже улыбнулся в ответ, но за ужином витал в облаках, чем всполошил Кульба: — Уж не простудились ли вы, молодой господин? — Повернув голову к Торху, тот добавил: — Он отправился на прогулку верхом с голой шеей — и это в такой-то холод! — Я не простужен, — раздражённо проговорил Эно. — И не ждёте ребёнка? — встрял — завязать бы ему язык на узел! — Лука. — У всегда меня настроение портится перед теч… Ой! — Он прикрыл рот. — Ну, вы поняли. — Замолчи! — осадил его Торх. Жизнь вдали от города портила слуг, и те забывали о правилах приличия. Эно покраснел, хотя стыдиться должен Лука за то, что нёс околесицу. — Простите, забыл, что при альфах о таких вещах не заговаривают, — оправдался тот. При посторонних о личном беседовать не следовало, но Лука, простолюдин, ничего не знал о правилах приличия. Эно остался до конца ужина и выпил тёплое молоко с мёдом — большую кружку, заботливо поданную Кульбом. После он первым удалился, чтобы приготовиться ко сну. Торх слишком устал, чтобы уделять кому-либо время, даже мужу, поэтому не обрадовался, когда застал Эно в своей спальне. Тот, одетый в ночную рубашку, читал книжонку с дурацким названием «Не прости». Торху хотелось лечь и уснуть, а не ждать, когда Эно задует свечу, и он высказал желание вслух. — Так и знал, что я тебе противен. — Всё получилось так, как он и боялся. Эно выпростался из-под шерстяного одеяла. Даже туфли не нашарил, благо лёг в чулках. — Я уже пожалел, что поделился подробностями. — Он отрешённо посмотрел в сторону. Покусав нижнюю губу, отчего та заалела, добавил: — Всё же следовало рассказать до свадьбы, но ты не захотел слышать всю эту мерзость. Понимаю: одно дело, когда с кем-то посторонним, и другое — с другом… Он бросился к двери, распахнул её и нырнул в тёмное, холодное — слуги привыкли, что Лилои ночуют в одной постели, и не протопили её — нутро спальни. Торх взял поспешил за ним, не позволил запереться, сунув ступню между дверью и косяком. Эно сдался и отпустил ручку, после отправился к кровати и упал на неё лицом вниз. Проклятье, у Торха был тяжёлый день, а он вынужден утешать мужа! Вот они — издержки семейной жизни. Уединения ему больше не видать. Никогда. — Эно! — Торх поставил коснулся белевшей в полумраке ткани. Эно вздрогнул. — Не дури. Если бы ты мне был противен, думаешь, брал бы я тебя с такой страстью? Ответа не последовало, только грудная клетка под ладонью вздымалась и опадала. — Ты прав, по отдельности нам спать не надо. Замёрзнем! — Торх хотя и отшутился, но не солгал. Он успел продрогнуть, в придачу, в отличие от Эно, не имел привычки ложиться в постель в чулках, и его ступни закоченели. И на это ответа не последовало. Торх слышал, каким именно способом можно растопить омежье сердце, и отнюдь не подарком. Он нащупал ладонь Эно, потрогал надетое на палец кольцо… А ведь не обращал внимание, носил ли тот его подарок или нет. Может, не носил, а после свадьбы надел? Грань камня неприятно кольнула подушечку пальца, но он не убрал руку. Просившиеся наружу слова Торх подавил, пошёл по лезвию, рискуя выдать себя с головой. — Я не заметил, чтобы ты в тот вечер много выпил, к тому же это на тебя не похоже. Ты не думал, что он тебя опоил? — он это сказал, будто розгами прошёлся по голому заду. Торх прочувствовал их и знал, с чем сравнивал. — Ч-чем? — заикаясь, уточнил Эно. Торх скрипнул зубами. — Какой-нибудь снотворной дрянью, — выкрутился он. За день до помолвки он вертел в пальцах крохотный флакончик с густой коричневой жидкостью, нюхал… Запах резковат, любой бы почувствовал неладное, но Эно плохо разбирался во вкусах вина. Торх сделал ставку на его неопытность. Кровать задрожала оттого, что Эно сел, обхватив голову. — Думаешь? — уточнил он. Торх не «думал», а «знал наверняка». — Разве твои родители позволили бы тебе надраться? Да они бы приказали вашему чернокожему слуге увести тебя, если бы заметили, что ты опрокидываешь один бокал за другим, — уверил он. — Но в таком случае я должен был свалиться без чувств прямо в зале. Почему никто не заметил ничего странного? — возмутился Эно. Одна ложь тянула