Не прости

Торх почесал зудевшую голову. Под ногти забилась грязь, как во времена, когда он был вынужден дневать и ночевать близ шахт. Приходилось их состригать едва ли не до мяса, чтобы придать рукам более-менее опрятный вид. Торх бросил взгляд на широкие ладони Льюса, шершавые, с шелушившейся кожей. Слабо верилось, что такие руки могли держать хрусталь, не раздавив его. — Кстати, забыл поблагодарить за подарок, — исправил Торх довольно давнюю ошибку. — О, не стоит. Надеюсь, вашему прелестному супругу он пришёлся по вкусу. — Льюс растянул в улыбке толстые губы. Уж на что, а на комплименты он был горазд. Эно и того одарил, хотя ни разу не видел. — Более чем. — Торх так и не узнал, понравился ли Эно подарок, присланный Льюсами ко дню рождения. Он лелеял пусть и слабую, но надежду, что тот оттает. — У тебя отличный вкус. Странно предположить, но ширококостный, с чертами, словно грубо выточенными, Льюс любил вещи тонкой работы. — Дей предложил, — отмахнулся тот. Пожевав нижнюю губу, пояснил: — Он предположил, что ваш муж должен быть вашей противоположностью. — Это каким же? — Торх задумчиво почесал бровь. — Спросите у него. Ну вот, отмахнулся, зная, что у Дея никто ни о чём спрашивать не пойдёт. Тот только огрызался, дескать, ответит на вопросы, когда оба альфы начнут стирать перепачканную углём одежду сами. Льюс кочергой поворочал угли и подлил в кружку ядрёного деревенского самогона. Торх отказываться от добавки не стал — в горле саднило, как это бывало, когда он задерживался у шахт. Сегодня ещё и кашель присоединился. Крепкое пойло обожгло, он скривился. До чего же мерзкий вкус! Но иной напиток появится у него нескоро. По легенде, придуманной для Эно, он вернулся в город, следовательно, тащить с собой бутылку настойки не было смысла. Разлившееся тепло расслабило мышцы и смыло осевший на горле уголь. Торх ждал, что спиртное успокоит его, однако недоброе чутьё, пробудившее его раньше Льюсов, осталось, и сейчас, когда остальные чувства улеглись, оно окрепло. «Брось, Лука был здесь», — успокоил он себя. Пусть тот не застал самого Торха, который в то время спустился в шахту, но побеседовал с Деем, через которого передал, что Кульб поправляется, а остальные чувствуют себя превосходно. Под «остальными» Лука, конечно, подразумевал Эно. Торх много отдал бы, чтобы присутствовать при разговоре лично, задать наводящие вопросы. Да хотя бы письмо прочесть, но хотя Лука пошёл дальше своих сородичей и под руководством Кульба научился писать, но с трудом выводил буквы. — День удался, а ты хмур, точно умер кто, — заметил Льюс. Торх снова почесал зудевшую, невзирая на то, что он сегодня вымыл волосы, голову. То ли уголь намертво въелся в кожу, то ли мыло, которое варил Дей, настолько отвратительно. Торх не смог вспомнить, когда позволил Льюсу фамильярничать. — Но сегодня день выдался тяжёлым, — объяснил он. Не выкладывать же подробности семейной жизни! Льюсы могли сколько угодно выставлять напоказ свою, шумно трахаться на скрипучей кровати, но Торх — не они, невзирая на то, что жил в их доме. Выбриться не помешало бы, заметил он, погладив изрядно заросший подбородок. А может, отпустить бороду? Следовало спросить у Эно, но… …тому теперь всё равно. Льюс, шумно потянув приплюснутым носом и вытянув губы, пробурчал: — И тяжелее дни бывали. Помните, когда думали, что случится обвал? Торх помнил — и опасался, что потеряет и эту шахту. Он рассматривал Льюса, крупного, круглолицего, с отливавшими рыжиной, со въевшейся в волосы угольной пылью. Хотелось выпить, пусть и дрянного пойла, но он подавил желание: завтра следовало рано встать, и маяться головной болью он желал меньше всего. — Ладно, пойду на боковую. — Торх с немалым трудом поднялся с медвежьей шкуры — не потому, что перебрал, а потому что ноги затекли. Ему требовалась тёплая вода, но