Тюрьма «Алиент-Крик»

Если на обед Сиэль видел перед собой огромную очередь, напоминавшую гусеницу, то за ужином это неуклюжее разжиревшее насекомое осталось позади. Биг-Бен и Бард самые первые несут подносы к поварам. — Кыш-кыш, — разгоняет очередь здоровяк. С двумя подносами он похож на снегоуборочную машину. Зэки, как хлопья, разлетаются в стороны, никто из них не возражает поделиться местом и уступить. На ужин дают гречневую кашу, фасоль, апельсин и одноразовый стакан чая. Сиэль бегло осматривает пищу, ему все равно, что есть. Аппетита нет. Все мысли только о предстоящей встрече с Черным наедине: если это то, о чем он думает, то все пропало. Сиэля тошнит от одной мысли. Сам альфа ждет за столом. Биг-Бен должен принести его порцию: без чая, а со стаканом молока, переданным поваром персонально из кладовой. Черный, видимо, следит за здоровьем или ему не хватает кальция. Вайлет замечает это, как несправедливость, и подает голос где-то из середины гусеницы: — Эй, а мне можно молока? Почему нам не дают молока? — Прости, белое для белых, но когда придумают черное, так сразу и придешь, — шутит Биг-Бен. Дэдди одергивает Вайлета и тот замолкает. Сиэль семенит позади Биг-Бена, ощущая себя цыпленком под боком несушки. Габриэль и тут бы знатно посмеялся. Позади 301 идет карлик с ручными верзилами. «Тодд, кажется? Так вот Тодд сейчас, как самый младший цыпленок из вашего выводка, — звучит голос близнеца. — Возрадуйся, братишка, ты — самый мощный цыпленок из двух!» Сиэль пытается сосредоточиться на предстоящем, а не отвлекаться на потенциально возможные шутки Габриэля. Это сущее проклятие — иметь собственную копию с противоположным характером. Вы знаете друг друга настолько хорошо, что мозг произвольно проецирует реакцию второго. Особенно, в стрессовых ситуациях, когда необходима поддержка. Поддержка, которую в реальной жизни от брата никогда не дождешься. «Из-за твоей блядской поддержки я и оказался здесь», — гневно думает Сиэль. Он так сильно сжимает стакан с чаем, что тот расплескивается на поднос. Карлик тихонько свистит: — Кое-кто не в духе, а? Не боись, не отберу. Бэмби, да? «Что я слышу, ты только что выругался. Такому мама и папа нас не учили». — Вообще-то, я — Сиэль. «А что ты хотел? Тюрьма меняет». — Бэмби он, Бэмби, — оборачивается Биг-Бен. Тодд странно улыбается с ностальгией в голосе: — У моей младшенькой в спальне обои с ним. «Дай напомню, ты здесь всего несколько часов». «Почему в этом месте почти все знают о диснеевском олене? Разве это не странно?» «Лучше думай о том, как из беспомощного Бэмби превратиться в Грозного Си или Недотрогу от слов «не трогать, суки, а то пожалеете». А и да, прекрати выдумывать диалог с братом, который сейчас, скорее всего, попивает кислородные миксы на Багамах». «Вот говнюк!» — Бэмби, приехали. Паровозик сказал «ту-туу!» — голос Биг-Бена выводит из прострации. Оказывается, что все это время Сиэль, как цыпленок, бездумно следовал за своей несушкой, но они уже около стола с Черным, и все сидят на скамье, на ногах один только Сиэль. — Задумался, — поясняет он. Черный ухмыляется. Альфа первым делом отпивает молоко. Напиток едва не сливается с цветом лица. «Такая белая кожа», — замечает Сиэль. Он садится рядом и раскладывает столовые приборы. Есть не хочется. Пока он возится, ставя перед собой полную посуду, Биг-Бен уже расправляется с кашей. «Так быстро есть просто невозможно!» — Если хочешь, можешь съесть мою, — Сиэль отодвигает от себя тарелку. — Ты не голоден? — Что-то нет. — В первый свой день я ни крошки не съел, — говорит Бард. — Так всегда бывает. — Ну, мне повторять не надо, — здоровая ручища тянется к каше. Сиэль одаривает ее и миской с фасолью. — А как же диета? — щурится Черный. Здоровяк поднимает вверх указательный палец и заявляет: — Я решил, что недоедаю и пухну не от изобилия калорий, а от их недостатка. — Такое бывает? — Еще как. Я живое тому подтверждение. — А я читал, что нужно жевать долго, — говорит Бард, — сто раз прожевал и только потом проглотил. Жевки считаешь. — Знаешь, — вздыхают в ответ, — я очень лояльный человек и понимаю всяких любителей бдсм, даже вегетарианцев, но сто раз жевать — верх извращения! По-моему, такие люди опасны, и их