за собой другую. Правда никогда не требовала спрятать её, но она, будто лезвие, ранила. Ложь укрывалась одеялом, обманчиво мягким. Если сорвать его, оно обнажит всю мерзость, под ним спрятанную. Никто ничего не заметил, потому что снадобье действовало не сразу. Помолвленные не обязаны проводить всё время вдвоём. Они могли вести непринуждённую беседу с другими, танцевать и даже гулять по саду. «Растения настолько нежные, что их может убить не только дрянная погода, но и ненужное внимание», — однажды проговорился Мариф Харро. Он позволял только любоваться цветами через стекло, но в позднее время суток растения никого не интересовали. Произошедшее с Эно Харро должно было оказаться только шуткой, злой, из-за которой помолвка успела бы разорваться до того, как стало бы известно, что он так же невинен, каким был до неё. — Не знаю, — ответил Торх, поймав себя на том, что затянул с ответом. Пожав плечами, добавил: — Думаю, что все были увлечены — беседами, танцами. «Предположение» о возможном «опое» подействовало благотворно. Эно уже не плакал, и Торх, взяв его под руки, помог встать со словами: «Идём спать. Поздно уже, а мне рано подниматься». Тот всегда давался диву, отчего иные, чья совесть нечиста, проваливались в сон, едва их голова касалась подушки. Его же совесть затребовала отмыть её, оттереть до блеска. Она выдвинула требования, пустилась на шантаж и ни на мгновение не замолкла. Перед глазами раз за разом вставал Эно, лежавший лицом вниз со спущенными штанами. На ягодицах поблёскивало семя, чужое. …а на пальце — кольцо. Грани камня сверкнули в неровном свете. В висках застучало, как в тот вечер, когда Торх, выдворив мерзавца, спешно натянул на Эно штаны и задул свечу, чтобы её свет не привлёк никого из гостей. Наверняка ублюдок рассчитал привлечь кого-то огоньком, да просчитался — в неудобной для прогулок части сада разбита оранжерея. К тому же все знали о ревности Марифа Харро к его растениям. Даже подшучивали, дескать, он изменял Хлою с ними и удобрял собственным семенем. Торх прогнал воспоминания прочь. Что было, то было. Он натворил беды — и он же всё исправил, а платил за содеянное до сих пор. Эно не спалось, его дыхание было тихим, а тело напряжённым. Время от времени Торх поглаживал его плечо, вдыхал запах, уже раскрывшийся, омеги, познавшего страсть, сильный — куда сильнее, чем в брачную ночь. — Почему не спишь? — уточнил тот. — Бывает, — извернулся Торх, — когда надо рано подниматься. Будто мне назло. — М-м-м, — мыкнул Эно и добавил: — Хотя я мылся, но у меня ощущение, что на мне слой грязи и воняет… Ну вот, началось… Торх едва успел испытать облегчение, что ему удалось сыграть роль оскорблённого человека, чьего возлюбленного незаслуженно обидели. Но он выдаст себя, если Эно снова затеет разговор на болезненную — для обоих — тему. — Ты не почувствовал, как я только что понюхал твои волосы? — притворно возмутился Торх. — Неужели потому, что мне нравится вдыхать вонь? Не-ет, твой запах одуряющий — для меня. И должен привлекать только меня. Такие слова впору произнести перед тем, как заняться любовью. Сейчас они прозвучали неуместно, судя по тому, что Эно отстранился от Торха, скруглил спину и подтянул ноги, невольно потёрся упругим задком о бедро. Надо, в конце концов, завершить неприятную беседу. — Эно… — Торх повернулся на бок и погладил мягкие пряди. Отклика он не получил. Эно будто окаменел. — Я хочу, чтобы ты оставил произошедшее в прошлом. Твоей вины в этом нет. Даже если ты перебрал, этот ублюдок обязан был сообщить твоим родителям и ни в коем случае тебя не бесчестить. Какое удовольствие можно получить, трахая бесчувственное, не откликавшееся на ласки тело? Только извращённое. Разумеется, Торх этого не произнёс. — Нет сил видеть этого ублюдка, — признался Эно. — Я позабочусь, чтобы он исчез из нашей жизни. — Почувствовав напряжение, Торх пояснил: — Марать руки об эту мразь, несомненно, не стану, но сделаю всё, чтобы он исчез из города. …предварительно уничтожив всё, что могло доказать его причастность к изнасилованию. Торх не знал, как сделает