звать Дея он не стал. Тот, круглый из-за ожидания очередного ребёнка, а то и двух сразу («Толчки сильные и частые, будто у ребёнка не четыре конечности, а больше, — пояснил тот, — да и Ярш слышал два сердца…»), и без того много работал. Торх поймал себя на том, что не постеснялся бы нагрузить Дея работой, если бы не Эно, которого изо всех старался уберечь от того, что могло бы навредить ребёнку… …который свяжет их раз и навсегда. От мысли о беременном муже внутри сжалось, сердце заколотилось, а виски взмокли. Что, проклятье, происходит? — Эй, тебе дурно? — Льюс и тот заметил неладное. — Херово. С бодуна-то ты мало на что будешь годен. Хотя… Торх развернулся и заглянул в светлые — серые, наверное — глаза, опушённые рыжими ресницами. — Я не пьян, — процедил он сквозь зубы. — Просто… Он прикусил язык. Льюсу он доверял, но дела и личное предпочитал не смешивать. Поэтому, прихватив стоявшее у двери ведро и мысленно пообещав себе набрать утром для Дея свежей, отправился по скрипучим ступенькам на второй этаж, а уже оттуда — на чердак. Холодная вода немного остудила пыл и уняла тревогу. Обмыться и вычистить зубы она сгодилась, а вот выбриться — нет. Снаружи завывал ветер, но в щели не задувало. Льюсы — хорошие хозяева и конопатили их на совесть. Да и старший их сын, отрок Демар, уже работал в шахте, а малыши помогали Дею. Дружная семья, в которой было то, чего не хватало Лилоям — доверие. Торх зажёг новую свечу и, завернувшись в одеяло, улёгся на матрац, по случаю его приезда набитый свежей соломой. Голова кружилась, но тревога не давала уснуть. Он несколько раз поднимался и, ёжась от ночного холода, прохаживался взад-вперёд. Доски, казалось, скрипели как никогда громко. Детей не будил даже скрип родительской кровати, успокоил себя Торх. Когда он улёгся в очередной раз, пошёл дождь, и стук капель о крышу убаюкал. Увы, поспать удалось недолго. Пробудился Торх не оттого, что привык подниматься до рассвета, а из-за кошмара — одного из многих, в последнее время снившихся всё чаще. Бриться он не стал — руки подрагивали, сердце бешено колотилось, а к вискам прилипли пряди. Надев кожаные штаны и заправив в них измятую серую рубашку, Торх наспех перевязал волосы и покинул чердак. Как выяснилось, сегодня он поднялся особенно рано. Даже Льюс ещё не встал, только Дей негромко напевал, подметая, безмятежно и непринуждённо. Торх никогда не слышал, чтобы Эно, чья жизнь лишена тяжёлого труда, пел. Пение прекратилось, когда Торх подошёл к Дею. Тот резко выпрямился и, выпятив живот, потёр поясницу. — Ох, я думал, мой выдрыхся и отправился поссать. — Льюсы определённо стоили друг друга. Оба любили похабные словечки — и оба были беззлобными, хотя и прямолинейными. Отлить Торх собирался, но нужник находился снаружи. — Пусть дрыхнет. Мне нужно проведать мужа, — как можно спокойнее объяснил он. — Соскучились? — Дей растянул тонкие, всегда бледные губы в улыбке. Да и сам не мог похвастать румянцем. Дети тянули из него соки. Странно, что он всегда бодр. — Оно и правильно. Я вообще не представляю, как можно жить порознь. О, ему-то, может, тяжко, но вы-то можете приезжать каждый день. Ох, что это я? Сейчас накормлю завтраком! Тратить время на еду Торх не хотел. Что породило волнение, он не знал — и не понял бы, если бы Льюс не поделился рассказом о подобном чувстве, которое привело его домой и когда Дей едва не умер в родах. «Я успел привести Ярша. Наш первенец, правда, умер, но Дей остался жив», — объяснил он. Навестив нужник, Торх отправился в конюшню. Верхом было бы скорее, но Сивый остался в поместье. Да и лучше не медлить, а привезти пресловутого Ярша, о котором Льюсы прожужжали уши, сразу. Если опасения напрасны и с Эно всё в порядке, тот осмотрит хотя бы Кульба. Отдав распоряжение запрячь лошадь, Торх вернулся к Льюсам, позавтракал