надо изолировать от общества. Ты сам пробовал жевать по сто раз? Долго жуют только те, у кого скопилось много негативных эмоций. Вот их они и выводят через движения челюстями. Злые люди! Возможно, потенциальные Адольфы. Кто знает, что они думают, пока жуют? Ясно, что ничего хорошего! — Я не пробовал жевать так много, у меня челюсти болят, — отвечает Бард, — но слышал, это помогает. Желудок испытывает чувство насыщения не сразу, поэтому, чем медленнее ешь — тем лучше. — Нет-нет, еда — это аналогия секса! — возражает здоровяк. — Я привык все делать, как зверь. И ем тоже, как зверь, — он облизывает ложку, — не люблю все эти вошканья и сюсюканья, я же не девственница, которую надо жамкать полчаса перед тем, как сделать дело. — Тогда моя каша — тоже горячая натура. Какая-нибудь испаночка, — ухмыляется Бард. — Buen provecho, señor [«Приятного аппетита, сеньор» — исп.]. Бард даже есть начинает бодрее. Вот что значит правильный стимул. «Ну и фантазеры», — Сиэль вяло цедит чай с края стаканчика. — А вот Бэмби нынче даже не котируется, — отмечает Биг-Бен, затем смотрит на Черного, который неторопливо очищает апельсин. Альфа предупреждает вывод: — Чтобы вы там не подумали, извращенцы, я уже по второму кругу. Мужчины уважительно присвистывают. Со стороны раздается шум. Леон Маран. Он забился в углу столовой, и его обступило трое зэков из свиты Тодда. Тугая тонкая косичка колышется на фоне холодных стен. Как тонущий — в бревно, тонкогубый вжимается в скамью. — Этот апельсин довольно большой, не находишь, Тодд? — спрашивает один зэк у карлика. Тот кивает так, что косичка дрожит: — Выращен на солнечной плантации в Бразилии. Очень крупный экземпляр. — Как думаешь, Тодд, этот апельсин хочет быть съеден таким подозрительным дохляком? — Не думаю, Маркус. Бразильцы много сил вкладывали, выращивая сей спелый фрукт. Он выращен с любовью для хороших-плохих мальчиков, но точно не для плохих-плохих. — Тогда может запихать его в другое место? — Будет апельсин-камикадзе… — На что смотришь, Бэмби? — спрашивает Черный. — Там… — Разверни голову к своему чаю. Если не будешь апельсин, отдай нашему недоедающему. Это означает не пялиться по сторонам? — Ладно. — Давай-давай! — Биг-Бен жадно ловит цитрусовый. Ни он, ни Бард, ни альфа не смотрят в сторону Леона Марана, как и остальные заключенные. Это даже похоже на странную постановку, ведь надзирателям тоже все равно. Эдвард прикрикивает на Тодда и остальных только когда вся еда кончается на подносе Марана и оказывается на нем самом. Сиэль испытывает дискомфорт от ощущения, что он как никто другой причастен к травле. Странное чувство возникает снова: педофила Марана не жаль, а с другой стороны — творится что-то неправильное. «У меня есть дела поважнее», — одергивает себя Сиэль и поглядывает на Черного. Происходящее так непохоже на жизнь Фантомхайва: сложно поверить, что через пару часов с ним случится самая ужасная вещь на свете. Как низко нужно пасть, чтобы пойти на такое добровольно? «У меня нет выбора. Нет выбора». С одной стороны половина тюрьмы в лице Крэга и Лондона, десяток таких, как они, с другой — безразличные надзиратели. Если бы только Фантомхайв мог позвонить… но что это решит? Никто не спасает новенького от мерзкой участи. «Я не первый и не последний», — стоит только оглянуться на группу опущенных. Полагаться на себя? Это даже смешно, что противопоставить силе? Кажется, его сейчас вырвет. Тогда притвориться, что ему нездоровится? Перенести зловещую встречу, выиграть время, а после позвонить адвокату, возможно, он добьется… Чего? Дьявол! « — Тебе нехорошо? — спрашивает воображаемый Черный. Он отвлекается от поедания сочных долек и почти заботливо смотрит на шестерку. — Тошнит и живот болит, может, перенесем встречу на завтра?» По недобро сверкающим глазам ответ очевиден. Себастьяну все равно, как чувствует себя подстилка: — «Какая жалость, ну, придется тебе разобраться с собственными ощущениями в процессе. Только постарайся не заблевать пол, иначе будешь убирать языком». Хоть Сиэль и слышал такие диалоги в фильмах, но они с чрезмерной гармоничностью накладываются на образ местного альфы. «Нет. Договориться не получится, только если отстоять свое достоинство. Но как?»