это. Он обязательно что-нибудь придумает. Наконец Эно перевернулся и положил голову на его плечо. Вскоре его дыхание стало более глубоким. Он уснул. Торх не двигался, чтобы не будить его, а вместе с ним — и душевные терзания. Желание Эно остаться здесь ему как никогда на руку, а похоть он усмирит. В «Три лилии» не пойдёт — неспроста слагались много веков легенды об истинных. Он хотел только Эно и ни разу не возжелал кого-то более опытного, кто умел делать минет и по просьбе оставлял хоть одну деталь одежды на теле — хоть поясок. Торх повернул голову, ощутил, как прядь волос щекотнула его лицо, и закрыл глаза, упиваясь спокойным запахом. Вкусом губ он насладился недолго, хотя в день бракосочетания позволено целоваться. Более того, Эно вывернулся из объятий. Сильным он оказался — грудь болела от силы, с какой упёрлись в неё кулаки. — Ч-то?.. — успел задать вопрос Торх — до того, как на предплечье Эно легла ладонь, крупная, казавшаяся бледной на алом бархате. — То есть ты хочешь узнать что? — Эно некрасиво искривил пухлые губы, зелёно-карие глаза зло сверкнули. — Разве тебе неизвестно, что тот, кто отнял невинность, должен взять замуж? Он говорил слишком открыто для того, кто боялся, что все узнают о позоре, особенно родители. Харро не повели и бровью, только Мариф скривил рот, а Хлой вздёрнул подбородок, будто желая казаться выше — не столько ростом, сколько по статусу. — Но это я всё затеял! — Торх шагнул в сторону Эно. Тот больше не боялся сплетен. Сюртук не белый, а алый. Иные цвета в день свадьбы позволяли себе не невинные омеги, как правило, вдовцы либо, что реже, с раздутым животом. — Но не ты стал первым! — Эно прижался к мужу, и тот не приобнял его, как это сделал бы Торх, только кривил рот в презрительной усмешке. — Но я… — ком в горле не сразу позволил договорить, — твой истинный, а не он. Вышло хрипло и в никуда: все бросились поздравлять новоиспечённую семью. Даже отец. Вальдар обнимал чужого для него человека, будто сына, говорил, что тот унаследует шахты. На возмущения Торха, дескать, как можно сделать наследником чужого ублюдка, отмахнулся: — Ты отказался от заключённого между нашей семьёй и Харро договора, а он выполнил его. В храме стояла духота, хотя уже глубокая осень. В висках стучало. Торх бросился к выходу, чтобы глотнуть холодного воздуха, но вдохнул горячий. И понял почему. Сейчас лето — любимая пора многих, включая ублюдка, отобравшего у него Эно и отца. По пути домой Торх едва не сбил с ног какого-то монаха и не обернулся, когда тот позвал его. Кетц встретил его холодно, будто чужого: — Прошу прощения, но спальня отведена новобрачным. Проклятье! Торх вцепился в собственные волосы, после бессильно зарычал в ответ на просьбу покинуть дом, в котором он теперь чужой. Теперь он бездомный — как нищий, который кормил птиц и спал на скамье в парке. Ему некуда идти. — Попрошу покинуть дом до того, как придут гости, — не попросил — затребовал — Кецт таким тоном, каким обращался к незваным посетителям. Торх не обернулся, когда услышал скрип распахнувшейся дверь. Эно вошёл первым, его запах, омежий и как никогда насыщенный — тот, от которого застучало в висках и пах отозвался ноющей болью, — опередил его. Захотелось вырвать своего омегу из рук ублюдка. Эно Харро — омега Торхала Лилоя, и раз получилось, что они истинная пара, тот намерен за него драться до конца. Последнее, что помнил Торх перед тем, как вспышка света ослепила его, направленный в его лицо кулак. Он открыл глаза и резко сел. Стояла темнота. Это всего лишь сон, настолько реальный, что даже запах Эно, более насыщенный, чем обычно, остался. Где, кстати, сам Эно? Остался с другим мужем? Вряд ли, он где-то здесь. Пора перестать путать сон и явь. Эно… Всего лишь… Отодвинулся… К краю. Торх не пробудился, иначе не объяснить, почему в спальне стоял запах Эно из сна — настолько насыщенный, что в паху ныло от сильного возбуждения. Руки дрожали, когда Торх ощупывал постель, как выяснилось, пустую. — Эно… — Торх сглотнул, чтобы смочить слюной пересохшее горло, провёл ладонью по простыне и, почувствовав