Не прости

Не заметил бы, что Хлой Харро чувствовал себя плохо, только слепой. Бледность осунувшегося лица подчёркивало просторное тёмно-серое одеяние, сшитое портным, чтобы подчеркнуть скорбность события. Эно не на шутку взволновало, когда папа пошатнулся, и если бы Вальдар Лилой не подхватил под руку, тот осел бы прямо на пол. Благо за Рехом Бувсом посылать не придётся, он в храме. Эно осмотрелся, но, встретившись взглядом с Торхом, отвернулся. Поддержки от — пока ещё — мужа ему хотелось получить меньше всего. Он страстно жаждал уединения и отчаянно желал, чтобы этот день как можно скорее закончился. Ему не нужны соболезнования — ни искренние, ни фальшивые. Мариф Харро никогда не вернётся. Сначала умерли все его растения в оранжерее (о чём Эно ничуть не скорбел), а немного позднее — и он сам. Гости прибывали. Лица близ обитого бархатом гроба сменялись, но не тема для разговора. — Как же он исхудал, — то и дело доносился до Эно чей-нибудь негромкий голос. — Прекрасным человеком он был. Что говорили шёпотом, Эно не различал и знать не хотел. Злоязыким всё равно, где и при каких обстоятельствах шушукаться. Он обернулся — чтобы размять затёкшую шею, а не посмотреть, кто пришёл. Как назло, его угораздило встретиться взглядом с Кейном Алтером, отчего он мысленно обругал дурацкие правила созывать на похороны как можно больше людей. Отвернувшись, Эно потеребил обручальное кольцо, борясь с искушением подозвать Торха. Игр с него с лихвой хватило на свадьбе Алтеров. Только слепой не заметил бы, что семья Лилоев сплотилась лишь на день. Торх, проклятье, исчез в середине праздника, и оставленный Эно, почувствовав себя одиноким, ушёл домой. О, с каким бы удовольствием тот принял бы сейчас поддержку от Эндро Пулло, который в тот день вызвался проводить! От Пулло, а не от мужа! Из-за жары и множества свечей, а также удушливого запаха, шедшего из курильниц, под глухим воротом траурного одеяния взмокло, но правила — снова треклятые правила — не позволяли ослабить его. Вспомнилось, как эта просторная тёмная одежда пугала Эно, и тот отметал мысли, что однажды придётся в неё обрядиться. Скорее бы церемония, а после — сами похороны. Останется немного — и наступит ночь, и Эно забудется тяжёлым сном. А может, не уснёт. Разницы никакой. Главное, он останется в одиночестве. Он немного успокоился, когда вокруг гроба засновали монахи. Одну низкорослую фигуру даже узнал — успел изучить её изгибы в просторном одеянии. И не удивился: Эрлон Лилой приходился ему, как-никак, свёкром, поэтому пришёл. Саму церемонию проводов души Эно пропустил мимо ушей, только глядел, уставившись в одну точку, и время от времени поворачивал голову в сторону Хлоя, который словно превратился в каменное изваяние. Время тянулось до бесконечности долго. Он не отрывал глаз от лица отца, белого, но умиротворённого, а не страдальческого, каким то было при жизни. Когда пришло время покинуть храм, Хлой заметно ожил и, бросившись к Лилоям, заговорил, затем вместе с Торхом вернулся. — Зачем? — уточнил у него Эно. И без того день тяжёлый. Он бывал на похоронах, но стоял далеко от гроба и отвлекался на что-нибудь другое. Как правило, вслушивался в звуки органа, чистые, но пробуждавшие чувство скорби. — Он твой муж, — тихо на ухо напомнил Хлой. — Таковы правила, — добавил, уже отодвинувшись. Ноздри Эно дрогнули — не оттого, что аромат из курильниц усилился. Гостей много, запахов от них — тоже. Улавливать нотки в каждом — глупо. — В такой день ты можешь не напоминать про приличия?! — выпалил он то, что хотел произнести тихо. — Все знают, что мы разводимся! К чему это маскар?.. Он не закончил: Хлой спешно положил ладонь на его губы. Торх пригладил бороду, которая — нельзя не отметить — ему шла. Обручальное кольцо — он тоже не снял — сверкнуло в свете свечей. Пустой, как давеча у отца, взгляд устремился куда-то мимо. — Будем находиться неподалёку, но не помешаем. — Он удалился. Эно, взяв Хлоя под руку, направился за гробом. Кто и зачем придумал треклятые правила — приглашать толпу на похороны? В последний раз остаться с отцом