Не прости

Эно слабо улыбнулся и сжал мясистую ладонь, опустил голову и взглянул на утолщённые кончики пальцев. — Безумно рад, что тебе лучше, — произнёс он. Мариф Харро смог сесть в постели, и это не могло не радовать — насколько это вообще возможно. — И я… рад, — прокашлявшись, он добавил: — что ты пришёл. Не думал, что… — шумно вдохнул, — буду скучать. — Чш-ш, не надо разговаривать, — вмешался Хлой. — С твоего позволения уведу Эно. Он, дурень, так торопился тебя навестить, что не позавтракал. — Конечно! — Мариф улыбнулся и откинулся на подушки. Покинув спальню отца, Эно глубоко вдохнул, чтобы подавить тошноту. Спальня отца часто проветривалась — так Рех Бувс велел, — но всё равно в ней стоял неприятный запах. Так пахла болезнь. — Ему бы пошла на пользу прогулка в саду, — проговорил Хлой, — но треклятая погода не позволяет. Эно поплёлся за ним. Альбо накрыл на стол, даже о булочках не забыл и подал с топленым маслом. Ещё вчера Эно с удовольствием отведал бы их. Быстро же всё перевернулось с ног на голову. Эно вяло поковырял творожную запеканку, щедро сдобренную изюмом. После того, как он отодвинул тарелку и попросил кофе, Хлой приказал: — Ступай за мной. Они удалились в спальню Эно. Она осталась такой же, как и в последний день свадьбы. Ни единого предмета не исчезло, она словно ждала возвращения своего хозяина. Завернувшись в плед, Эно уютно устроился в кресле. Хлой встал напротив, него, а тот опустил голову. — Смотри на меня и говори, — затребовал он. — Почему всё утро хмур? Ком подступил к горлу от всковырнувшихся — в который раз за сутки? — воспоминаний. — Торхал кое в чём признался, — дурацкий размытый ответ, но другой не шёл в голову. — Только не говори, что в измене. Не хочу слышать эту дурь! — Хлой поднял руки. — Хуже. — Судя по удивлению в раскрытых зелёно-карих, окружённых морщинками глазам, ответ прозвучал неожиданно. Благо следующая реплика напросилась сама собой: — Он признался, что решил опозорить меня в вечер помолвки, потому что не хотел этого брака. Из глаз Эно хлынули слёзы, крупные, обильные, долго сдерживаемые. Он принял платок и утёр нос, после уткнулся в грудь Хлоя. — Признался всё-таки… — повторил тот. Слёзы враз высохли. Эно отпрянул. Он несколько раз моргнул и не с первого раза смог выдавить вопросы: — Что значит?.. Ты что, знал? Близость папы, ненавязчивый запах духов — всего двух капель — показались как никогда мерзкими. — Разумеется, нет. Откуда мне знать наверняка? — Хлой поднялся и подошёл к окну. В стёкла барабанили струи дождя. — Догадывался, но не более. Сначала анонимное письмо, адресованное Вальдару, доставили мне. Я тогда решил, что по ошибке, да и когда увидел тебя, полураздетого и… опозоренного, ломал голову над тем, как увести тебя в дом, чтобы никому не попасться на глаза, а не над тем, кто написал. — А после? — Эно отшвырнул плед и поднялся. Сердце забилось часто-часто, кровь прилила к щекам. — Я сжёг, конечно, письмо. Кто в своём уме его оставит? — Этого и следовало ожидать. Одно то, что Хлой догадывался и не поделился догадками, удручало. — После забыл об этой анонимке. Эно, слушая, посмотрел на руки. Пальцы подрагивали, и отнюдь не от холода. Он во второй раз проживал самый гнусный миг в своей жизни. Ему хотелось остаться одному, но уйти, не выяснив главное, он — теперь — не мог. — Почему ты не поделился догадками со мной? — скорее бросил он упрёк, чем спросил. И Торх, и Хлой знали, как терзал себя Эно, и оба изнуряли его молчанием. — Потому что, во-первых, я не подумал о снотворном, а решил, что мой сын позволил себя опоить до беспамятства. Во-вторых, Торхал изменился в лучшую сторону. Если раньше он не заходил просто так, не присылал милых открыточек, то после… — Хватит! — Эно поднял руки и зажмурился. Торх