Не прости

Не единожды Эно удивлялся способности Луки безошибочно угадывать, что с ним происходило. Сегодняшний вечер исключением не стал. Лука, подав кружку, наполненную подогретым молоком с мёдом, подоткнул плед, пробубнив под нос: — В вашем положении мёрзнуть — последнее дело. Эно ощупал живот, уже не плоский, но одежду менять ещё не требовалось. — Спасибо, — прошелестел он, вытянув замёрзшие ноги ближе к камину. Если наваливалась дрянь, то разом. Не так давно Эно не огорчился бы, если бы застрял на полпути. Торх бы его обнимал, согревая своим теплом, дышал в ладони. Мерзавец, лживый неискренний гад! Он ухаживал за Эно лишь затем, чтобы загладить вину. Теперь же тот не позволил прикоснуться к себе и терпеливо ждал под моросью, пока увязший в грязи экипаж не вернулся в колею. Эно сделал маленький глоток. В горле защипало, из носа потекла юшка, пришлось её утереть платком. Быть может, Эно простудился. — Нет, вы мне скажите: как вас угораздило-то выбраться в такую погоду?! — бросил упрёк Лука. — Не говоря о том, что готовы мы не были. Я и подумать не мог!.. Он злился, потому что Кульб занемог, и заботы легли на него. — Господин Торхал уедет, а я буду тебя беспокоить как можно реже, — успокоил Эно, отставив кружку. Достаточно с него глотка. — Да я не о том. Наоборот, мне в радость… — Лука взмахнул пухлыми руками. — Просто… Странно… Следовало обдумывать каждое слово прежде, чем сказать, с его-то чуйкой. — Мне городской смог не на пользу, и врач посоветовал пожить на свежем воздухе, — Эно даже лгать не пришлось. — А-а, — протянул Лука. Почесав под подбородком, он добавил: — Я должен был догадаться о том, что вам плохо. Выглядите неважно. Круги эти под глазами… Плохо спите? Снова угадал. В последние дни Эно действительно подолгу ворочался в постели, а если забывался, его сон был тревожным и он пробуждался. Рех Бувс, конечно, снадобье выписал, пить которое останавливали дурные воспоминания. Именно снотворное сделало Эно беспомощным, и над ним надругались. — Да! — не решился он солгать. — Бывает и так, — вздохнул Лука. Закусив губу и помолчав, он добавил: — Если свежий воздух и молоко с мёдом не помогут, выпрошу травок у Ярша… Ну-у… Это наш местный… В общем, к нему ходят все из посёлка. Его сборы помогают лучше городских настоек и порошков. — Травник? — уточнил Эно, чтобы поддержать разговор. — Травник, ведьмак, знахарь… Кто как горазд его называть. Ещё он принимает роды. И не только. Я у него… Лука запнулся и закусил губу. Беспокойство Луки более чем объяснимо: стукнула тяжёлая дверь, а это означало, что Торх покинул кабинет. — Допивайте, — бросил он и удалился. Эно подтянул плед к подбородку и уставился на языки пламени. Он надеялся, что Торх к нему не подойдёт, а отправится в свою спальню — благо объяснениям, что оба сильно устали, а беременному омеге нужен отдых, Лука принял за чистую монету. Или сделал вид, что принял. Неудобных вопросов, во всяком случае, не задавал. Эно сглотнул вязкую слюну. В горле запершило. Прокашлявшись, он сделал вид, будто не слышал скрип ступенек. Поганый день, прошедший так, что Лилои вынуждены остаться вместе. Если бы не размытая дорога и колёса не увязали в грязи, Торх бы уехал уже сегодня. Эно сделал вид, будто не учуял запах подошедшего совсем близко мужа. Всё же не простудился, раз нос отложило так споро. Крепкий он — куда крепче, чем Хлой, у кого случались выкидыши едва ли не после чиха. Мариф и в юности хорошим здоровьем не