***

После ужина Биг-Бен и Бард идут в душевую. Сиэль рад этой идее, ему кажется, что средство от паразитов не смылось до конца, а за день пристала новая грязь: пот и пыль со всей тюрьмы. К тому же, в столь многолюдное место лучше идти с тем, кого хоть немного знаешь. Черный не идет с ними. Бард объясняет, что тот любит принимать душ прямо перед сном, в одиночестве. У альф свои привилегии: от индивидуального молока до одиночных ванных процедур. Биг-Бен распахивает большие двери: — Добро пожаловать в чистилище. — Из помещения доносится шум воды и голосов. — Здесь каждый пытается очиститься насколько силенок хватит. Первая часть помещения — раздевалка. Скамьи, раковины, развешанные по стенам металлические зеркальные пластины вместо зеркал. Вторая — открытая душевая без кабинок. Людей много. Нагих и пока еще одетых. Тела разных оттенков и комплекции издают разные запахи, и у них разные голоса. Кто-то напевает песни, кто-то обсуждает новости, кто-то одалживает: «Извини, чувак, свое мыло не даю». — «Но мне кусочек на раз, я свое потерял». — «Не, не даю, попроси у других». А кто-то пытается вернуть: «Я тебе на той неделе давал щетку? Давал. Где моя новая?» — «Полегче, куплю завтра, обещаю!» — «Лучше купи, иначе я этой щеткой начищу тебе все, что нужно». Сиэль теряется. Он прижимает к груди свои полотенце, мыло с зубной щеткой и пастой. Биг-Бен проталкивает юношу вперед. — Живее, Бэмби, чего как вкопанный. Бард чему-то смеется, бурча под нос: «Бэмби». Оба раздеваются. — Ты так и будешь стоять? — качает головой здоровяк. На его жировых складках пристал ворс от тюремной формы, а кожа лоснится от жира. Бард в резиновых тапках шлепает к душевой лейке. Сиэль неловко раздевается, он ловит на себе чужие взгляды — хоть они и слишком мимолетны, но все равно не по себе. — Ты что делаешь? — Биг-Бен возвышается над ним, как все та же наседка. — Что? — пищит Сиэль. Живот здоровяка задевает его руку. — Ты зачем босиком встал? Хочешь грибок? Запомни: тапочки — твои папа и мама. — Понял, — юноша шмыгает в шлепанцы. Здоровяк качает головой, мол, как такие вещи можно не понимать? — Ты с какой планеты свалился? В бассейн никогда не ходил? — Нет. — Ну и дела. Значит, плаваешь, как топор? — Что-то вроде. Здешнее мыло пахнет едва ли лучше, чем средство от паразитов. От аромата щиплет глаза и пробивает нос. «Да из чего оно сделано?» Меньше всего хочется намыливаться скользким вонючим камнем. У этого мыла даже края острые. Юноша нюхает и морщится. Биг-Бен подмечает: — Как говорил один мой кореш, это мыло воняет свежей корюшкой. — Что это? — Рыба такая. Пахнет огурцом. А этот огурец, в свою очередь, пахнет зимней свежестью. Теоретически все верно: мыло несет свежесть, но оно же воняет и рыбой. Что-то тут не так. Сиэль фыркает: «Да уж». Здоровяк спрашивает: — А ты, случаем, не из богатеньких мальчиков? — Просто потому, что привык, что мыло пахнет по-другому? — Я ловлю мелочи. Собираю пазлы, потом из них склеиваю портреты. — Я обычный. И мой портрет — тоже. — «Нужно отвлечь его от своей персоны». — А почему Биг-Бен? Здоровяк как будто только и ждал этот вопрос. — Слышал миф, что у всех больших-бооольших мальчиков — маленький? — спрашивает он и играет бровями. — Так вот, это не про меня! Чей-то локоть прилетает в бок Сиэля. Это Бард: — Биг-Бен идет, земля трясется, бьют колокола. Великан встает в позу, расставляет ноги и упирает руки в боки: «Да, а вот это — про меня!» «Лучше бы не спрашивал!» — Сиэль отворачивается от зрелища «большой башни». Он тщетно пытается