обращался с ним ласково, чтобы загладить вину, исправить то, что натворил, а не потому что любил. И от этой мысли становилось ещё горше. — Эно, — подошедший Хлой взял сыновние руки в свои, погладил тыл кистей, — пойми главное: то, что он признался сам, хороший знак: он понял, что натворил, и его мучает совесть. Поверь: участь лишившегося невинности до брака омеги куда более незавидна, и я не хочу, чтобы ты, моё единственное дитя, ощутил её в полной мере. Лучше бы Эно не приходил в этот дом, не искал поддержки у близкого человека, точнее, у того, кого считал близким до сегодняшнего дня. — Аликар проводит тебя, — вывел из раздумий Хлой. — Пойми: Торхал — далеко не самый плохой муж. Он не бьёт тебя, не унижает. Эно смахнул его руку с плеча и, утерев лицо, покинул спальню, спустился и попросил Альбо подать верхнюю одежду. Желание пожить в этом доме некоторое время испарилось. Невозможно ужиться под одной крышей с Хлоем, который догадывался обо всём, но решил, что сыну будет лучше в браке с опозорившим, пусть и чужими руками, человеком. Эно улучил момент и покинул дом, когда Альбо ушёл за Аликаром. Ему хотелось пройтись одному, а не с дышавшим в спину слугой. Увы, дождь не располагал к долгой прогулке. И плащ из толстой кожи, и тёмно-зелёный капор не спасли от сырости. Сапожки оказались слишком короткими, и штанины прилипли к голеням. Эно в полной мере почувствовал себя бездомным. В дом Лилоев, который он покинул спозаранку, чтобы избежать встречи с мужем, возвращаться хотелось меньше всего. Зуб на зуб не попадал. Недолго простудиться, а ведь Рех Бувс советовал избегать болезней. Заметив хорошо знакомую вывеску, Эно остановился. Проклятье, ни единой монеты при себе. Заходить в лавку, чтобы погреться, он не стал. Постояв под козырьком, он двинулся дальше. Он забрёл в Торговый квартал. Людей сегодня на улице мало, и те, зябко кутаясь и прикрывая головы, торопились в тепло. Эно вжался в стену и закрыл глаза. — Эй! Что ты здесь забыл?! — Он вздрогнул, услышав гневный окрик. — Поди прочь! Бродягам здесь не место. Дожил, проклятье, что стражники приняли за бездомного. Приснившийся раньше кошмар воплотился в явь. — Не больно-то он похож на бездомного — одежонка-то приличная! — вмешался второй страж. — Скорее на этого… из знати. — Из пещеры, что ли, выполз? Ныне хрен разберёшь, кто знать, а кто нет. Зайди хоть раз в «Три лилии». Там все такие… прилично одетые! — Уняв смех, говоривший подозвал Эно пальцем и уточнил: — Так откель будешь такой, хм? Эно, подняв голову, рассмотрел не только неопрятную русую бороду, но и большой нос, и глубоко посаженные глаза, подозрительно смотревшие из-под кожаного шлема. — Н-ниоткуда, — произнёс он. Замёрзшие губы с трудом двигались. — Фью-у! — дружно присвистнули стражники. — Свихнулся, что ли? Потерял память? Они переглянулись, затем бородатый, болтавший за двоих, заговорил: — Блажной, что ли? Или в горячке? — Вздохнув, уточнил: — И что с тобой делать? Второй, в отличие от первого, гладко выбритый, с ямочкой на подбордке, решил: — Айда в приют к монахам его. Они позаботятся. — Эно дёрнулся, когда он взял его за руку. — Да не боись, вреда не причиню. Всё лучше, чем мёрзнуть тут. Слова хотя и сказаны резко, но прозвучали обнадёживающе. В приюте лучше, чем мёрзнуть. Эно не воспротивился, когда его взяли под руки. На мгновение ему захотелось убежать, когда каменные высокие дома, сменились приземистыми, со сколоченными из досок дверями. И жители под стать этому кварталу — одетые в заштопанные одежды, они останавливались и глазели на Эно. — Ну, чего встали?! — рявкнул бородатый стражник на семью с пятком детей, самый малый из которых, завёрнутый в одеяльце, орал у папочки на руках. Благо идти пришлось недолго. Поворот на грязную, не выложенную