отличался. В кого у четы Харро уродился сын, осталось догадываться и хорошенько изучить на досуге генеалогическое древо. — Как ты себя чувствуешь? — уточнил Торх. — Замечательно! — Эно не повернул головы. Даже если бы он чувствовал себя плохо, не признался бы, чтобы муж не начал вокруг него суетиться. — Почему не пьёшь? — Торх взял со столика кружку и протянул Эно. — Мутит от запаха молока, — солгал тот, чтобы отстал. — Тебя не тошнило от еды. — Теперь тошнит… — Эно так резко повернул голову, чтобы посмотреть в глаза опозорившего его чужими руками мужа, что в шее хрустнуло, — от тебя. Это не было правдой, но ему захотелось, чтобы Торх почувствовал хотя бы толику того же унижения, какое испытал он, когда лишился невинности. Он хотел, чтобы тот испытал такое же чувство вины, какое испытывал он — за то, что отдался невесть кому, будто блудник. Непохоже, чтобы тот испытывал что-то подобное, а если и чувствовал, то этого мало-мало-мало!.. Эно дёрнулся, когда Торх встал за спинкой деревянного кресла и склонился к его уху. — Чш-ш! — шикнул тот, обдав тёплым, хорошо знакомым и совсем недавно таким желанным дыханием. Даже сейчас сердце заколотилось. — Не следует Луке знать о нашей размолвке. — Выпрямившись, Торх громко произнёс: — Ладно, пойду отдыхать. Тебе тоже не советую рассиживаться. Ребёнку нужен отдых после нелёгкой дороги. Эно закусил губу. «Ребёнку нужен отдых», — мысленно повторил он последние слова мужа. …а ему будто не нужен. Горько — настолько, что пришлось взять кружку и проглотить вставший в горле ком. Эно едва не прижался к мужу, когда они застряли в пути, не в поисках тепла, а чтобы знать, что не один; что рядом тот, чьё присутствие дарит счастье в любую погоду. Опасения, что тот примет его объятия как прощение и увезёт обратно, остановили его. И правильно остановили. Торх боялся потерять не Эно. Он позволил бы тому уехать сразу же после размолвки, если бы не забоялся, что путешествие навредит сыну. Сыну, но не мужу… Допив молоко, Эно подобрал ноги и положил ладонь на живот. Ощутив выпуклость, несильно надавил на неё. Брак можно расторгнуть, если у пары нет детей. Увы, ребёнок связал чету Лилоев намертво — и эту связь никак не разорвать. Вспомнив, о чём сегодня беседовал с Лукой, Эно откинул плед и сунул ноги в домашние туфли, выделанные овчиной и тёплые. Пора в постель, иначе, чего доброго, Торх притащится, чтобы самому увести и уложить. Да и в полном одиночестве, когда нет опасений, что кто-нибудь нагрянет, думается лучше. В спальне было тепло и уютно. Сейчас самое время почитать, и Эно порылся в вещах и выудил книгу — свою любимую. Переодевшись в ночную сорочку, достававшую до пят, с глухим воротом и длинным рукавом, Эно забрался под одеяло, подлил масла в лампаду и нащупал закладку. Милар его не восхитил, как раньше. От мужа он был свободным хотя бы тем, что не носил ребёнка, поэтому мог взяться за любую работу. Огрузневший, с отёкшими ногами, он едва ли бы взлетел до небес. Эно не отекал, возможно, из-за того, что прошло меньше половины срока до предполагаемых родов. Быть может, сказки об истинных и не сказки, оттого он не пытался отторгнуть собственного сына. Торх и Эно должны быть вместе всегда, но сейчас крепкие путы истинности дарили не счастье, а невыносимую боль. И не разорвать их никогда. Эно отложил книгу. На лбу выступил пот. Сердце заколотилось, когда вспомнился сегодняшний разговор с Лукой. Затушив лампаду, Эно с головой забрался под