наедине Эно не мог. Он боялся отца, который — не исключено — упёк бы его в «Три лилии» после развода, обижался и временами ненавидел в детстве за излишнюю строгость. Теперь же не хотел отпускать… …потому что испытывал чувство, словно из-под ног выбили опору, и Эно летит в бездну. Голова закружилась, и, если бы Хлой, которого он держал под руку, не пошатнулся, споткнувшись, не взял бы себя в руки и осел прямо на каменный пол. Эно не испытал облегчения, покинув храм. Стояла жара, и тёмная одежда впитывала её. Затылок взмок и раззуделся, и он запустил пальцы под траурную ленточку, которой были перетянуты его волосы. Осталось самый трудный путь до кладбища — городского, где хоронили своих родных знатные люди. В шее хрустнуло, когда Эно повертел головой. Сначала он оттянул душивший ворот в надежде, что тот ослабнет. Увы, ни серебряная пуговица не оторвалась, ни шея не похудела. Ткань снова прилипла к коже. Площадь была как никогда многолюдной. — Видишь, сколько их? — Эно кивнул в сторону толпы. — Вижу, — сухо отозвался Хлой. Он явно лукавил, потому что глядел строго вперёд. — Мариф заслужил такие проводы. — Вот именно, и мой «позор» не помешал им прийти! — Эно испытал злорадное удовлетворение, когда бросил эти слова — отнюдь не тихо. И облегчение, как в день после свадьбы Алтеров, когда Эндро Пулло вызвался проводить его до дома. Тот поделился подробностями треклятого вечера, после которого семейная жизнь Эно пошла под откос… …и во время которого Торх не позволил Кейну Алтеру болтать мерзости и открыто обвинил в изнасиловании. Его поступок немного смягчил отношение Эно к нему, но не настолько, подпустить к себе даже в горе. — Прекрати нести чушь у гроба отца! — зашипел Хлой. Бледное лицо пошло красными пятнами. Эно решил прекратить склоку, шепнув короткое: — Прости… Не хватало потерять обоих родителей. Состояние Хлоя не на шутку беспокоило его. Тот, боявшийся потолстеть, округлел в последнее время, но небольшая полнота ничуть не портила его, напротив, смягчила линии фигуры. Если раньше Эно винил во всём обилие булочек и блинчиков, то теперь опасался, что Хлой нездоров. Мариф тоже был толстым, а после слёг. Глядя на то, как гроб грузили в катафалк, Эно размышлял над тем, что отложенные деньги придётся отдать Реху Бувсу. Следовало их поберечь, но здоровье папы куда важнее. Как бы Хлой ни утверждал обратное, но его состояние внушало опасения. Помимо одного приступа, едва не случилось ещё два. Если один можно объяснить жарой, то второй, уже на кладбище, прохладном и затенённом деревьями, волнением. Эно самому подурнело, когда гроб с телом Марифа Харро опустили в яму. Именно в этот миг он осознал, что никогда больше не увидит отца. Если раньше он хотя смутно, но надеялся на счастливый случай — люди временами впадали в летаргию, — то теперь осознал окончательно — обратной дороги умершему в этот мир больше нет. Контуры мраморных надгробий и статуй расплылись перед глазами — не оттого, что ему поплохело, а потому что слёзы, наконец, нашли выход. Кто вложил в его ладонь носовой платок, Эно не увидел, но сжал и приложил к лицу. Запах, слабый, но различимый, шедший от крохотной тряпицы, как ни странно, успокоил его. Осознав, что Хлой больше не держит его под руку, Эно огляделся. Того, на его счастье — и одновременно к его неудовольствию, — придерживал под локоть Вальдар Лилой. Рыкнув, Эно поблагодарил сквозь зубы пришедшего на выручку Торха и, присев на корточки, коснулся земли на могиле. Отца только-только опустили в землю, а Хлой норовил уйти в компании постороннего, пусть и породнившегося с семьёй Харро, альфы. Поэтому, когда Торх позвал, Эно огрызнулся: — Идите, а я останусь. Слишком много Лилоев в жизни Харро. Папа к ним расположен — настолько, что его в компании Вальдара видеть невыносимо, хотя в их общении ничего предосудительного нет: он Торху приходился тестем. — Эноард, здесь нельзя оставаться одному! — Хлой назвал сына полным именем, значит, сердит. — Неужели?! Кем и когда придумано это правило?! — Эно, поймав себя на том, что сорвался на крик, горько рассмеялся. — Он