брусчаткой улочку — и они очутились у большого здания. Что написано на вывеске, Эно разобрать не успел, но по лампадам, разумеется, не горевшим, понял — его привели туда, куда обещали. Из открывшейся двери на Эно пахну́ло смесью, чего именно, он различить не смог, но однозначно неприятной. Но тепло внутри манило, и он смело вошёл внутрь. Больше, чем на шаг, пройти не смог — ему преградил дорогу один из монахов, сутулый и долговязый. — Кого вы привели? — раздался голос, приглушённый полумаской. — Непохоже, чтобы он нуждался в помощи. — Нашли на улице. Не смог сообщить, ни кто он, ни откуда. Похоже, потерял память, — выпалил бородатый страж. — Забирайте, ну! Нам недосуг с ним возиться. Пока долговязый монах молчал, вмешался ещё один, в противоположность ему маленького роста: — Дорогая одежда ещё не означает, что ему не нужна помощь. — Эно вздрогнул, услыхав мягкий голос. — Пойдём. Возражать он не стал. Остановился только один раз, когда проходивший мимо обросший старик в измятой, изношенной донельзя одежде схватил его за руку, но отпустил после — не приказа — просьбы, выраженной всё тем же мягким голосом. Воняло болезнями, осознал Эно, услыхав надрывный кашель. Он замер, гадая, не лучше ли уйти, но старик его пугал. Присутствие монаха дарило надежду, что его никто не тронет. Тот спустился по ступенькам, поспорил со другим, кого присутствие «постороннего» возмутило. — Боюсь, оставлять его наверху опасно, — спокойно объяснил монах. — Он миловиден, чего доброго, потерпит приставания. Да и такая одежда для бедняков что красная тряпка на быка. — После этого он отворил одну из дверей и придержал. — Здесь тебя никто не тронет. Дождись меня. Он вышел. Эно, оставшись в одиночестве, завозился онемевшими пальцами с фибулой. Те плохо слушались, и он, бросив бесплодную попытку, сорвал капор, плюхнулся на пол и обхватил голову руками. Не отвязаться ему от Лилоев… …никогда. Куда от них он денется, если одного носит в себе? Горло сдавило, слёзы проложили тёплые дорожки на его щеках. Эно торопливо утёр их, когда дверь отворилась, но вошедшего обмануть не смог. — Это ещё?.. — Бросив принесённое с собой тряпьё на низенькую, грубо сколоченную кровать, монах подошёл. — Помогу. Эно зажмурился, ощущая, как ловкие пальцы сперва справились с фибулой, затем с костяными пуговицами и петлями сюртука. Он поднялся и, заявив, что справится сам, разулся. Всё отсырело. Насквозь. Чтобы скатать чулки, пришлось снять штаны. Эно, почувствовав пристальный взгляд из-под капюшона, когда остался в исподнем, положил ладони на низ живота. Опомнившись, протянул руки и, поблагодарив, принял измятую, простецкую, но сухую одежду. Грубая шерсть чулок и рубашки кололась, он почесал кожу и сел на кровать, обняв плечи ладонями и согнув спину. — Забирайся под одеяло, — приказал монах и, заверив: «Скоро вернусь», — скрылся за дверью. Эно улёгся и натянул шерстяное одеяло до самого подбородка, подтянул колени к груди. Ступни, недавно онемевшие, наконец напомнили о себе болью. Хотелось побеседовать с человеком, который ему помог, но веки отяжелели. Эно с трудом поднял их, заставил себя сесть, а вот поел пресную овсяную кашу, сваренную на воде, и выпил из кружки напиток, состоявший, судя по вкусу, из подогретого, сильно разбавленного кислого вина и трав, охотно, после опустил голову на подушку и закрыл глаза. Сквозь сон он почувствовал прикосновение к волосам, но ни сил, ни желания оттолкнуть руку не испытал. В объятиях тепло, уютно и защищённо. Встретившись глазами с Торхом, Эно отвернулся, после взглянул на младенца в кружевном конверте, щекастого, с длинными ресницами. — Пусти! — Он попытался вывернуться — бесплодно. — Ни за что, — категорично заявил Торх. — Нас связывает сын. — Сын, говоришь? — Эно горько рассмеялся