чесночными гренками, пожаренными из зачерствевшего хлеба, и глазуньей, после, запив травяным чаем, отдал распоряжения управляющему, который к его возвращению проснулся, выведал, как добраться до дома Ярша, и отбыл. Утро выдалось зябким, что неудивительно в эту пору года, да и прошедший ночью дождь добавил сырости, и даже небо, не затянутое тучами, а с редкими, в утренней заре лиловыми облаками не порадовало. Торх кутался в плед и время от времени подпрыгивал на сиденьи, когда повозка наезжала на ухаб. Пару раз колёса увязали в грязи, и задержка порождала ярость, из-за которой извозчик получал по обух. Чтобы добраться до дома Ярша, пришлось обогнуть кладбище, неожиданно большое. Жителей в посёлке куда меньше, чем могил… …куда — не исключено — их отправлял необразованный, но такой хвалёный не то ведьмак, не то травник, не то знахарь. Торх осознал, что чутьё его не подвело, завидев Рыцаря, привязанного к частоколу. Это, конечно, могло означать, что Лука взял коня, чтобы не топать к Яршу пешком, однако сомнительно. Торху на мгновение показалось — а может, и не показалось, — что ветер принёс с собой запах Эно. Он, подавив невольно вырвавшийся рык — не дикарь же он из прошлого, в самом деле! — выпростался из-под пледа и бросился к отворённой, означавшей, что хозяин дома, калитке. А вот деревянная дверь оказалась запертой, но всё же Торх отчётливо различил запах крови. Рубашка, благо грубая холщовая, прилипла к спине. Сердце выпрыгивало из груди. Хотелось — не заплакать — взвыть. — Открывайте! — Торх ударил кулаком в дверь, затем ногой. Та зашаталась на петлях, и он отодвинулся, чтобы высадить её плечом, когда заскрежетал засов. Торх оттолкнул открывшего дверь человека, мельком заметив, что тот высокий — выше его — и худой. Тот отступил, но что именно тот проговорил, он не слышал. В висках слишком громко стучало от запаха крови, в котором отчётливо различался другой, подтвердивший, что чутьё не обмануло. — Понимаю, что кому-то очень плохо, но и я один и раздвоиться… — Ярш — а это наверняка он — ойкнул, когда Торх сжал его запястье. Широкий рукав светло-серого одеяния сполз, обнажив жилистое предплечье. Одежда чистая, а вот под ногти забилась багрово-красная кровь, подтвердившая, что что-то страшное всё же произошло. — Где Эно?! — Торх отпускать горе-знахаря не собирался. — Что ты с ним сделал?! Неожиданно тот извернулся, от боли вскрикнул, но извернулся — только длинные волнистые волосы мелькнули перед глазами. — Разговаривать я буду лишь тогда, когда успокоитесь, — неожиданно спокойно произнёс тот, потирая предплечье, на котором проступила краснота. Наверняка останется синяк. Плевать. Пусть поблагодарит, что рука — та самая, поганая — не сломана. — Пойдёмте. Торх сглотнул слюну. Ощущение, будто сам глотнул крови — настолько сильно пропитался воздух её запахом. Спокойный тон, каким разговаривал с ним Ярш, остудил его пыл, и только стук в висках и ощущение дрожи в груди напоминали о том, с какой яростью он пытался уберечь своего омегу от беды. Увы, опоздал… Ноги подкосились, и если бы Ярш не подставил стул, он бы осел прямо на пол. В глазах поплыло, очертания длинного деревянного стола и полок с мешочками, ступками и склянками размылись. — Вынужден спросить: вы муж его? — Ярш снова тряхнул густой шевелюрой в сторону ширмы. — Или отец ребёнка? Торх, поняв, где Эно, поднялся и двинулся в нужную сторону. В тёмном углу он различил разметавшиеся, завившиеся светлые волосы. Голову Эно отвернул к стене, по шею он был укрыт сшитым из лоскутков одеялом. «Муж или отец ребёнка?» Глупее вопроса не придумать. — Он не без сознания. Я дал ему снотворный сбор… — Ярш подвернулся слишком вовремя, чтобы вновь накатила ярость. Он широко распахнул чёрные глаза, когда Торх вновь схватил его — в этот раз за грудки. Послышался треск рвавшейся