не в себе от горя! — кто это выпалил, он не различил. Смех утих, сменился слезами. Отца больше нет… Семьи Харро больше нет. Её пожрали Лилои, уничтожили, растоптали. Если Эно оттолкнул их, в том числе и в буквальном смысле, увернувшись от попытавшегося взять его под руку Торха, то Хлой, предатель треклятый, потянулся к ним. Пусть бы все ушли, оставили его… Во второй раз до него дотронулся не Торх, судя по нежному — наверное, так бережно дотрагиваются до своих детей папы — прикосновению. Эно не уловил никакого запаха, поэтому повернул голову, чтобы увидеть самому, кто посмел… Следовало догадаться, что Эрлон Лилой окажется в числе провожающих покойного в последний путь. Они слишком безликие и одинаковые, и Эно не обращал на них внимания. — Вы не вернёте отца, если останетесь, поймите. Эно скрипнул зубами. Он это знал и из ума не выжил. Если бы правила приличия позволяли уединиться в спальне, а не ошиваться среди гостей, ощущая на себе тяжёлые липкие взгляды… Отца он не вернёт, это верно… …а вот уберечь папу в его силах. Именно беспокойство за Хлоя Харро подтолкнуло Эно пойти по засыпанной гравием дорожке к кладбищенским воротам. Скорбный день, казалось, никогда не закончится. Если с чужих похорон улизнуть можно, сославшись на плохое самочувствие, то с похорон близкого человека — никак. Путь назад, казалось, стянулся, дом был полон, когда Харро вернулись. Эно проглатывал соболезнования, искренние и нет, запивая их принятым от Альбо вином. Отдувался он один, потому что Хлою вновь стало дурно, и тот устроился в кресле. Фразы, которые он слышал, походили одна на другую… …не считая одной: — Я понимаю вашу боль, потому что сам потерял отца, но всё же советую не налегать на вино так яро. Всякое может случиться. Нужно родиться совершеннейшим ублюдком, чтобы ткнуть пальцем в больное место в такой миг. Хватит… В этот раз застрявший в горле ком удалось прогнать глотком вина. Вдохнув, Эно сунул пустой бокал в тёмную руку Аликара. — Например, что? — уточнил он прежде, чем Кейн Алтер, чьи напомаженные волосы сливались с цветом его сюртука, удалился. — Какой-нибудь ублюдок утащит меня, бездыханного, в дальнюю часть сада, чтобы надругаться? Он сказал это не просто в слух, а громко — настолько, что разговоры враз стихли. Даже Хлою заметно полегчало, и он резво поднялся и направился к сыну. Кейн Алтер сжал зубы так, что на лице заиграли желваки. Широко улыбнувшись неприятной, невзирая на здоровые зубы и крепкие по-альфьи удлинённые клыки, улыбкой, он пояснил: — Именно поэтому не советую напиваться, чтобы помнить, когда и с кем… Марифа Харро едва успели закопать в землю, как он уже перевернулся в гробу. Вряд ли он мог вообразить, что день его похорон закончится позором… …потому что Торх встрял, встав между ними. — Напомню, мой друг: от снотворного зелья свалится даже бугай, — съязвил он. — …которого у тебя в избытке! — Кейн не остался в долгу. — Когда не хочется расставаться с чужим добром — шахтой или деньгами за помолвку, пойдёшь на всё — и чьего-то отца загубишь, и омегу опозоришь… Гости дружно охнули, после загалдели, когда он осел на пол. Эно не знал, что ему делать — броситься к — пока ещё — мужу или просто затребовать вывести обоих. Он попросту впал в ступор — настолько сильный, что перестал различать слова в шумных разговорах. Благо Алтер дать обидчику сдачи не собирался, только поднялся и, бормоча слова проклятия и зажимая разбитую губу, отошёл. Оцепенение Эно враз прошло, когда кто-то крикнул: — Помогите, ему плохо! Эно бросился в сторону кучки гостей, которые усаживали больного — судя по длинным ногам, не Хлоя, как он опасался — в кресло. Реха Бувса упрашивать не потребовалось. Тот уже расстёгивал ворот, чтобы дать доступ воздуху. Благо больной скоро пришёл в себя, даже пощёчина не потребовалась. Эно всмотрелся в его шею, сморгнул и пригляделся ещё раз. Он не ошибся. Тугой ворот не оставляет таких синяков. — Где Аликар? — уточнил Эно у подошедшего Альбо. — Пусть отведёт его в гостевую спальню отдохнуть. Ему не столько хотелось помочь болезному, сколько попытаться