отодвинуться подальше от двух голых и намыленных тел. — Кстати, про мыло, — добавляет Биг-Бен, — есть же местный чудо-магазин, купи там нормальное или даже гель для душа, шампунь. Это прозвучало, как манна небесная. — Здесь есть магазин, правда? — Конечно. Предметы первой необходимости, кое-что из жратвы, щетки, бумага… Были бы деньги. — Звучит здорово. — Крекеры с тунцом только не бери, от них жуткая изжога и вздутие живота. Лучше те, что с луком. Они даже на чипсы похожи. — Буду знать. — О! И бери синие щетки. Там есть еще красные и зеленые, но ходят слухи, что они ломаются. — Да они все одинаковые! — отмахивается Бард. — Это все брехня. У меня зеленая щетка уже год. — Значит, ты счастливчик, а остальной половине тюрьмы не повезло. Здесь все ходят с синими щетками. — Потому что синий цвет — это по-мужски. — Стереотипно, — вздыхает Биг-Бен, намыливая подмышки. Они громко хлюпают. — Мой прадед признался, что всю жизнь любил розовый, хотя сам был военным. Суровый мужик. Кто бы мог подумать, что — розовый цвет? Да у него весь дом был в черной коже и охотничьих трофеях, а он тайком находил отдушину, коллекционируя «Хэллоу Китти». Здоровяк качает головой: «Розовый, это же надо!» — А ты какую зубную щетку возьмешь, Бэмби? — интересуется он так, будто это важно. — Наверное… синюю. Бард снова толкает в бок, да так, что Сиэль поскальзывается: «Вот это по-мужски!» хвалит он. Мыло летит к кружку слива, а сам юноша чудом едва успевает зацепиться за стену. Здоровяк хохочет: — Вот сейчас ты похож на Бэмби! Помнишь, когда он впервые ступил на лед. Ноги разъезжаются… — Ха-ха, — Сиэлю совсем не весело. Он жалеет, что выбрал не самое удачное место для принятия душа. Он пытается поднять мыло, но оно выскальзывает. — Правильно, мыло лучше не терять. Зацепи когтями или, вернее, копытцами! — Биг-Бен даже хрюкает от смеха. Когда, наконец, мыло удается поднять, Сиэль с отвращением замечает на нем чьи-то пучки волос. Возможно, даже не с головы: одни в форме лапши, другие рыжие, как кокосовые волокна. — Ну и гадость! — охает он. Позади раздаются голоса: — Как ни крути, но Черному досталась хорошая задница, девчачья. — Как свежий и гладкий персик. — Жаль, тощеватая. Сиэль боится оглядываться, но осознает, что все еще стоит на карачках перед сливом: «Черт!» Он смывает волосы с мыла, стараясь не думать, где они произрастали, и торопливо собирается, заворачиваясь в полотенце. — Ты куда? — Бард поворачивает голову. — Мне п-пора. — А точно, — припоминает здоровяк, — тебя же Черный ждет. Он терпеть не может, когда опаздывают. — Я т-так и подумал, — Сиэль хватает ванные принадлежности и шлепает в раздевалку, где одевается. Наспех натягивает футболку и форму, зашнуровывает ботинки. Как стыдно. И Бард, и Биг-Бен понимают, зачем именно он навестит Себастьяна. «Я для них всех и правда беспомощный мультяшный олень над которым можно смеяться да использовать, как угодно». Теперь тошнота крайне настойчиво подступает к горлу, и Сиэлю срочно нужно в туалет. Он идет к двери, когда она распахивается, и внутрь втискивается, влетает толпа. Юношу оттесняют назад. — Тащите сюда! — Закройте дверь! — Ты постой на шухере! Никого не впускать! — это кому-то приказывает Маркус. Его лев теперь спрятан под формой. Тут же стоят Дэдди и Тодд. — А выйти можно? — просит Сиэль, но его никто не слышит. Тот, кому поручили быть на шухере, запирает дверь на швабру и выглядывает через приоткрытую щель наружу. «Ясно». Люди скапливаются в центре раздевалки. Коленями на пол ставят пойманного Леона