ткани. — Что ты с ним сделал?! — Торх встряхнул его, отчего грубая ткань порвалась, обнажив тощую, ребристую впалую грудь. — Избавил от того, чего он — вы оба — не желали… — Ярш даже не испугался. Его спокойствие подтолкнуло разжать кулаки. Он запахнул рубашку и, кивнув на руку Торха с обручальным кольцом, пояснил: — Муж, значит, а не отец ребёнка. Торх снова проглотил слюну, чтобы перебить вкус крови. С Эно всё в порядке, он просто спит, напомнил он себе. Чтобы убедиться, он подошёл к постели и, подложив ладонь под прижавшуюся к подушке щеку, повернул бледное лицо к себе. Услышав стон и ощутив дыхание, убедившись, что Эно жив, вернулся к злополучному стулу и плюхнулся, после, глядя на завернувшегося в шерстяную шаль Ярша, заговорил — уже спокойно: — Что произошло? Почему он… — горло сдавило от догадки, — здесь? Эно сам приехал — это ясно, и Рольм наплевал на запрет позволять ему кататься верхом. Мерзавец… — Потому что не желал, чтобы ребёнка воспитывали монахи после того, как он родится, и я его желание понимаю. Отдать ребёнка монахам на воспитание? Чушь несусветная! Хотя нет, не чушь. Торх задумывался, как бы поступил, если бы Эно понёс от Кейна Алтера. Чужого ублюдка делать наследником не хотел… …и задумывался о том, что отдал бы того монахам. Торх скрипнул зубами. От смеси запахов трав, крови и Эно, а может, и от непонимания, голова разболелась. Гнев и отчаяние схлынули, оставив после себя пустоту и дрожь в коленях. — Что… — Торх снова сглотнул — уже подступивший к горлу ком, — случилось? Почему. Он. Здесь? Он надеялся, что Эно, почувствовав недомогание, просто добрался до хижины Ярша. Увы, правда оказалась более жестокой. …Торх надевать на Эно штаны и исподнее не стал, только завернул в плед, в который кутался сам, и забрал одежду. Устроив того на сиденьи, он сжал кулаке мешочек, пахнущий травами. — Отдайте Луке. Он знает, как заваривать. Это чтобы не случилось кровотечение, — пояснил Ярш и молча, не прощаясь, удалился. Да уж «помог», нечего сказать! Как же хотелось швырнуть треклятые травы в сутулую спину! Вместо этого Торх сунул мешочек в карман, и, взобравшись в повозку, устроился рядом с Эно. Тот не проснулся, только простонал сквозь сон. Сейчас, в свете дня, Торх различил и бледное лицо, и запавшие глаза, но болезненный вид не вызвал в нём сочувствия. Он, закусив губу, отвернулся и понаблюдал за тем, как извозчик пытался справиться со строптивым Рыцарем. — Отпусти! — крикнул он. Не терпелось уехать из этого треклятого места. — Он найдёт дорогу домой. Эно снова застонал, когда повозка тронулась, и даже пробудился, осоловело уставился вдаль и снова закрыл глаза. Торх обнял его — уже не для того, чтобы уберечь от тряски, а по привычке. Беречь больше нечего — и некого. Он не чувствовал ни гнев, ни отчаяние. В душе словно пустота образовалась, в которой эмоциям не осталось места. Время тянулось слишком медленно, точно Торх даже не до города, а до Линп или Арнезийских вод добирался. Несколько раз мелькнула мысль, что извозчик повёз Лилоев иным путём, но берег Туроса Торх знал сызмальства. Завидев знакомые ворота, он облегчённо вздохнул. Всё, конец… …всему. Когда Рольм бросился навстречу, Торх поймал себя на том, что былое желание начистить бородатую физиономию, а после прогнать на все четыре стороны его и Луку отступило. — Я насмерть перепугался, когда Рыцарь вернулся один, — запричитал Рольм, помогая вынести из повозки Эно. — Распрягай коня — и в дом сразу же! — затребовал Торх. Эно казался как никогда тяжёлым, отчего пару раз пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание. Одеяло сползло, обнажив ноги в недавно белых, а теперь перепачканных чулках. Могло статься, что Эно оттого так тяжёл, что умер, озадачился Торх. Впрочем, это неважно. В любом случае его следовало донести до дома, дверь которого