***
В кабинете начальника тюрьмы Алиент Крик пахнет сигарами. Начиная с порога, всяк вошедшего окутывает легкая дымка да оранжевый свет от нескольких настольных ламп. У стены с охотничьим трофеем — подвешенная голова носорога — стоит массивный стол из черного дерева. На нем несколько мониторов и коллекция каменных негритянок. Одна из них имеет экстравагантно оттопыренные уши, и на голове держит вазон с конфетами. Сиэль сразу узнает марку: это горькие ириски, которые противоестественно долго разжевываются во рту, а затем оставляют послевкусие бурбона и черешни. Сам начальник сидит в высоком кожаном кресле и перебирает бумаги. У него плотная фигура, обтянутая темным костюмом, которая, при приближении, пахнет одеколоном. В кабинет Сиэля впускают первым. Эдвард просто заводит заключенного внутрь и выходит наружу, запирая за собой дверь. — Присаживайся. Фантомхайв, верно? Юноша послушно садится на стул напротив. У монитора мерцает латунная табличка с массивными буквами: «Лайал Ф». — Сиэль Фантомхайв. А как вас зовут, мистер Лайал? — Фердинанд. Еще по пути сюда 301 ознакомился с шуткой: «Лайал снова залаял». — «У-у-у, берегись, гав-гав!» В сочетании с именем, такая фамилия и правда вызывает ассоциации с твердостью. Твердый лай. Внешне человек похож на потерявшего форму стаффордширского терьера и будущего бульдога в старости. Синие глаза встречаются с серыми и холодными. Сиэль не выдерживает прямого контакта взглядами дольше пары секунд, поэтому начинает разглядывать убранство. Он цепляется за фотографию в рамке: на ней Лайал стоит в гавайской рубашке на фоне пальм, — весьма бодрый и почти улыбающийся — а рядом веснушчатый мальчик лет десяти. — Это ваш сын? Серые глаза вновь пытаются поймать взгляд синевы, но Сиэль упрямо смотрит на фотографию. — Знаешь, сколько лет я здесь работаю? Даже не пытайся заговорить меня или задобрить, Фантомхайв. Я вас всех насквозь вижу. Юноша смущенно улыбается: — Просто там, внизу, голые стены, а здесь есть на что посмотреть. У вас красивый кабинет, сэр. Особенно, это презентабельное кресло. У моего отца было похожее, но в разы проще. На щеках Лайала играют тени от торшера, непонятно улыбается он или нет. Он производит впечатление человека, который на это, возможно, и не способен. Но первое впечатление обманчиво с теми, кто очень хочет его произвести. — Заметил, да? Настоящий крокодил: знакомый из Африки сделал на… Кхм, перейдем к делу. Ты догадываешься, зачем я тебя позвал, Фантомхайв? В обычной жизни, Сиэлю сложно было бы наладить контакт с человеком вроде Фердинанда — суровым и внушительным. Почему-то такие люди — похожие на отца — пугали с детства. Как ни удивительно, но в тюрьме заговорить с таким человеком-терьером оказывается куда проще и приятнее, чем с зэками и надзирателями. Сиэль вдруг чувствует себя гораздо легче и раскованнее, несмотря на опасения по поводу происшествия в душевой. Хотя, если Фантомхайв каким-то образом окажется замешан в подобной истории — ему несдобровать. Адвокат предупреждал о важности сохранять хорошую репутацию. Чистый лист, как он это называл: — Старайтесь сохранить свое дело в виде чистого, как подснежник, листа. — А вы не пробовали писать стихи? — Я участвовал в школьном конкурсе и провалился, но это было давно. Пришлось исполнять просьбу отца и идти на юриста. — Будем надеяться, что стихи и правда не ваше, и мы выиграем дело. Все же где-то Фантомхайв оказался прав… или судьи в школьном конкурсе были круглыми идиотами. Не соверши они ошибку и награди горе-адвоката победой в поэтическом конкурсе, тот бы не пошел в юриспруденцию, а Сиэлю попался бы другой адвокат. Кто