Марана. Вид у него ужасный. Губа рассечена, видимо при сопротивлении, лицо белее мела. Он пытается о чем-то сказать, но сдавленным шепотом. Маркусу это не нравится, поэтому он двигает кулаком ему в лицо, и тот замолкает. Сиэлю мерещится запах аммиака. — Он пустил в штаны! — смеется кто-то из темнокожих. Вперед выходит Дэдди. — Ну, что, рад встрече? Первая ночь, — говорит он и хватает Марана за волосы. Сиэлю это движение знакомо не понаслышке, по коже головы проходит волна мурашек. — П-пожалуйста, я ничего никому не сделал! — вскрикивает тонкогубый. Он плачет. Оказывается, жалобный плач мужчины — это отвратительный звук и зрелище. — Нравится, когда тебя имеют в зад? Нравится ощущать в себе взрослых мужиков? — Нееет, о, нет, пожалуйста! — О, или ты не к этому привык? Любишь пихать в маленьких беззащитных девочек? А как тебе это понравится? — Дэдди дает знак рукой, и ему тут же подают швабру. — Кладите его! У Дэдди десяток вспомогательных рук, а у Марана нет ни единого шанса выбраться из душевой. Руки похожи на паучьи лапы: темные, белые. Они повсюду и как будто живут своей жизнью. Мужчину толкают грудью на мокрый пол. Раздается глухой удар и шлепок от соприкосновения кожи с кафелем. Тощий зад сверкает бледной кожей и прыщами, которые теперь смотрят в потолок. — Нееет, неееет! — захлебывается Маран. От криков он содрогается, напоминая задыхающуюся на песке рыбину. Песок до того нагрет люминесцентным напором ламп, что превратился в гладкую твердь, по которой разливается вода. Вода и кровь, слюна и слезы. От плохого предчувствия Сиэль вжимается в стену. Кровь леденеет в жилах от душераздирающего вопля. Крики глушат руки. Кто-то запечатывает рот кляпом из носков. Черенок от швабры едва ли встречает отпор. Что-то хлюпает, затем корпус Марана выгибается вверх и падает, после чего замирает. Черенок шлепает вперед-назад, дерево быстро окрашивается в красный и коричневый. Пахнет дурно: мочой и дерьмом. — Сколько кровищи! — не то восхищается, не то недоумевает Вайлет. Он помогает помощникам, но на деле только бегает вокруг. Он очень хочет быть причастным к банде, мстящей во имя справедливости. Сиэль прикусывает язык, чтобы сдержать спазм. Еще никогда в жизни ему не было так страшно. Слезы против воли подступают к глазам. «Эй, нет! Нет! Что угодно, Сиэль, но только не плачь! Не смей при них плакать!» — Глядите, да ему нравится! — кричит Маркус и пинает лежачего в пах. — Хочешь еще? Кто-то из толпы пародирует тонким голоском: — О, да, вставьте в меня на полную катушку, разорвите полностью все кишки! Ведь я для этого родился! У Марана выступают вены на висках и лбу, а глаза напоминают шарики для пинг-понга. Пол под ним медленно превращается в алую лужу. Когда черенок швабры брошен на пол, Тодд достает из-за пазухи дитя бразильцев и кладет на пол. — Еще это! Мы поспорили. Зэки улюлюкают, идея им очень пришлась по вкусу, звучат вопросы, как это сделать и возможно ли. За ужином Марану как будто нарочно достался самый огромный апельсин. Даже альфе дали поменьше. «Отвратительно! Они же не всерьез?!» — Сиэль ловит взглядом Барда и Биг-Бена, те стоят в стороне и только наблюдают, как и многие зэки. «Почему у них такие спокойные лица?» Вряд ли Маран соображает, что ему угрожает круглая сфера в анусе. Он подтягивается на руках вперед. Тупая мысль «уйти от опасности», инстинкт, заставляет хотя бы ползти прочь. Зэки не останавливают жертву, только наблюдают и смеются. Они знают, что мухе с оторванными лапами далеко не уйти, они даже вытаскивают кляп изо