распахнулась и Кульб высунул лысую голову. Мгновение — и та скрылась. После Лука, слишком проворно для своего телосложения, будто мяч, бросился навстречу хозяевам. — Я собирался к вам… Что… — он выпучил и без того круглые глаза, двойной подбородок задрожал, — случилось? Почему?.. Торх, подавив желание рявкнуть: «Этот вопрос должен задать я!» — холодно приказал: — Ступай в дом и готовь постель. Лука некоторое время таращился, отчего захотелось его пнуть, и убрался прочь — выполнять задание, заодно — и с глаз долой. Он приготовил постель, когда Торх внёс Эно и бережно опустил того на неё. Сняв одеяло, запричитал: — Как же так, господин?.. Это я виноват… То, что признал вину, это хорошо, но проку от этого никакого. Торх заметил слёзы в круглых глазах, когда Лука, достав из сундука простыню, принялся рвать её. — Можете оставить его, справлюсь сам, — заверил он дрожавшим голосом. Решил спрятаться от гнева? Не выйдет. — Когда справишься, спускайся. Поговорить надо. — Лука вскрикнул, когда Торх схватил его за пухлое, выглядывавшее из-под закатанного рукава серо-голубой рубашки предплечье. — И не вздумай увиливать… — Да я не… Дослушивать оправдания Торх не стал и покинул спальню. Кульба звать он не стал — благо тот вообще оправился после болезни. В кладовую отправился сам. Увы, ничего крепче красного вина не отыскалось, и он, прихватив бутылку и пузатый бокал, вернулся к любимому креслу и устроился в нём. Вино умиротворило и расслабило. Оно и огонь согрело, щёки начали гореть. Торха разморило не на шутку, и он подавил желание прогнать одновременно вошедшего в дом Рольма и спустившегося Луку. Оба виновато смотрели, и если первый сжал ладони в кулаки, то второй теребил фартук. Забоялись. Поделом… — Теперь объясняйте, ублюдки, почему… — Торх бросил взгляд на рыжую бороду, — вы позволили Эно кататься верхом без присмотра! Рольм часто заморгал. Шмыгнув носом, пояснил: — Я и не п-позволял, г-господин! Он т-только кормил, расчёсывал гривы. Г-говорил, ч-что ему с-скучно… Давно Торху не доводилось слышать, чтобы он заикался. Разволновался горе-конюх. — А ещё он возвращался счастливым и румяным. Я решил, что общение с лошадями ему и правда на пользу! — вмешался Лука. В круглых глазах заблестели слёзы, рот неприятно искривился, нижняя губа выпятилась — того и гляди расплачется! — Я не о том. Почему. Вы. Позволили. Ему. Кататься. Верхом?! — Торх махнул рукой, отчего стоявший на подлокотнике бокал упал и разлетелся на осколки. И Рольм, и Лука одновременно вздрогнули. — Я и не п-позволял! — заговорил конюх. — Я и п-подумать н-не мог, что… — Рольм пришёл вчера ближе к вечеру, чтобы перекусить, и оставил его. Мы и подумать не могли… — перебил его Лука. — Виноват, господин! — Рольм понуро опустил голову. Конечно, виновен! В этом Торх ни капли не сомневался. Если до выпивки он был готов прогнать Рольма на все четыре стороны без выходного пособия, то теперь вино умалило его гнев. — Ступай. — Смотреть на рыжую бороду того, кто так глупо упустил Эно, не осталось сил. — А ты останься. У меня есть кое-что для тебя. — Порывшись в карманах, Торх выудил пахнущий травами мешочек и протянул Луке. — Ярш сказал, что ты знаешь, как заваривать. Любопытно, откуда? — Понаблюдав за тем, как тот спешно прячет снадобье в карман фартука, уточнил: — Уж не потому ли, что обращался к Яршу за тем же, за чем и Эно?! Снова испуг в выпученных глазах, снова дрожь губ и двойного подбородка. — А он что?.. Он не упал с коня и… скинул ребёнка? Он к Яршу?.. Но зачем?! — Лука попятился. Пришлось взять его за предплечье и рывком вернуть на место. — Хорошо, скажу правду! — Да уж постарайся! — Торх сжал пальцы, намеренно причинив боль. — Он поделился, что хочет избавиться от ребёнка, а ты ему в этом помог, так? Легенда про то, что в течку Эно не сдержался и изменил мужу, вполне