влагу, поднял руку и понюхал. В висках застучало сильнее, возбуждение усилилось. Неужели это то, о чём он подумал? Почему Эно не предупредил? Не вовремя-то как всё случилось. Торх не готов потерять время, которые мог бы потратить на дела. Из соседней спальни послышался стон. Ясно: Эно удрал, когда у него началась течка. Не захотел будить мужа? Торх поднялся и на ощупь направился к межкомнатной двери. Найдя ручку, дёрнул. Дверь не поддалась. Раз Эно заперся, значит, и для него течка нежеланна и неожиданна, что странно — свой цикл он должен знать как никто другой. Что делать? Ублажить себя ладонью и улечься? Торх прежде не имел дел с течными омегами, но почуял, что рука в данном случае не поможет побороть похоть. Он, донельзя взбудораженный, попросту не уснёт даже после яростного самоудовлетворения. — Эно, открой! — Торх хотел как можно скорее сделать Эно ребёнка, но тот, кто услышал его, извратил желание на свой лад. Он не сдержит данное старосте шахтёрского посёлка желание и не приедет завтра — уже сегодня точнее. Возвращение в город тоже откладывается. — Прости… Не думал, — послышалось тихое, — что начнётся. Прости… Да «Не прости» сюда подошло бы больше. Хлой Харро, видимо, считал тему течек постыдной и не объяснил сыну об их особенностях. Нелегко придётся Торху, слабо разбиравшемуся в омежьих особенностях, с Эно. Эрлон мог бы тому помочь, да оставил семью. — Что случилось, то случилось… — Торх развернулся и прижался спиной и затылком к косяку. Он не выдержал: задрал подол ночной рубашки, шерстяной и тёплой, и обхватил ствол, горячий, как никогда твёрдый, с чувствительной донельзя к трению ткани и прикосновениям головки. — Рано или поздно, но мы бы через это прошли. Скрежет засова сказал точнее любых слов — Эно всё понял правильно. Скрипнула дверь — и Торх принял горячее, будто в лихорадке, тело в объятия, ощутил поцелуй, мимолётный, мазнувший кожу, на щеке, нашёл губы и припал к ним. Поцелуй получился глубоким. Эно беспрепятственно впустил в свой рот язык, позволил поиграть со своим. Осознанно или нет, но он потёрся возбуждённым естеством о бедро. Оба упали на постель, и Торх продолжил покрывать поцелуями лоб, подбородок, ухо — все участки, до каких дотягивался. Стянув с Эно ночную рубашку, он ощупал тело, как никогда отзывчивое на ласки, затвердевшие соски, сжал их поочерёдно легонько, затем коснулся языком вершинок, сместился выше — к ключице и шее… и отстранился, подавляя желание стиснуть зубы, прокусить нежную кожу. Меньше всего хотелось причинить Эно боль. Тот стонал, судя по тому, как отзывался на ласки, от страсти, сминал ночную рубашку Торха. Когда дёрнул за рукав, тот понял, что он хотел избавить от ненужной одежды. Только бы не снял чулки… Торх, опасаясь этого, погладил бедро. Почувствовав грубую ткань под ладонью, обрадовался. Колючесть шерсти и нежность кожи — потрясающее сочетание, волнующее. Торх любил место, когда участок тела оголялся. Пристроившись меж ног Эно, он в первую очередь оттянул край чулка, просунул под него пальцы. Ладонью второй шарил по телу Эно. Сначала нащупал пах, поросший мягкими курчавыми волосками, затем — член, от прикосновения к которому Эно вздрогнул и нетерпеливо толкнулся в руку. Запах усилился. Казалось, поджавшиеся яички Торха лопнут от напряжения. Ласки лучше оставить для занятий любовью вне течки, а пока — унять похоть. — Повернись… — вырвалось вместе с шумным выдохом, — на бок. В такой позе Торх сможет поглаживать затянутое в чулок бедро. Эно оттопырил задок, подался навстречу, когда Торх нетерпеливо приставил головку к влажному входу и толкнулся. Внутри он оказался как никогда жарким. Торх закинул его бедро себе на ногу и вошёл глубже — на всю длину, затем медленно подался назад и толкнулся снова, обнял Эно, потёрся носом о затылок, превозмогая желание вцепиться зубами в шею. Метки — пережиток прошлого, как и истинные пары. Но если последние редко, но находили друг друга и создавали семьи, то от первых никакого прока, только уродливые шрамы оставались на всю жизнь. Торх стискивал зубы, входя раз за разом во