Чепуха

      Ещё одна маленькая веточка лежала в низкой кучке: самая коротенькая; листья были потрепаны, и кора выглядела как-то... бледно... для коры... дерева. Подмечая те же детали, Раф больше морщился и, приопустив книжку, перевёл взгляд на возлюбленного.       Он, осторожно ногтями задевая крону, напоминавшую расплывчатое облако, шибко наклонялся вбок, и шустрый взор смотрел на картину, творившуюся под листьями. Прошло пару секунд, глаза пару раз обводили одно и то же место, и Лео довольно улыбнулся, как будто выучил очередной — отнюдь не жутко сложный — урок.       Стучал по твёрдому переплёту, как по столу. Ступня под поверхностью стула дёргалась и чуть ли не больно задевала деревянную ножку.       Раздался хруст. Опять.       — Так, — Рафаэль уже окончательно оставил книжку валяться без его присмотра, — что с тобой, — кивнул на слушателя, сразу на него выпучившегося, — и этим деревом, — и после, следовательно, на предмет увлечения.       Слушатель взирал на него долго, много моргая. Уронил взгляд на веточки и потом снова по́днял на собеседника. Ещё раз.       Собеседник ждал, притягивая лапы к себе.       — А что с ним? — нахмурившись в чистом замешательстве, Леонардо ещё ниже качнул головой.       — Ну, — мастер сай пока что успел сложить руки на груди, с непониманием, которое больше походило на неприязнь, судя по грозно опущенным, надбровным дугам и больно широко растянутому рту, морщинами на носу, — ты уделяешь ему, — зашевелил головой туда-сюда, — столько внимания.       И замолчал, даже конец фразы не протянул хотя бы на полсекунды. Однако не это заставило слушателя выпрямиться и ещё шире распахнуть глаза, ими же медленно рассматривая фигуру напротив. Рот открылся — слова появлялись поздно:       — Т... ты... ты что, — ещё больше времени потребовалось их выговаривать ровно, что особо не вписывалось в общий вид — это был красноватый цвет, загоревшийся на кончиках щёк, — ревнуешь меня-я к?..       — Да нет же! — его всего передёрнуло: и черты кривились, и руки задрожали, стукнулись о стол; скорее походило на то, что не знал, куда себя следовало деть. — С чего ты взял вообще?!       В последний раз его голова развернулась влево, и пылкий взгляд был устремлён туда же. Ещё более пылкими оказались щёки, которые Раф — явно неосознанно — надул. Пальцы стучали по согнутым рукам, и он так и ожидал услышать извинения за настолько бесшабашные теории.       Тем не менее Лео на эти судороги и напыщенную обиду среагировал никак: ну, кожа на лице, конечно, вновь приняла́ обычный цвет, но в остальном изменений не наблюдалось.       Спокойствие было всегда сильнее возмущения — таким образом Рафаэль проиграл.       Он бросил взгляд на тихого собеседника, разжевал то, что раньше не желал проглотить и, поёрзав по стулу, намного скромнее продолжил:       — Я просто не вижу в этом смысла, — и сразу отвёл эту скромность в тот же самый бок, — и всё.       Ещё немного — может, ради потехи — Леонардо молчал, опуская глаза на любимое растение. Оставил на столе, рядом с прямоугольным горшочком, ножницы: они лежали параллельно.       Возлюбленный не сдержал себя от косого наблюдения.       — Это расслабляет меня.       — Расслабляет, — будто это растение сказало за собеседника, что оно, видите ли, доставляет его возлюбленному удовольствие, Раф уронил тяжеловатый от недоверия взгляд на ухоженную кронку.       — Да, конечно, — собеседник же воспринял одно слово, точнее его интонацию, как вопрос, полный умудрённым изумлением; мало возвысил прямой, указательный палец. — Представь, — вдруг отвёл взор, — э-э... — насупился и прислонил тот же палец, сначала его согнув, к подбородку и не тёр, чтобы сложную мысль не спугнуть. — А, — щёлкнул и заново обратился к слушателю, — представь, что ты вычёсываешь Кланка, и о-он, — опять отвёл, но не слишком далеко, слабо зашевелив пальцами, как букашка своими конечностями, — мурлычет у тебя на коленях. Это же успокаивает, — и теперь, почти выпрямив ладонь, развёл ей в сторону, — верно?       — Успокаивает, ну-у, — слушателю надоело таращиться на переливавшиеся в озарении листики, и он попросту устремил взгляд на бессодержательное пространство между его книгой и горшком; когда ещё и понурился на несколько миллиметров, он не говорил, а бормотал, — да, наверное.       — Но в отличие от Кланка, — Лео наклонился к столу, при этом держа то же самое расстояние между собой и карликовым деревом, и здоровая зелень отражалась в его глазах, — они ещё и приносят эстетическое удовольствие, — голова медленно наклонялась, и перед ним мешкотно и сильно менялось всё изображение, и отражение замерцало ярче. — Оно красивое, и с него невозможно оторвать взгляда.       Раф дёрнул лишь веками, чтобы после моргания следить за собеседником, скрывшимся будто за кустами.       — И тот факт, что ты сделал его таким красивым, доставляет ещё больше удовольствия. Плюс… это что-то вроде уборки, а что может быть лучше, чем смотреть на что-то после хорошей уборки?       На это у слушателя не было ни какой-то колкости, ни какого-то грубого бормотания, ни «может быть», «наверное», «ну не знаю». Молчание поэтому оказалось ответом, пока он старался поменять предмет интереса, что, будем честными, не очень хорошо выходило.       Ответ не устроил Леонардо, и тот, чуточку приподнявшись, чтобы было видно ничем не испорченный взор, глядел на возлюбленного:       — Возможно, — приподнялся ещё выше, и улыбка отныне была видна лучше, — ты хочешь попробовать?       — Я? — он дёрнулся, будто возлюбленный состроил жуткую рожицу; чем острее об этом думал, что являлось очевидным с протекавшим временем, тем больше отодвигался. — Попробовать?       — Разумеется, — Лео ладонями несильно врезался в стол, и ножки блёкло задрожали, — а что в этом военного?       И поднялся, отошёл мелким шагом влево — стул, место перед пушистой и строгой кроной, стало свободным. И рядом с этим местом, возле ствола, маленькой кучки веточек, ножниц, по глади неслышно хлопала ладонь, и мастер меча улыбался хоть и несильно, но по-своему лучезарно:       — Есть ещё одна засохшая ветка, — всё сильнее стремясь завлечь, напоследок кивнул на мебель с эстетикой, завлекая красивыми обещаниями, — а потом я могу научить тебя поправлять крону.       — Научить меня, — усмехнулся Раф не от уморы или милой мордашки, отводя взгляд на стену и горбившись, — вот как.       Поднимался заторможенно, без особого желания, но что стоило поделать, его та самая милая мордашка его вынуждала. Когда мастер сай подошёл к столу и стоял в противоположной стороне, картина выглядела так, будто это он предлагал Леонардо побыстрее присесть. Но Леонардо эти намёки не понимал и просто таращился на того приветливо.       Для того, чтобы окончательно смириться со своей участью, он вдохнул:       — Так значит, — правой ладонью уцепившись за твёрдую спинку стула, неторопливо усаживал свой панцирь; покосился на возлюбленного, — любишь Кланка вычёсывать?       — Во время вычёсывания, да, — тот посмотрел на выход, словно насторожился, вспомнив, что его мнение мог слушать их любимый, домашний питомец, — но после, — прищурился, — не очень, ведь все руки будут в шерсти.       — Ну да, — и он серо вылупился на листья.       Вслед за этим на них и выпучился собеседник, более бодрый.       Левая рука прилипла к столу, и правый локоть согнулся — он опускался, наклонившись к слушателю указаний, пока правый сгиб не давил на стол и предплечье не было отведено от растения:       — Возьми ножницы.       Раф ножницы подобрал, уже чуточку разжав лезвие.       — Наклонись немного влево.       Раф потянулся туда, куда и тянулся возлюбленный. Предплечье двинулось к стволу:       — Видишь её? — указательным пальцем тыкал на безжизненную веточку; голос слушателя не доносился, и Лео посмотрел на него.       Раф колыхнул левым плечом, и кожа на нём прямо морщилась от мурашек — тёплое дыхание продуло. Шибко близко Лео находился к тому: щека к щеке, и во взгляде переливалось его отражение.       Тем не менее он кивнул.       — Тебе нужно срезать её, — тот говорил как ни в чём не бывало. — Подожди.       Взгляд Рафа опустился.       Ладонь коснулась его кожи: немного провела, несильно остановилась.       — Не распахивай ножницы так сильно, — сжалась, — иначе ты можешь отрезать здоровую.       Его пальцы дёрнулись. Острый кончик чуть не задел кромку кроны. Он шевельнулся влево, немного подальше от больно увлечённого возлюбленного:       — Я понял.       — Лучше стараться держать голову прямо.       —... Ага, — он пока что опустил кисть, расслабляя запястье на гладкости.       Возлюбленный не желал отпускать его так быстро. Являлось необходимым долго, благодаря чему он почти не вздымал грудью, переводить нагревавшийся дух.       — Итак.       Пол внизу, возле него, зашуршал. Пальцы Лео отпустили его, но до сих пор покоились на коже.       — Подожди секундочку.       Эти пальцы медленно проводили назад: задели запястье и остановились, сгибаясь больше; дальше шли вдоль предплечье, пока кончики едва не задевали начало его кисти. Ладонь снова сжалась на середине предплечья — отныне половина силы, которую он бы тратил на подъём руки и прочие манёвры, принадлежала возлюбленному.       Дыхание на шее — огонь во взгляде замер. Напрягся. Рафаэль ощущал, как близко подбородок мастера меча находился к его плечу. До кожи ни лицо, ни дыхание не дотрагивались до него настолько сильно, как запах — у запаха будто имелось отдельное, незримое тело.       — Так будет лучше. Чтобы я тоже видел.       И голос, с которым выходивший воздух становился горячее, был его оружием.       И голова его наклонился к нему. Это было уже не просто щека к щеке — это было висок к виску.       Настолько неспокойная обстановка оказалась у самого уха, настолько Раф ослаб от этих неосознанных нежностей, что предплечье его поднимали без трудностей, что на́чал говорить на вписывавшиеся темы:       — Значит, — пальцы местами стискивали неудобную пластмассу и потом ничтожно расслаблялись, — тебе коты по душе?       — Чтобы именно моё любимое движение, — тот отозвался громче прошло раза, и что повлияло, близость или замутнённость, осталось загадкой. — Я бы сказал, что они у меня на втором месте, наверное. Я больше люблю рыб.       — Рыб, значит, — опуская голову, он прежде всего втягивал её в плечи. — Что-то в этом есть: они красивые.       — Да. Слышал когда-нибудь о Голубых Гуларисах?       Мастер сай покачал головой.       — Они очень красивые.       И он промолчал.       — Так, давай обратно к делу.       Он поджал рот.       Ладонь Лео достаточно нагрелась, и она сжигала его кожу: даже настолько темноватый цвет изменился из-за прикосновения. И нагретость эта сжигала не только снаружи, но и внутри — в горле пылала сухость, и он без остановки и, к счастью, мало заметно старался её проглотить и похоронить в желудке.       Невзирая на то, что перед ними неподвижно росли листья, которые должны были освежать дух вокруг, этот дух оказался затхлым от жара. Всё душило.       На самом деле, единственным виноватым очутился Раф, у которого щёки горели слабым, но сокрушительным жаром.       Было трудно заметить начало пальцев — они скрылись за растением. Однако переливавшееся лезвие железа — нижний кончик уже тыкал в тонкую кору.       Послышался смех.       Он вздрогнул. Напряг сгибы пальцев, но их не сжал. Повернулся к возлюбленному:       — Чего?       — Нет, просто, — ладонь слишком мягко проводила по его предплечью, и круглый взор Раф устремился на неё тут же, — твоя кожа сливается с листьями.       На шее, сбоку кадыка — там случилась судорога.       Вторая кисть, ранее опиравшаяся на спинку стула, без удобных или неудобных чувств задевавшая панцирь, легла на левое плечо. Нажимала — он, потеряв над ним мощь, покорно его опускал. Выпучивался на раскрывавшееся лезвие.       — Теперь аккуратно... — он говорил чересчур тихо. Это было слишком. Это был шёпот. Почти шёпот.       Раздался треск.       Кожа предплечья возлюбленного побледнела.       На чёрную землю, окружавшую ствол, упала веточка с ярко-зелёным листьями насыщенно-коричневой корой.       Пальцы Лео разжались. Раф отвёл ножницы от растения.       Никто следовавшие десять секунд не проронил ни слова. Двоица пялилась на результат.       — В общем, эти твои Голубые Галуриски? Я их достану.