и покачал ребёнка, чья головка повернулась из стороны в сторону в такт его движениям. — Не-ет, не связывает. — Из его глаз потекли слёзы. — Он умер, разве не видишь? Ничто, ничто нас не связывает! Эно задрожал, и Торх вместо того, чтобы отпустить его, встряхнул за плечи. — Не стоит так резко его будить. Вас никто не гонит отсюда, — донёсся тихий голос. Эно с трудом разлепил веки и зажмурился — не от света, а когда увидел, чьё лицо над ним нависло. Торх из сна никуда не делся. — У меня нет желания оставаться здесь. Собирайся. — Он поднялся и подошёл отчего-то к стене с сооружённым у неё алтарём. Эно сел и опустил ноги на пол. Сильно, проклятье, связан он с мужем, раз тот нашёл его. Контуры в глазах расплылись, когда он задумался. Мышцы болели — вероятно, простудился. Возвращаться в дом Лилоев не хотелось, но и здесь остаться он не мог, а больше податься ему было некуда. — Да-да… — Эно поднялся. — Действительно, мне пора. — Вещи я просушил. Сейчас принесу. — Монах скрылся за дверью. Ещё утром Эно представил, как влепит пощёчину подлецу-мужу, но одно дело — вообразить, и другое — сделать. Он, слабовольный и ведомый, даже не смог сказать, как ему больно. — Нас ждёт экипаж, — это всё, что он услышал от Торха — до того, как открылась дверь и вернулся монах с одеждой и сапогами. Эно не просил, чтобы его оставили одного — Торх не раз видел его голым, а монах, вне сомнений, омега. Одежда измялась, но сохранила тепло, и он охотно влез в неё. Он хотел бы побеседовать с этим монахом, но не успел даже поблагодарить. Торх это сделал за него, просто-напросто взяв монаха за плечи и, склонив голову, негромко произнёс: — Спасибо за всё, что сделал для него — и для меня. После, взяв Эно под руку и не дав времени подумать, увёл прочь, буквально поволок по лестнице. Когда они проходили мимо бездомных, ускорился и вынудил Эно идти быстрее. Дождь перестал идти, но стемнело и стоял холод. Эно не стал противиться, когда Торх помог взобраться в ландо и устроиться поудобнее. А вот прикосновение после терпеть не стал и вырвал руку из ладони мужа. — Понимаю, ты обижен, но умоляю — не делай так больше, — взмолился тот. Эно отвернулся и уложил ладони на колени, сжал их в кулаки, чтобы отбить желание его трогать. Разговаривать ему не хотелось вовсе, а оправдываться он не собирался. Обратился к Торху лишь один раз с просьбой, чтобы его с подножки ссадил кучер. В доме их встретил не только Кетц, но и Вальдар вышел навстречу, причём не один. Эно сжал губы. Только Хлоя здесь не хватало. Тот, боявшийся испортить репутацию семьи Харро, откровенно глупил. Вряд ли один Эно заметил, что Хлой Харро и Вальдар Лилой слишком часто появлялись вместе на людях. — Жив… — Хлой обнял сына, едва успевшего снять верхнюю одежду и сменить сапоги на туфли. — Что ты тут делаешь? — возмутился тот и выпростался из объятий. — Как это — что? Что прикажешь думать мне, когда ты просто берёшь и исчезаешь, а Аликар приносит весть, что и в этом… — Хлой сделал круг рукой, — доме ты не появлялся! Благо в приюте для бездомных додумался сказать, кто ты и откуда. Эно ничего не говорил монаху. …но, вне сомнений, тот знал, откуда он. Эно не стал разуверять Хлоя, молча отправился мыть руки, затем к столу. Ел он вяло. Говядина с пряностями его не впечатлила. Странно, но пресная каша на обед показалась ему вкусной. В мерзком месте портился аппетит. — Плохо ешь. — Как назло, Хлой остался на ужин. — Завтра пришлю Реха Бувса. — Со мной всё в порядке! — Эно отложил нож и вилку. Следовало запихнуть в себя еду, чтобы сделать вид, будто голоден, а значит, здоров. — Не надо спорить. Я тоже думаю, что осмотр врача не помешает, — встрял Вальдар. — Боюсь, что сегодняшнее злоключение могло навредить если не тебе, то ребёнку. Эно извинился