влажный зад. Эно постанывал, время от времени причмокивал — уж не палец ли сосал? Вся прежняя зажатость исчезла с наступлением течки. Эно подмахивал, что на него совершенно не походило. Впервые Торх был вынужден подстраиваться под него и ловить ритм. Экстаз, яркий, усиленный давлением сжавшейся плоти Эно на раздувшийся узел, отозвавшийся вспышкой в глазах и звоном в ушах, накрыл его первым. Кончив, Торх попытался исполнить собственное крохотное желание — поддеть пальцы под чулок и погладить нежную кожу под грубой тканью. Но не смог — тот, по всей видимости, сполз с ноги Эно в порыве страсти. Торх купит кружевные подвязки и тоненькие чулки. И подарит Эно бельё, полупрозрачное, чтобы сквозь него просвечивали член и расщелина между ягодицами. Он от боли стиснул зубы, когда Эно попытался к нему придвинуться. Узел раздулся с как никогда сильно и оттого стал более чувствительным, чем во время занятий любовью вне течки. — Чш-ш… — Торх поднял голову и выдохнул это прямо в ухо. — У меня самого впервые… с течным, — признался он. Он не солгал. Он себя почувствовал девственником, неопытным скорострелом — совсем как в первый раз. Благо первый прилив страсти, порождённый течкой, схлынул. Следующие разы пройдут куда более неспешно. И всё же Торх не захотел оставить Эно неудовлетворённым. Тот охнул — уж не прежняя зажатость ли вернулась? — и застонал, когда он обхватил член, небольшой — настолько, что уместился в ладонь — и по-прежнему напряжённый, после принялся наглаживать — до тех пор, пока Эно не выгнулся дугой и не кончил ему в ладонь; обжал собой узел — очень крепко, подарив болезненно-сладкие ощущения. Осталось дождаться, пока они не расцепятся. Торх, наверное, к этому времени должен был проснуться, умыться холодной — она бодрила — водой, позавтракать поданным приготовленным Лукой и поданным Кульбом омлетом и выпить чашку кофе, после — отправиться на осёдланном Рольмом Сивом к шахте. Но планы рухнули. Не вовремя-то как всё! От грустных раздумий вывел Эно. Он вздрогнул — отнюдь не из-за накрывшего экстаза — и тихо спросил: — Почему она… сейчас? Это Торх должен был уточнить у него. — Какое это имеет значение? — выдохнул он в затылок. — Что случилось, то случилось. Его желание сделать ребёнка как можно скорее исполнилось — вот что произошло. И за это пришлось расплатиться потерянным временем. Льюс, управляющий, должен его понять: у самого, как-никак, шестеро детей — простолюдины на диво плодовиты и не могут себе позволить ничего, что уберегло бы их от беременности. Торх — мог, и в будущем придётся привыкнуть беречься: одного сына ему хватит с лихвой, самое большее — двоих. Он обнял Эно и прижал к себе. — Давай поспим, — предложил, укрывая обоих одеялом. — Силы нам ещё понадобятся. Крепким сном забыться не удалось. Эно время от времени подрагивал в экстазе, отчего Торх пробуждался. Приятно — ощущать пульсацию внутри него и сладкую болезненность обжимавшей конец плоти. Когда они расцепились, Торх не помнил. Проснулся от ударившего в нос запаха. Тёплая влага на бедре дала понять — Эно снова потёк. Никуда не деться, придётся опять его трахнуть. Сквозь щели ставен пробивался яркий свет. Значит, солнце давно взошло — а оно в эту пору года всходило поздно. — Укройся, — затребовал Торх. Как бы ни было горячо им обоим, но, чай, не лето и не весна. Отодвинув щеколду и потянув створки окна на себя, Торх открыл ставни и жадно глотнул холодный, но не сырой, а морозный, будто зимний, воздух, взглянул на землю с пожухлой травой, на оголённые деревья вдали… Достаточно с него. Так и простудиться недолго, и умереть от горячки, до этого промучившись раздиравшим грудную клетку кашлем. Воспаление лёгких — нередкий «гость» тех, кто себя не берёг. Закрыв окно, Торх вернулся в постель. В паху он ощущал напряжение, но не настолько сильное, как ночью. Силы растерял? Или спросонья ещё их не набрался? Сейчас, во всяком случае, хотелось неспешно ласкать Эно, упиваться отзывчивостью как никогда чувствительного к ласкам тела, припасть губами к бедру — аккурат над краем чулка… Но Торха ждало разочарование, когда