пахшее овечьей шерстью одеяло. Веки отяжелели и закрылись. В этом месте всегда прекрасно спалось… …без сновидений. В окно ярко светило солнце, когда Эно открыл глаза. Выходит, он спал — настолько крепко, что не услышал, как приходил Лука, чтобы распахнуть ставни. А тот приходил, судя по свежей воде в большой чаше, уже холодной. Значит, время приближалось к обеду. Эно сел и потянулся за зеркалом, лежавшим на прикроватном столике, после взглянул на собственное отражение. Волосы взлохмачены, вид заспанный, на щеке — багровая полоса оттого, что она прижималась к складке на наволочке. Но цвет лица свежий. Даже круги под глазами далеко не такие яркие, как вчера. Эно опустил зеркало. Нестерпимо хотелось отлить — не потому, что он накануне много пил, а потому что росший ребёнок давил на мочевой пузырь. Пришлось выдвинуть ночной горшок. Справившись, Эно умылся холодной водой и вычистил зубы толчёным мелом. Одевшись в любимую, уютную донельзя домашнюю одежду и собрав волосы в хвост, он покинул спальню. Закрыв дверь, прислушался. Эно ожидал услышать голос Торха, как раньше. Огорчило бы, хотя и расстроило, если бы тот не уехал — за лгуном станется. Но стояла тишина. Не скрипели половицы и не шуршала метла. Не слышалось шамканье Кульба и нескладное пение Луки. Этот дом тоже поменялся, стал мрачнее и неприветливее, чем раньше. Будто умер. Скрип ступенек показался оглушительно громким в тишине. Эно спустился, прошёл на кухню. Не застав и там Луку, замер. Наверное, тот сейчас рядом с Кульбом или ушёл. Пора отвыкать от того, что кто-то прислуживает, пристыдил себя Эно. Милара из любимого романа жизнь вынудила научиться жить без слуг. Тот научился готовить и прибираться сам. Эно огляделся. Завидев на столешнице свёрток, он приподнял краешек полотенца. Странно, что не пахло молоком. Овсяная каша, пусть и остывшая, сварена-то на нём! Отыскав глиняную тарелку и ложку, Эно зачерпнул несколько раз и, устроившись прямо на кухне на грубо сколоченном табурете, принялся жадно есть. Вкуса он не чувствовал. Каша не сдобрена ни мёдом, ни маслом. Она пресная, но Эно не мог насытиться. Он опустошил миску, когда входная дверь скрипнула, и напрягся — уж не Торх ли вернулся? Услыхав быстрые шаги, успокоился — так ходил Лука. Тот запел. Мгновение — и пение стихло, когда он появился на кухне. — Ох!.. — Лука выпучил глаза. — П-простите, но сначала я ждал, когда вы пробудитесь. Не дождался… Думал, управлюсь. Он поставил на стол корзинку, после выудил завёрнутый в тряпицу круг, судя по острому запаху, сыра. — Брось, — отмахнулся Эно, — я без тебя всё нашёл. Лука поджал губы. Опустив голову, он заговорил: — Это… — кивнул в сторону каши, — предназначалось для Кульба. Вам я хотел приготовить другое. Но он отказался… — Ничего страшного. — Если бы Эно не был настолько голоден, не притронулся бы к пресной каше. Неудивительно, если Кульб отказался её есть, потому что ему невкусно. — Свари кофе. И… Как он? — Кофе? — Кульб! — А-а… — Лука недолго постоял с открытым ртом. Отмерев, сперва закрыл, после заговорил: — Лучше. Надеюсь, выкарабкается старый хрыч. Конечно, все мы помрём, но без него будет тоскливо. Эно не меньше его хотел бы, чтобы Кульб выздоровел. На мгновение он устыдился, что за вечер и за утро не проведал его. Надо бы наверстать. — Может, лекаря из города вызвать? — предложил он. Торх наверняка бы согласился на такое предложение. Странно, что он не позаботился об этом, хотя Кульб ему до́рог. Впрочем, старый