рта: у Марана все равно нет сил, чтобы кричать в полный голос. Он хрипит что-то несвязное и пускает пенящиеся слюни. Из всех людей, тонкогубый выбирает одного человека. Сиэль отодвигается подальше, когда рука пытается схватить его за ногу. — Кнопка… Наж-…ми… Сиэль оборачивается к стене: рядом под пластиковым корпусом и правда алеет кнопка тревожной сигнализации. Вся тюрьма поднимется на уши, и у Леона появится шанс выжить. «Нет, не трогай… не трогай меня!» Юноша пятится в сторону. Маран умоляет взглядом. Этот взгляд хуже, чем у побитой, тощей собаки: — Я тож-… чел-…к, я хочу жить! Наж-… кнопку, не берии грех на ду-…уу. Марану потребовались все силы, чтобы исторгнуть эту фразу. «Его же убивают! Чтобы этот человек ни сделал… я не хочу видеть его смерть и быть причастным к этому!» — У Сиэля кружится голова от вида крови. Ее так много… — По-моги… Вот-вот внутри что-то лопнет, рука дрожит от натянутого струной сомнения. Это похоже на срывающийся крик: «Будь что будет». «Это же человек… живой человек, как я!» Внезапно рядом оказывается нечто огромное и мягкое, оно оттесняет Сиэля подальше, прочь от кнопки и тонкогубого. Биг-Бен. Маран ловит взгляд Сиэля затуманенным взором и падает без сознания. Зэки разочарованно протягивают: — Ну вот! — Приведите в сознание! Марана оттаскивают за ноги обратно в лужу. Сиэль не может поверить глазам, но мужчине действительно заталкивают в задницу апельсин, помогая шваброй и руками. — Победа за мной! — кричит кто-то. — Фу, ну и вонь! — морщится Вайлет. Раздаются хлопки: ладони по щекам. — Эй, скотина, открываем глазки! Не каждый день в твоей жопе случается солнечная страна! Маран что-то сипит и вновь теряет сознание. А может, — не сознание. Крови чересчур много. Сиэль больше не может смотреть, его выворачивает наизнанку. Бард прикрывает юношу собой, а Биг-Бен качает головой: — Говорили ему не есть фасоль, она попахивала! Зэки бросают тело со словами: «Кончился. Уходим, быстро». Дэдди напоследок плюет на Марана. Вайлет повторяет за ним. Он напоминает шакала, пресмыкающегося перед тигром. Все утекают из душевой. Биг-Бен и Бард выводят Сиэля за собой. — Ты что это удумал там? — спрашивает здоровяк, когда они уже приближаются к камерам. — Ничего. — Сиэль едва ощущает собственные ноги. Они шагают сами, куда ведут. — Я все видел. Ты хотел нажать кнопку. Ты знаешь, что в таком случае тебя бы не спас даже Черный? Ты хоть немного включай извилины, Бэмби! — мужчина шипит так, что капли слюны попадают на щеки Сиэля. — Но его убивали. — А тебе-то какое дело? Не лезь туда, куда не просят. — Я не привык смотреть, как при мне убивают человека. — Заткнись! Заткнись, заткнись! — Биг-Бен ощутимо прикладывает Сиэля к стене. — Ты очень много болтаешь там, где даже у стен есть уши, усек? А теперь иди в камеру a13 и будь хорошим мальчиком. Только не тем хорошим мальчиком, которым был для мамочки и папочки. Здесь все не так, Бэмби, и чем быстрее ты это примешь, тем лучше для тебя! — Я понял… Мне только надо отнести все эти вещи к себе. — Язык тоже ворочается сам собой, происходящее, как в тумане. Сиэль просто говорит то, что от него ждут. — Мне все равно, — пожимает толстяк плечами. Он и Бард уходят. Сиэль бредет в свою камеру. Внутри уже находятся Крэг и Лондон, без Финни. Они не участвовали в убийстве. А ведь убийством это и было. Жестоким, очень жестоким убийством. Есть хоть один человек на планете, который заслуживает такой смерти? «Боже, при мне только что убили человека! Еще днем я видел его живым!» Где-то глубоко внутри