знает, возможно, он бы и не оказался за решеткой вовсе? У Гитлера похожая история. Он хотел заниматься художеством, но его отвергли, поэтому ему пришлось встать на другой путь… «Пути Гитлера и тюремной сучки не очень-то похожи, не находишь? Даже не льсти себе, братец!» В чем разница между близнецами: Габриэль непременно сравнил бы Гитлера и Сиэля в плоскости важности и масштабности, а не по сути деятельности. Бэмби решает вести себя так, словно ничего не произошло, кроме того, что он, как новенький, сумел пережить первый день в тюрьме, не считая ночь. Он шокирован и сбит с толку, поэтому от нервов язык развязан. «Пожалуй, именно такую позицию занял бы Габриэль на моем месте». — Это как-то касается пересмотра моего дела? — предполагает он. — Ты только сел, какая тебе апелляция? Подумай еще, других мыслей нет? — Нет. Но… сэр, пользуясь случаем, я бы очень хотел записаться на телефонный звонок и на встречу. — Сначала скажи, ты знаешь Леона Марана? — Нет. А должен? — Он прибыл вместе с тобой. Полчаса назад его нашли в душевой. Сейчас он находится в крайне тяжелом состоянии в больнице. Ты же был в душевой? — Был, вместе со всеми. — Что ты видел? — Ничего, сэр. Ничего интересного. Взгляд серых глаз напирает. Затем Фердинанд начинает крутить в пальцах конфету: «Будешь?» — «Нет, спасибо. Я боюсь, что если возникнет кариес, то будет сложно его здесь вылечить». — «А ты из тех, кто смотрит далеко в будущее, да?» Фердинанд отбрасывает ириску и переплетает пальцы рук: — Послушай, Фантомхайв, — он вздыхает, — я читал твое дело. Мальчик из богатой благополучной семьи, с хорошим образованием. Редко, очень редко, но такие, как ты, попадают сюда. Я могу сказать, что хороших мальчиков здесь особенно не любят другие осужденные. Ответить почему, или сам догадаешься? — Догадаюсь. — Плюс твоя смазливая внешность… Это гарантия напряженных отношений, конфликтов… всякое бывало. Ты же не хочешь создавать себе лишних проблем, парень? Не нужно вставать на сторону заведомо проигрышную. — Я немного не понимаю, о чем вы. — Скажу так, ты можешь быть напуган, и это понятно. Но если ты будешь содействовать руководству, оно может облегчить тебе жизнь. Сиэль вспоминает, что читал про подобное сотрудничество в статье «Советы будущим осужденным». Статья от журналиста, который побывал в местах лишения свободы. Непонятно было только, сидел ли он сам или обошелся парой-тройкой интервью. Верхушка вербует шестерок, но ведь зэки прекрасно осведомлены об их сговорчивых языках, и ничем хорошим для подпевал это не кончается. Никогда. «Думай, Сиэль, может, если рассказать, кто напал на Марана, тебя переведут в одиночку? Тогда это решило бы много проблем. Но Финни говорил, одиночек нет, получается слишком рискованно. Тогда с кем я провожу больше времени? Очевидно, что не с мистером Крокодилье-кресло. Он не может ничем помочь, чтобы ни говорил. Маран — педофил. Получил по заслугам, так?.. И я ничего не видел и не виноват, что оказался не в том месте и не в то время». — Я ничего не видел. Помылся и сразу ушел. — Странно. По камерам в коридоре видно, что ты и товарищ Дюрей о чем-то спорите. Что между вами произошло? До Сиэля не сразу доходит понимание, что Дюрей — это Биг-Бен. Он почему-то морщится: — Мы не поделили мыло. Начальник усмехается: — Мыло, значит? — Мыло. Он попросил в душевой, а я вычитал, что тут проблемы с гигиеной: бактерии, грибки и все такое, отказался делиться, поэтому в коридоре у нас вышел небольшой спор. Так, ничего серьезного. — Но на камере видно, что у Дюрея уже есть мыло. «А Фердинанд Лайал — Шерлок Холмс, да?» — Вот именно! — возмущается Сиэль. Так