слуга мог быть ему точно так же до́рог, как Эно в тот миг, когда он позволил приятелю надругаться. — Господин Торхал предлагал, — опроверг Лука мысль о том, что Торх — последняя мразь, — но Кульб не жалует городских. Да и я, если честно, тоже. Яршу мы доверяем больше, чем какому-то заезжему… Ох, простите, сейчас сварю кофе. Он засуетился, а Эно задумался. Ярш, получается, приходил сюда. Вряд ли у Кульба хватало сил добраться до него. Внизу живота словно что-то сжалось, и Эно положил на него ладонь. Её тепло уняло лёгкую боль и согрело. Торх не остался безучастным, а предложил слуге помощь. Взять хотя бы семью Харро, в которой это не принято. Уж не потому ли слёг Мариф, что был бесчувственным? Признался, что скучал по Эно, он лишь тогда, когда занемог. Проклятье, следовало его наведать перед отъездом. Неясно, когда они свидятся и вообще: увидит ли Эно отца живым. Но смотреть в глаза Хлоя было выше его сил. Эно вообще никого не хотелось видеть. Он вдохнул вкусный запах кофе, чтобы отвлечься от воспоминаний. Немного времени — и Лука наполнил чашку из турки. Эно попробовал и сжал губы, обжёгшись. Ему как никогда хотелось пышных булочек с топлёным маслом — таких, какие он ел дома. Несомненно, Эно мог вернуться в дом Харро, но, увы, не в прошлое. Да и Хлой лишний раз не позволит налечь на мучное. Не запретит, помня, что у него должен появиться внук, но и не допустит, чтобы Эно располнел. В горле встал ком, и тот отвернулся и сморгнул выступившие на глазах слёзы. Не хватало, чтобы чрезмерно зрячий Лука пристал с вопросами. Благо тот возился с посудой и не обратил никакого внимания на Эно, который как никогда чувствовал себя одиноким — не потому, что не нужен никому, а потому что сам хотел порвать с людьми, у одних из которых ему не повезло родиться, а за другого выйти замуж. Торопливо допив кофе, Эно покинул кухню. Сначала он прогуляется… Нет, лучше навестить Кульба. Подумав и решив, что ему как никогда необходимо привести в порядок чувства, он отправился наверх, чтобы переодеться. …Когда он указывал Кетцу, что именно уложить, начисто позабыл про костюм для верховой езды. Эно сел. Досадная ошибка привела его в уныние. И даже мысль, что в облегающие штаны он попросту не влезет, не утешила. Проклятая… Меняющаяся… Фигура. Благо Лука не забрал одежду, в которой Эно приехал вчера. Он мало что успевал, а тому было плевать, свежие вещи или нет. Сюда не заявятся гости, даже Хлой, который мог бы проесть плешь, что Эно должен выглядеть хорошо даже в глухом лесу. Замшевые тёмно-коричневые короткие штаны широкого кроя, ныне модные, подойдут для неторопливой прогулки верхом, решил Эно, а широкий шарф укроет шею. Рубашку он достал пусть и измятую, но чистую — хоть в чём-то свежем следовало щеголять. Высокие сапоги, плащ — и он готов. Лука присвистнул, когда Эно спустился, и округлил глаза: — Куда это вы собрались? — Просто прогуляюсь, — улыбнулся тот, — а потом ты отведёшь меня к Кульбу. — Зачем? Лука как пить дать запомнил, что в семье Харро господам не принято питать тёплые чувства к слугам. К сожалению, он не понял, что Эно вылеплен из совершенно другого теста. Уклад жизни Лилоев тому пришёлся по душе куда больше, чем Харро. Почему, за что Торх поступил так с ним? Лучше бы тот не рассказывал правду, болезненную и горькую. Но нет же, надрался и выложил! Эно, поймав себя на том, что окунулся в тёплые воспоминания времён, когда ничего не знал, зажмурился, чтобы прогнать