и поднялся из-за стола. Попросив Кетца принести тёплого молока с мёдом, удалился в спальню — отведённую ему, а не общую с Торхом. Поставив подсвечник на прикроватный столик, сел и обхватил голову руками. Эно устал быть вещью, навязанной Торху. Теперь Хлой решил, что сыну, здоровому, нужен врач. От мрачных мыслей отвлёк стук в дверь. Эно, подумав, что Кетц принёс молоко, позволил войти. Если бы он знал, что ошибся!.. — Зачем пришёл? — горько усмехнулся он. — Я не сбегу, если ты этого боишься. — Поговорить… — Торх сел рядом и попытался взять за руку, но Эно стряхнул его ладонь и поднялся. — Ты вчера всё сказал. — Невесёлый смех оборвал речь. — Или нет? Давай, расскажи, как тебе было противно прикасаться ко мне, испорченному по твоей прихоти! — Эно, поймав себя на том, что сорвался на крик, замолчал. — Это вовсе не так. Сначала я к тебе ничего не испытывал, но потом, когда узнал тебя ближе, понял, что ты мне дорог! — Хватит! — Эно поднял руки вверх и сглотнул готовый выйти слезами ком. Вдохнув, прохрипел: — Уйди, умоляю. Он отвернулся. На мужа не хватало смотреть ни сил, ни желания. — Хорошо, — согласился Торхал, — но пообещай, что не натворишь глупостей. — Обещаю, — прошелестел Эно. Заперев дверь за мужем, он снял сюртук и потянул ворот рубашки — настолько сильно, что пуговица оторвалась и покатилась под кровать. Когда снова раздался стук в дверь, Эно едва не закричал, чтобы Торх убирался, но, вспомнив, что ждал Кетца, уточнил, кто пришёл. Получив ответ, отворил дверь и принял тёплую кружку. Не забыв поблагодарить, спросил, здесь ли Хлой. Узнав, что тот покинул дом, успокоился. Хлой, догадавшись, что случившееся — дело рук Торхала, позволил браку состояться. Знал ведь, знал, насколько грязным чувствовал себя Эно, как тот винил себя в случившемся. Тот решил улечься, хотя время ещё не позднее — совсем недавно прошёл ужин. Вряд ли получится уснуть. Эно знал бросил взгляд на книги на полке, снял одну, погладил обложку с тиснёными буквами и улыбнулся. Надо бы навестить господина Хейца, вспомнил он. Может, тот не даст скучать, как в дни, когда Торх уезжал в шахты. Эно сшивал страницы, потому что «Книжник» плохо видел даже в очках, а его руки дрожали. Тот жаловался на горе-ученика, которого больше волновало очередное предстоявшее свидание, а не книги. «Господину Хейцу нужен ученик», — осенило Эно. Воодушевившая было мысль улетучилась, он сник. Просто так ему не покинуть дом Лилоев, да и господину Хейцу не придётся по душе орущий младенец. Отчаявшийся Эно бросился на постель лицом вниз — благо мог себе позволить это, пока огромный живот не мешал — и зарылся лицом в покрывало. Почему, почему правда не всплыла до того, как он забеременел? Почему у него приключилась течка так не вовремя? У иных она приходила осенью, а новая наступала только весной. Эноард Харро — не Лилой, эту фамилию ему носить не хотелось — исключение из правил, не иначе. Он перевернулся на спину, положил ладонь на низ живота. О, совсем недавно он гордился тем, что понёс с первой же случки в течку и прекрасно себя чувствовал. Ребёнок привязал его к Торхалу, и связь эту не разрушить. Эно убрал ладони с живота, чьё ласковое тепло словно ожгло ладони, закинул руки за голову и уставился в украшенный лепниной потолок, проследил за игравшими на нём тенями. Некоторое время он полежал, глядя в никуда, после сел, осенённый догадкой, где именно почувствует себя покойно. Вряд ли Торхал согласится, да и видеть его не хотелось. Как убедить его, что будет лучше, если оба проживут порознь, Эно не мог приложить ума. Воодушевлённый, тот, наконец, выпил остывшее молоко, открыл дверь, подозвал Кетца и, когда тот явился, распорядился принести тёплую воду и большую свечу. Добрую половину ночи Эно собрался потратить на