в стиле Луки. Простолюдины зачастую так же изобретательны на выдумки, как и глупы. — Я и понятия не имел, что он такое сотворит, клянусь! — Из глаз Луки покатились слёзы. — Заметил, что между вами пробежал чёрный кот, но чтобы такое… — Продолжай, — затребовал Торх. — …когда Кульбу стало хуже, и я не смог его оставить, он напросился проехать к Яршу вместе с Рольмом. Говорил, прогулка ему необходима. Мы решили, что в повозке, а не верхом, она не навредит… Видимо, тогда он запомнил дорогу. Последние слова Лука прошептал. Выкручивался он или говорил правду, не имело значения. Он заметил, что между Лилоями пробежал чёрный кот, но при этом докладывал, что всё хорошо. Он виноват — и Торх не знал, что с ним делать, поэтому велел вымести осколки и идти к Эно, после приложился к бутылке и отпил прямо из горлышка. Сначала он наблюдал, как метла сгребла осколки на совок. Вот и чаша семейной жизни оказалась разбитой, разве что не выметенной. Торх, чтобы проглотить подступивший к горлу ком, снова приложился к бутылке, отмахнулся от предложившего поесть Кульба, рявкнул, когда тот начал причитать, дескать, нельзя пить на пустой желудок. Но Кульб, худой и одышливый после болезни, не был бы самим собой, если бы не настоял на своём и не принёс козий сыр, острый, щедро сдобренный приправам, который пришёлся кстати. Бутылка опустела, голова кружилась — от хмеля и от мыслей. Проклятье, ведь Торх видел сны, как Эно убивал их ребёнка. Этой ночью в кошмаре он сам держал на руках мёртвого сына. Вино сделало своё дело, и Торх не сдержал слёз, которые, как он ни вытирал, текли ручьями и терялись в поросли на его лице. Успокоился он лишь тогда, когда раздались шаги — слишком проворные и быстрые для человека, который спускался по лестнице. Торх едва успел утереть лицо, как Лука вырос перед ним. — Он проснулся, — доложил тот. — Хотите поговорить? Торх сжал губы, поймав себя на том, что почти возненавидел Эно — за то, что принял решение убить их ребёнка в одиночку; Луку, который изворачивался, как мог, чтобы выгородить собственную жирную течную задницу, он невзлюбил ещё сильнее. Харро правы: слуг из жалости нанимать нельзя. Бесплодный бета не озадачился бы вопросом, как избавиться от нежеланного ребёнка и не смог бы поделиться подробностями с омегой. Торх удалился, чтобы присутствие Луки его не раздражало, но, как назло, тот поплёлся следом. Да и посмотреть в глаза Эно рано или поздно придётся. Чем раньше это случится, тем лучше. Тот закопался по шею в одеяло, когда Торх подошёл к кровати. Запавшие глаза с тёмными кругами под ними отнюдь не вызвали в нём жалости. — Оставь нас, — приказал Торх Луке. Когда тот удалился, задал волновавший его вопрос: — Ты ненавидишь меня, но в чём провинился он?! Эно было отвернулся, но не смог: Торх взял его за подбородок и вынудил смотреть на себя. — Он не дал бы нам расстаться, — прошелестел он. Искривив бескровные губы, добавил: — А я тебя видеть не могу. Торх убрал руку и отёр её о штанину. Ошибся он, решив, что Эно оттает со временем. И ещё более грубую ошибку допустил, думая, что тот никуда от него не денется. — Ты мог бы оставить его мне и идти на все четыре стороны. — Как назло, в памяти всплыли картины, как Торх утыкался Эно в живот. Только сейчас он осознал, как сильно любил сына и с нетерпением ждал его рождения. Эно взял и лишил его самого ценного, самого светлого, что происходило с ним в последнее время. — С ним бы ты уйти мне не дал, — проговорил тот, — а без него я бы не ушёл. В зелёно-карих глазах сверкнули слёзы, в искренность которых Торх больше не верил. Сглотнув, он принял решение — не принятое на горячую хмельную голову, а взвешенную, зная, что с Эно после того, что случилось, он жить больше не сможет: — Хорошо, твоя взяла. Приходи в себя, и я отвезу тебя обратно в дом твоих родителей.