их. — Он мне нравится, — объяснил он очевидное. — Простите, но нет. Кульб кашляет, а господин Торхал боится, что вы заразитесь… Он наказал беречь вас как зеницу ока! Запрет окончательно привёл Эно в уныние. Торх не запретил бы ему увидеться с Кульбом, если бы не беременность. — Надеюсь, выпускать меня из дома он разрешил! — выпалил Эно. Вдох-выдох, он взял себя в руки и пояснил: — Рех Бувс, врач, настаивал, чтобы я дышал свежим воздухом каждый день. — Он ничего не говорил, — Лука заломил руки, — значит, не запретил. Только прошу: не заблудитесь! Да уж, Эно — не наивный дурачок, чтобы забрести невесть куда, заблудиться и стать жертвой диких, изголодавшихся за зиму животных или прятавшихся в лесу разбойников. Это в сказках те похищали омег и даже пальцем не трогали, а в романах для половозрелых омег не успевали надругаться, как на выручку спешил благородный альфа, непременно истинный. В жизни всё не так. В жизни истинный альфа позволил ублюдку надругаться над своим омегой. — Погуляю недалеко от дома, — Эно вымученно улыбнулся, чтобы спрятать злость и обиду на мужа, — даю слово. Он отвернулся, потому что предательские слёзы почти выступили на глазах. Очутившись за дверью, неприлично шмыгнул носом. Носовой платок он, увы, не взял, но рука привычно потянулась к нагрудному кармашку. Хлой бы отчитал за такую забывчивость. Благо его здесь нет: терпеть нравоучения у Эно не было ни сил, ни желания. Тот, утерев взмокшее лицо рукавом, вдохнул воздух, свежий и приятный. Стояло солнце, и погода ничуть не походила на вчерашнюю промозглую. На кусте набухли почки. Весна окончательно и бесповоротно вступила в свои права. Как никогда захотелось прогуляться верхом. На Рыцаря Эно, разумеется, взбираться не собирался, он хотел прокатиться на спокойной лошади, которая пошла бы медленным шагом и позволила подумать о своём. Он смело направился к конюшне и даже застал в ней Рольма. …но на этом везение закончилось — а всё потому, что треклятый Торх наказал конюху не допускать, чтобы его муж усаживался в седло. Даже доводы, что врач не запретил верховую езду, не сумели убедить Рольма. Тот старательно исполнял волю своего хозяина, и ничего — проклятье! — с такой верностью не поделать. От злости топнув ногой и разметав комья грязи, Эно было развернулся, но, вспомнив, что в доме ему делать нечего, упросил Рольма поухаживать за Рыцарем. Тот совершенно не воспротивился, когда он гребнем расчесал густую волнистую гриву и охотно принял морковку. — Я тоже думаю, что с вами ничего бы не случилось, даже если бы вы взобрались на Рыцаря, — подбодрил Рольм. — Омеги — это его страсть. Его слова обнадёжили. Значит, Эно сумеет его уговорить позволить прогуливаться верхом. Торх-то, поди, уже в городе, и если кто-нибудь по глупости не проговорится ему, он ничего не узнает. Настроение вконец испортилось, желание прогуляться окончательно пропало, и Эно ничто не осталось, кроме как вернуться домой. Он было вознамерился навестить Кульба, но и в этом ему воспрепятствовали, и сделал это не кто иной, как Лука: — Вы меня, конечно, простите, но я лягу у порога, чтобы вы к нему не прошли. Он может быть заразен, а вы… Продолжение требовать не стоило. Эно всё понял. Беременность снова не позволила ему сделать то, что хотелось. А ещё ему хотелось кислой капусты, причём с блинами. Сегодня ему вообще хотелось есть как никогда. Прошёлся всего ничего, а аппетит успел нагулять. Если он постоянно будет испытывать лютый