чтение. Всё равно не уснёт — за день выспался. Первая книга, которую он взял, оказалась детективом. Альфа горевал по погибшему омеге так, как, наверное, переживал бы Торх, если бы потерял Эно — хотелось в это верить раньше. Самое страшное, что убийцей оказался альфа, который убил мужа, выбранного родителями, чтобы тот не помешал вступить в брак с любимым. Этот роман Эно читал. Хотя он знал — и ненавидел — убийцу, но в этот миг его жизни детективная история воспринялась по-другому. Эно хотя и жив, но и он, и Линард, погибший омега — оба замужем за подлецами. Эно отложил книгу и забрался под одеяло. Гасить свечу он не торопился на тот случай, если решит ещё почитать. Уснул он лишь под утро, и то сон получился поверхностным. Эно поднялся разбитым и с головной болью. Зеркало отразило тёмные круги под глазами, щёки несколько ввалились, уголки рта опустились. Эно точно постарел на десяток лет. Пока Кетц гладил одежду, он подошёл к окну. День выдался не в пример вчерашнему — яркий и солнечный. Распахнуть бы створки, вдохнуть воздух, но не городской, а свежий — такой, каким Эно вдыхал, будучи за городом. Он отошёл от окна и сел на краешек кровати. Сложив ладони лодочкой, сунул между коленями и сдавил. Хлой бы отругал за такую позу. Он не потерпит, если Эно откажется от осмотра врача. Поэтому придётся дождаться Реха Бувса. Эно вздрогнул, когда раздался стук в дверь. Дыхание от волнения спёрло — Торха хотелось видеть меньше всего, — но он позволил войти. Благо явился Кетц с выглаженной одеждой. Он же и доложил, что завтрак готов. Эно хотел есть — так, что желудок жалобно урчал, — но, опасаясь, что за общим столом испортится аппетит, попросил принести в спальню, на что Кетц вздохнул: — Не моё дело, что между вами произошло, но он попросил передать, что не потревожит вас за завтраком и поел на кухне. Речь, вне сомнений, шла о Торхале. — Ладно, — согласился Эно. Самое лучшее, что мог сделать для него муж, — отсутствовать. Спустившись, Эно понял, что не напрасно согласился. Вальдар Лилой, как выяснилось, покинул дом до завтрака. Всё — картофельные оладьи, грибной соус, а главное — булочки с топлёным маслом и кофе оказались в распоряжении Эно. Увы, трапезу прервал явившийся гость. Пришлось его радушно пригласить к столу. После завтрака и непринуждённой беседы, во время которой Рех Бувс пытался расспросить, что беспокоит, и пристально рассматривал обстановку глубоко посаженными глазами из-под кустистых бровей — настолько, что Эно почувствовал себя даже не голым, но лишённым кожи и мышц, с выставленными напоказ органами, оба поднялись в спальню. Рех послушал лёгкие и сердце, сосчитал пульс, пощупал живот, заглянул в глаза, осмотрел горло, после кивнул: — Недосыпаете. Я прав? — Д-да. — Бесполезно врать врачу. — Плохо, а для того, кто носит ребёнка, вдвойне. Выпишу успокаивающие капли, но, всё же, посоветовал бы для начала дышать перед сном свежим воздухом. Хороши Арнезийские воды, но, боюсь, такое далёкое путешествие пойдет вам во вред, а не на пользу. Поблагодарив, Эно проводил Реха до двери и замер. Свежий воздух перед сном… На Арнезийские воды Эно не отправится, но есть вариант, подходящий как нельзя лучше — и свежего воздуха много, и не придётся бояться столкнуться с мужем, которого видеть не осталось сил. В гостиной он застал Реха Бувса. Тот повторил Торхалу едва ли не слово в слово рекомендации, получил плату и удалился, провожаемый Кетцем. Эно, решив ковать железо, пока горячо, прикоснулся к рукаву рубашки Торха. Когда тот остановился и отрешённо поглядел на него, выдал: — Арнезийские воды далеко, но загородный дом-то близко! Там свежий воздух, и не понадобятся никакие капли, я уверен. — Сжав запястье мужа, добавил, глядя в светло-карие глаза: — Позволь уехать туда, умоляю.