разузнать, откуда у того на скуле синяк, скрытый под пудрой. Накладывать её толстым слоем на лицо — не просто верх безвкусицы, но и совершеннейшая глупость. Она имела свойство осыпаться. Хлой старательно вбивал это в голову Эно и поучал, что круги под глазами лечатся крепким сном, а чтение книг по ночам способствует их появлению. Илле Иллис, точнее, Алтер не усвоил этот урок. — Не надо беспокоиться! — вмешался подошедший Кейн. — Он здоров, просто в его положении случаются обмороки. Так? — Совершенно верно, — прошелестел Илле и, на ходу застёгивая ворот, бросил полный неприязни взгляд на Эно и, опустив голову, поплёлся следом за мужем. Эно глубоко вдохнул, поймав себя на том, что забыл дышать. То, что у Илле будет ребёнок, он знал. Тот сам похвастался, когда они встретились в лавке. Эно покупал нитки для переплёта, а Илле выбирал бисер. Злые языки нашли друг друга, подумал он, когда тот заявил, что дал мужу то, чем своего не смог одарить Эно. — В первую же брачную ночь! — гордо добавил Илле. Эно смолчал — не потому, что ему нечего было сказать, а потому что в таком случае пришлось бы делиться подробностями. Признайся он, что понёс после первого же соития в течку, назрели бы вопросы, куда подевался ребёнок… ...чьё отсутствие отозвалось болью внизу пустого живота. Дурной вестник. Не забыть бы попросить Реха Бувса об услуге, когда тот осмотрит папу, напомнил себе Эно и направился к гостям. Часть из них, извинившись и сославшись на «внезапно появившиеся» дела, покинула дом. Отчего-то остались те, кого не слишком жаловал отец, отметил Эно, не считая обоих Лилоев и Эндро Пулло. Первых Мариф уважал — настолько, что вверил им единственного ребёнка, а второй его не знал. Впрочем, Эндро Пулло явился не ради Марифа Харро. Эно был ему искренне благодарен — сначала за то, что проводил после свадьбы Алтеров до дома, чуть позже — за интересные беседы. Вопреки ожиданию, Эндро не торопился затащить его в постель, даже руки ни разу не распустил, хотя пожирал глазами настолько жадно, что Эно чувствовал себя голым. Несмотря на сомнительные комплименты, между ними зародились не любовные, а дружеские отношения. Сейчас Эндро Пулло беседовал с Лилоями, с которыми в своё время отказался иметь дела. Чтобы занять себя, заодно — отвлечься от дурных мыслей, Эно решил проследить за тем, как слуги накрывают на стол… …Гостей осталось вдвое меньше, чем рассчитывалось, да и те поторопились покинуть дом. Реха Бувса — как же здорово, что он здесь — сплетни не волновали, а Эндро Пулло увлёкся беседой с Лилоями слишком сильно и перестал считать время. Хлой ел мало и сидел, уставившись пустым взглядом в одну точку. На предложение прилечь он попросту отмахнулся, заявив, что это неприлично. Эно понимал его. Ему самому даже любимый блинчик плохо лез в горло, к тому же приходилось то и дело подниматься, чтобы проводить одного гостя за другим, снова и снова выслушивать слова сочувствия. Лилои и Эндро Пулло покинули дом последними, если не считать Реха Бувса, оставшегося по просьбе Эно. Напоследок Вальдар Лилой предложил помощь. Эно сухо поблагодарил его, зная, что не примет её. Не для того он избавился от собственного ребёнка, чтобы снова стать зависимым от семьи мужа. Теперь всё. Лилои в компании Эндро Пулло спустились со ступенек. Пора возвращаться в дом… …пустой и неприветливый. Отец больше не улыбнётся, когда Эно придёт к нему. Больше некому, как в детстве, рассказать об успехах — и не от кого услышать: «Так и должно быть. Мы учили тебя именно этому». Мариф Харро настоял, чтобы Эно не просто научился верховой езде, но словно прирастать к седлу. Тот клял его, когда каждая мышца болела после тяжёлых уроков — и в итоге благодарен, потому что во время путешествий в Линпы или на Арнезийские воды мог подолгу без устали любоваться прекрасными пейзажами. Временами он ненавидел отца, в частности за розги, а теперь ему казалось, будто он потерял опору — настолько, что невольно вырвалось: — Торх! Эно закусил губу, осознав, что его зов — это вырвавшееся наружу желание почувствовать, что он не один; что рядом