голод, то растолстеет, чего доброго, к лютому неудовольствию Хлоя Харро… …которого здесь, впрочем, нет — и не будет. Место того рядом с отцом — и больше нигде. Одно хорошо — Лука согласился выполнить просьбу и даже по просьбе Эно показать, как печь блины. Первый блин Эно, ожидаемо, перевернуть не смог, и тот порвался. Он хотел выбросить, но Лука не позволил и съел, заявив, что муку и молоко следовало поберечь. Последующие получились лучше, если бы Эно не наливал в сковороду слишком толстый слой теста. Пара-тройка удались и, воодушевлённый, он перестал сосредотачиваться и, заболтавшись о сущей ерунде, сжёг последний к неудовольствию Луки, заворчавшему, что придётся потратить время на то, чтобы отмыть от гари. От мёда Эно отказался — оставил для Кульба, к тому же ему хотелось именно кислой капусты, которой он с аппетитом принялся хрустеть и которая показалась удивительно вкусной. Временами попадались ягоды клюквы, что добавило охоты. — Я стал ещё толще, когда… — Лука оборвал речь. — Есть хотелось постоянно. Ох, простите! Всё же воспитание стоило многого. Не будь он простолюдином, наверняка бы знал, к чему могли привести неосторожно брошенные слова. Он подпитал опасения, что росший внутри ребёнок испортит тело, сделает Эно безобразным, и тот не сгодится даже для того, чтобы ублажать клиента в «Трёх Лилиях». Тот чувствовал себя запертым в клетке, а ожидал от поездки другого. И не просто запертым, а на поводке у мужа. Тот ухитрился крепко связать его по рукам и ногам, хотя сам уже в городе. Выпив травяного чая, Эно отправился в спальню и улёгся в постель. Ни читать, ни вышивать, ни делать что-либо ещё не осталось сил. Он завернулся в плед и уставился в одну точку. Ещё и треклятая капуста дала о себе знать. Даже пояс свободных штанов пришлось ослабить из-за вздувшегося живота. Спать не хотелось, в голову одна за другой лезли мысли — отчего-то об Эрлоне. Неспроста, ой, неспроста тот оставил мужа и сына, а потому что пришлось несладко. И Торх, и его отец только производили впечатление порядочных и доброжелательных. Неспроста в душе ничто не ёкнуло до той самой прогулки в парке, когда Эно сгорал со стыда и винил в произошедшем себя. Сердце чуяло неладное. Ком подошёл к горлу, но не застрял, как раньше, а, наконец-то, вышел со слезами, горючими и горькими. Бросившись к комоду, Эно принялся рыться в поисках носового платка. Как водится, тот словно сквозь землю провалился — целая стопка. Надо же! Не плакал со дня позора. Даже у постели отца не проронил ни слезинки. Даже когда вскрылась правда, горькая и неприглядная, и тогда сдержался, а тут на тебе — слёзы точно плотину прорвали. Стукнула дверь, раздались грузные шаги. Проклятье, Луку не дозваться, когда он нужен, а тут на тебе — услышал! — Г-господин… — Лука, присев, положил ладони на плечи Эно. — Ч-что?.. Случилось что? Как же хотелось, чтобы кто-то понял, успокоил! В животе кольнуло, и Эно зажмурился и закусил губу. Даже от Хлоя, папы родного, он не дождался поддержки, а от Луки, работавшего на Лилоев, и подавно её ждать не стоит. — Что, живот?! — переполошился тот. — О-ох, мало мне Кульба… — Подхватив Эно под руку, заговорил: — Вставайте, мой хороший… Ох, господин Торхал меня убьёт, если с вами… Придётся послать-таки за Яршем. Тот было открыл рот, чтобы возразить; чтобы объяснить, что виной колики стала обычная капуста, но передумал. Раз выпала возможность познакомиться с пресловутым Яршем, пренебрегать ею верх глупости.