он забрался под одеяло и коснулся ноги Эно. — Зачем снял их? — уточнил он. — Мне было жарко, к тому же они колючие, — шепнул тот и потёрся пахом о бедро. Головка мазнула по коже, оставив влажный след. Эно напрашивался, чтобы Торх трахнул его прямо сейчас — и тот не против, но полное отсутствие одежды смажет впечатление. Можно попросить Эно надеть на себя что-нибудь, что можно смять в порыве страсти, задрать, выцеловывая постепенно оголявшуюся кожу, только придётся как-то объяснить своё желание. «Милое извращение, но безобидное!» — Валс соглашался на просьбы оставить на себе одежду, но после уговоров. Эно как никогда податлив. Когда, если не сейчас, внушать ему, что нет ничего дурного в полупрозрачной одежде? Торх оторвался от его губ, истерзанных и припухших, заглянул в потемневшие от страсти глаза и уточнил: — Где ночная рубашка? — Упала на пол, наверное… — Эно, будто в подтверждение своих слов, повернул голову в сторону. Всего лишь следовало точнее выразить мысли, тогда бы Торху не пришлось тратить время на пояснения: — Я о той, которую ты надел в нашу брачную ночь. Зелёно-карие глаза даже посветлели, похотливая поволока рассеялась, в них мелькнуло удивление, ресницы, недлинные, но при близком рассмотрении красиво подкрученные, задрожали. — Зачем она тебе? — Хочу, чтобы ты её надел. Время и место подходит для неё как нельзя лучше. — Торх не слукавил: в брачную ночь он, раззадоренный, боялся причинить не готовому к подобным отношениям Эно пылкостью и неуёмной страстью в то время, как ему хотелось не сдерживать себя. — Скажи, где она лежит. Принесу её сам. Эно ответил. В отличие от Валса, его упрашивать не пришлось. Холод пола несколько остудил пыл, но Торх не стал тратить время на поиск обуви, отправился в соседнюю спальню как был — нагим. Чтобы отыскать заветную ночную рубашку, ему пришлось вывалить другие вещи из сундука. Собирать он их не стал, взял в охапку нужную и отправился обратно… После глядел, как чёткие линии фигуры Эно расплываются под полупрозрачной тканью — будто буквы от капли попавшей на бумагу воды. Так-то лучше. Торх повалил Эно на спину. Недолго потерзав губы, спустился к шее, поцеловал в часто бившуюся жилу. Пальцами он обвёл соски, твёрдые, легонько потёр их, собрав ткань на их вершинах, затем расправив складки. Теперь, когда неистовое желание войти в Эно, схлынуло после первого раза, он мог уделить время ласкам, поглаживать кожу — полуприкрытую или целиком оголённую. В ночной рубашке Эно выглядел целомудренно и одновременно порочно, и даже пошлое влажное пятно не испортило эту целомудренность, когда он перевернулся и встал на четвереньки, отклячив зад и расставив бёдра. Торх, медлить не стал — задрал подол, раздвинул ягодицы, скользнул меж ними и нетерпеливо — благо смазка, смешанная с его семенем, что он оставил после первого раза, позволяла не причинить боль ни себе, ни Эно — вошёл. Толкался он медленнее, чем в прошлый раз, чаще замирал, чтобы погладить приятные глазу ягодицы и бёдра. В следующий раз он позволит Эно оседлать себя, если тот захочет и если оба будут готов к вязке в неудобной позе. Сейчас он брал сзади, время от времени легонько надавливал между лопатками, но чаще позволял Эно выгнуться так, как хотел тот, заводил руку наперёд и ласкал донельзя напряжённый член. Они кончили одновременно. Эно оставил в ладони и на ночной рубашке эякулят, а Торх ощутил, как сильно обжимает плоть донельзя раздутый узел, даря острый, яркий экстаз. Если в первый раз они уснули и не вспомнили, как расцепились, то теперь явь брала своё. После того, как похоть схлынула, Торху начал мешать полный мочевой пузырь и появилось чувство голода. Когда они расцепятся, пожалуй, следовало кликнуть слуг и попросить поесть и тёплую воду, чтобы обмыться — хотя бы слегка до следующего раза. Пришлось отбросить будничные мысли — Эно тихо произнёс его имя перед тем, как его тело вздрогнуло и вытянулось в экстазе. Завидная особенность у омег — кончать многократно. — Что? — уточнил Торх. — Ты самый лучший муж из всех, кого я мог представить, — услышал он ответ.