шевелится колкое: «Ведь если бы я не рассказал». И: «Но он же это заслужил, правда?» Сиэль складывает свои вещи и зачем-то машинально прячет зубную щетку за пояс штанов. Она смехотворная, едва ли не одноразовая, складная, крошечная, но с ней Фантомхайв ощущает себя в чуть большей безопасности. Хотя это слово и неприменимо здесь. Крэг преграждает выход. Сиэль надеялся на что-то другое? — Мне нужно выйти. Отойди. — Ну так иди, кто не дает-то? Наперекор словам Крэг не дает пройти: загораживает путь на любую попытку. — Меня ждет Черный. Не думаю, что ему понравится, если я опоздаю, — замечает юноша. Ему противно произносить эти слова, — в них затаился дурной смысл — но приходится. У Крэга не самые здоровые зубы, когда он щерится. — Ты прав. Он будет очень недоволен. Тебе придется объяснить, почему ты не прибежал обслуживать его хер. Предполагаю, что в здравом уме ты не захочешь соврать, якобы это я мешал тебе выйти? — Стукачей и лгунишек здесь не любят, — хмыкает Лондон. Он лежит на боку на кровати и читает журнал. Что-то про путешествия. «Это бесполезно, они не пропустят». Сиэль вынужден вернуться на свою койку. У него нет сил сопротивляться. Перед глазами все еще лужа крови, а в ушах голос: «Помоги». Оранжевый апельсин. Разноцветные руки — паучьи лапы. Красная кнопка. Шипение толстяка прямо в лицо. Обрывки сюрреалистического сна. Как там говорил Биг-Бен? По кусочкам собираю картины. Так вот, Сиэлю не нравится ни один натюрморт, ни один портрет. Даже собственный — вызывает отвращение. «Как я здесь оказался? Почему именно я?.. И что теперь делать?» Риторические вопросы. Он отворачивается к стене и прижимает колени к животу, нащупывает пальцами зубную щетку: единственное возможное орудие защиты. Если Крэг сунется, Сиэль запихает щетку прямиком ему в глазное яблоко. Он сможет. «Пусть только попробует коснуться меня!» Но: «Видимо, Черный обеспечит встречу моего лица с кафелем. Кафель… Ка-фель. Почти, как кафедральный собор. Встреча в кафедральном соборе. Один сплошной грех. Боже, что я несу? Возможно, стоило практиковать с Артуром анальный секс. Тогда не было бы так страшно теперь. О чем я только думаю? Прекрати! Пожалуйста». Сиэль пытается отвлечься от скользкого нечто, растекающегося по стенкам желудка и горла. С этим нечто он прожил всю жизнь, но никогда еще страх не достигал таких исполинских размеров. Он привык всю жизнь быть беспомощным тюфяком. «Тебе нужно собраться прямо сейчас, Сиэль! — раздается выдуманный голос Габриэля. Выдуманный дважды: потому что — нереальный и потому что — заботливый. — Стать сильным! Ты обязан! Дыши глубже». И почему ему не говорить с самим собой собственным голосом? Почему это должен быть обязательно Габриэль? Сердце готово вырваться из груди. Сиэль ловит малейший звук в камере: вот Крэг помочился в унитаз и спустил воду, затем встал около койки Лондона. Шелестит журнал: «Ты знал, что Биг-Бен это название одного из колоколов, а не вся башня и не часы?» — «Неа». Биг-Бен — реальный человек. Биг-Бен, прочитанный устами Лондона именно сегодня. Случайные совпадения? Цепляются, как маленькие пазлы. Как картина… во сне. И внезапно… По тюрьме проносится сигнализация. Она звенит в ушах и противно отдает в висках. Через вещатель раздается металлический голос: «Всем заключенным занять места около своих камер. Повторяю: всем заключенным немедленно занять места около своих камер!» Глупая надежда, вызванная животным страхом, надежда, что происходящее все еще может оказаться сном, схлопывается, как мыльный пузырь.