тот, кто не даст ему упасть. Но Торх не такой, напомнил он себе, он сам бросил в грязь и растоптал его… «…но попытался исправить то, что натворил», — зазвучал в памяти голос Эрлона Лилоя, который, как ни странно, осудил не Эно за аборт, а себя — за то, что из-за нелюбви к Вальдару упустил собственного сына, решив, что тот вырос и совершал только взрослые, лишённые подлости поступки. Было бы лучше, чтобы Торх не услышал этот полный надежды зов, за который Эно мысленно обругал себя за слабость. Увы, надежда не оправдалась. Он остановился у ворот и, бросив несколько слов отцу, решительно направился к Эно, на ходу расстёгивая ворот серой льняной, взмокшей от пота рубашки. Поздно убегать. Эно, затаив дыхание, остался на пороге, не зная, как и чем объяснить свой зов. Слова сами пришли в голову, когда Торх приблизился: — Пройдёмся по саду? Хочу поговорить. Возвращаться в дом — верх глупости, отсылать Торха — тоже. Тот подставил руку, но Эно не взял её, сложил ладони на груди и направился мимо кустов роз в сторону оранжереи с её погибшими, так и не убранными растениями. — Говори, — не попросил, а затребовал Торх. Эно остановился и уставился на один из цветков, крупный и тяжёлый. Надо бы срезать, заодно — дать нагоняй обленившемуся Альпо. Обручальное кольцо на пальце не жало, не отяжелело. Оно просто ощущалось как никогда чётко. Эно крутнул его и заговорил, бегло, пока слова, которые пришли в голову, не вылетели из неё: — Ты хочешь — мы оба хотим — разойтись, но вышло так, что ещё долго это сделать не сможем по вине с моей стороны. Прости меня за то, что не могу освободить тебя… Ну или не прости, если не хочешь… — Просишь простить?! — перебил Торх. Вздохнув, он пригладил бороду — раньше у него такой привычки не было — и усмехнулся: — Ведёшь себя со мной, будто с невеждой, которому неведомы традиции. Обо мне не беспокойся: новую семью я создавать не намерен в ближайшее время. Да и после буду опасаться, что мой омега причинит невыносимую боль. Если уж истинный так поступил, что говорить о ком-то другом?! Опять напоминание, после которого Эно почувствовал себя полым сосудом. Тепло ладоней согрело низ живота, прогнало начавшуюся зарождаться боль, но не умалило ощущение пустоты. Вскинув голову, он заговорил: — За это я не прошу меня простить. — Он развернулся, чтобы пойти к дому. Дальнейший разговор не имел смысла. Заговорил лишь потому, что следовало что-то сказать: — Пока не забыл: спасибо тебе. — За что? — Торх не отставал. — За то, что заступился за меня. Эно замер. Благодарить мужа он не намеревался. Вышло само собой, и он испытал огромное облегчение, точно груз свалился с души. Торх открыто не признал, что причастен к изнасилованию Эно, но и не отрицал. — Не ожидал! — съязвил он. — Думал, обидишься за то, что я разогнал гостей. Вот на это Эно точно не обижен. Он хотел, чтобы вокруг него осталось как можно меньше людей, а лучше — никого, и его желание почти исполнилось. Распрощавшись с Торхом, он скрылся за тяжёлой резной дверью дома. На его счастье, Рех Бувс не ушёл. Тот немедля согласился уделить время Эно, и оба удалились в гостиную. Дав задание слуге заварить чай, Эно, устроившись в кресле, приготовился слушать. Лекарь не разочаровал. — По поводу ваших опасений, — завёл он разговор строго по делу. — Я осмотрел Хлоя Харро и готов заверить: он переутомлён, но здоров. Его сегодняшнее состояние вызвано горем. Успокоительные капли, конечно, хорошо, но ему поможет только отдых, отдых и ещё раз отдых, лучше в Линпах или на Арнезийских водах. Эно сморгнул, не веря ушам. — Почему именно там? — уточнил он. — Потому что здесь всё будет напоминать ему о смерти мужа, а переживания не поспособствуют восстановлению. Эно снова, невзирая на то, что сидел, ощутил, что у него ушла из-под ног почва. Заплатить за пансионат, нанять экипаж — на всё это нужны деньги, и немалые… …которых, увы, нет. Растерявшись, он едва не позабыл о себе. Благо Рех Бувс никуда не торопился и охотно принял у Альбо чашку с ароматным чаем. Если он и удивился, услышав просьбу, то не подал вида и согласился. Можно не опасаться, что он выдаст кому-нибудь тайну Эно: лекари давали какую-то клятву, обязывавшую их молчать. Сколько чужих секретов хранил Рех Бувс, представить сложно. Проводив его, Эно проследил взглядом за слугами, убиравшими снедь со стола, после отправился к папе, у которого никого, кроме него, не осталось. Хлой не сразу позволил ему войти, а когда разрешил, Эно заметил, что он обрядился в вишнёвого оттенка халат, хотя ещё не стемнело — летом закат наступает поздно. Он весь съёжился, спина, которую он заставлял сына всегда держать прямо, сгорбилась. Бессильно опустившись в кресло, Хлой заговорил: — Если хочешь узнать, что сказал Рех Бувс, то… — Я с ним уже поговорил, — перебил Эно и прислонился к двери. — Вот как? — Хлой заморгал — часто-часто. На его лбу выступил пот, и он стёр его измятым носовым платком. Странно, если учесть, что ему, здоровому, опасаться нечего. — Значит, знаешь… А я не представляю, что дальше делать. Он отшатнулся, когда Эно, приблизившись к нему и устроившись на подлокотнике, попытался приобнять. — Я тоже не знаю, где взять деньги на поездку в Линпы или на Арнезийские воды, но что-нибудь придумаю, — пообещал он, хотя не представлял, где достать такую сумму. Вальдар предлагал помощь, вертелось в голове, и Эно поймал себя на том, что готов унизиться и попросить у Лилоев денег. — А я знаю, — проговорил Хлой. Огромный груз свалился с души Эно, когда он услышал эти слова. — И где? — нетерпеливо уточнил он. — Где-где? Думаешь, мы потянем этот… — Хлой обвёл рукой спальню, — дом и сможем содержать слуг? Как думаешь, почему Альпо отбился от рук и запустил сад? Потому что, видите ли, ему мало стали платить. Нет, ты слышал?! При отце он не посмел бы!.. — Что?! — Эно не поверил ушам. В доме, где он родился и вырос, будут жить другие люди? Ни за что! Несчастный Мариф Харро едва успел умереть, как в очередной раз перевернулся в гробу. — А ты думал, что после болезни отца, похорон и потраченных на еду для поминального стола (которая — заметь! — пропала даром) у нас прибавится денег?! Или твой старый хрыч начнёт платить больше?! — Хлой резко вскочил и, зло сверкая зелёно-карими глазами, громко заговорил — почти закричал: — Этого могло не быть, если бы тебе не вздумалось разойтись с Торхалом! — Беспомощно вскинув руки, он успокоился и сник, после, подойдя к Эно и взяв того за плечи, запричитал: — Умоляю, сынок, вернись к нему — и ты спасёшь этот дом. Я всё сделаю, чтобы он простил тебе гибель вашего ребёнка. Полы халата разошлись, обнажив крупный, тёмный выпуклый (что неудивительно: он в своё время вскормил Эно) сосок. Хлой отстранился спешно запахнул их, после подошёл к окну, откинул портьеру и уставился на сад. Очередной комок подступил к горлу Эно. Когда он принимал решение порвать с Торхом, не знал, что жить самостоятельно, значит, принимать решения, размышлять, на что поесть, чем заплатить слугам. В придачу одежда имела свойство истираться и выходить из моды. Эно носил её, потому что другой не было, и терпел насмешки Илле… …который прятал под глухими воротами, длинными рукавами и пудрой синяки. — Ты прав, мы не потянем этот дом, — решительно заявил он. Соскочив с подлокотника и одёрнув подол траурного одеяния, он добавил: — Маленькую квартиру мы сможем себе позволить, да и Аликар — раб, а не слуга. Он от нас никуда не денется. Квартира — не большой дом с садом, но всё же крыша над головой. Торх хотя и не из той породы, кто бил того, кто слабее него, однако способен испортить чужую жизнь чужими руками, да и наверняка не раз попрекнёт сыном, который никогда не родится. Такой жизни Эно не хотел. Вырученных от продажи дома денег хватит и на маленькую квартиру, и на поездку для папы. Но над этим он поразмышляет после того, как горечь утраты уйдёт, уступит место планам, как жить дальше. Пока следовало приложить усилия, чтобы оставшиеся с поминального ужина блюда не испортились. Спустившись, Эно дал указание Альбо упаковать их… …а после — отправить в приют для бездомных, которым плевать на глупые предрассудки и которые обрадуются сытному ужину.