внезапно, что удивляется сам себе. Он разве что не подскакивает с места от негодования, пальцы впиваются в край стола. — Я так ему и сказал: «Своего мало?» Не хочу подцепить заразу. Меня с детства учили соблюдать гигиену. Как-то в семь лет я имел неосторожность подцепить гадость в бассейне. Она вызвала... хм... желтые чешуйки на коже, прямо там, где растет ноготь. Чесалось так, что я нашел наждачку в папином гараже… Ну а после… а после, чего мы только не перепробовали, мистер Лайал, пока один доктор не решил выдавить гной прямо под… — Ясно-ясно, стоп! — Фердинанд выставляет перед собой ладони. Он снова хватается за ириску, задумчиво крутит обертку в пальцах, но, видимо, грибковые чешуйки не располагают к аппетиту: конфета летит туда же, куда и первая. — Значит, ты не знаешь, кто это мог навредить Марану, так? — Не знаю, сэр. — И ничего не видел? Ты в этом уверен? — Как в том, что видел эту уродливую чешую. Я был, как человек-амфибия, честное слово, стоит вспомнить, так сразу они перед глазами… цвета жеванного лимона… Иногда напоминали календулу, знаете цветок такой? Но это… — Ладно, иди. — …Не все. Хотите дорасскажу? Доктор сказал, что такого еще не встречал. — Прибереги для сокамерников. — Начальник машет рукой, скорее, отмахивается от назойливого комара, и зовет охранника. — А вы запишете меня на звонок? — настаивает Сиэль. — Очень нужно. — Сначала разберись с мылом, парень, постарайся не потерять хотя бы его, не говоря уже о… чем-то другом. А на звонок и что там еще надо, запишешься завтра. Фантомхайва из кабинета выводит все тот же Эдвард. В холле на стульях ждут своей очереди другие: Вайлет, Биг-Бен, Дэдди и даже те, кто не участвовал. Среди них и Черный. Он вальяжно сидит, положив нога на ногу. Кончик белого кроссовка подрагивает. — Гляжу, у нас в лесу Бэмби заплутал. Не нашел тропинки к домику? — Ситуация сложилась… — У юноши глаза расширяются, он чувствует, что до чертиков боится Черного. Он почти не может смотреть ему в глаза. — Знаю. Что ж, увидим, как она сложится завтра, — брюнет подмигивает, а у Сиэля мурашки танцуют вдоль спины. Внезапно взгляд цепляется за здоровяка: «Точно, наши рассказы же должны совпадать!», парень изворачивается так, чтобы обернуться и прокричать сидящим: — Эй, Биг-Бен, и больше не смей требовать в коридорах мое мыло, понял?! — Поскольку это прозвучало не очень убедительно, он решает добавить, как выплюнуть испорченную жвачку: — …Жеваная жиртресная туша, мыло — мое! И спорить больше с тобой не буду! Я за личную гиену, чтоб до тебя дошло! Язык и мысли путаются, Бэмби уверен в паре вещей: а) он где-то ошибся, б) он ошибся несколько раз. Он точно сказал «гиена»? Удивительно, как быстро, почти мгновенно толстяк реагирует. Кажется, он даже способен опередить само время. Грузное тело подскакивает, а щеки трясутся студнем: — Чего ты там ляпнул, мелкий? А ну повтори-ка! «Надеюсь, он поймет что к чему, иначе мне несдобровать». Черный успокаивает Биг-Бена и садит обратно, о чем-то распрашивает. Эдвард толкает Сиэля концом дубины в поясницу: «Не отвлекайся, личная гиена, шагай», он уводит триста первого обратно в жилой блок. Из всех надзирателей, у него самое спокойное лицо, даже миролюбивое. Чем-то похож на Артура. Сиэль кое-что вспоминает. Уже перед самым входом в блок, он успевает бросить охраннику: «Спасибо». — «За что?» — «Утром в столовой вы не дали сесть ни к тем». — «Я не помогаю осужденным. Тебе померещилось, протирай глаза чаще. Пошел!» «Наверное, я и правда много болтаю», — Сиэль возвращается в камеру, где Крэг и другие притворяются, что спят. Он почему-то сразу обнаруживает это. Едва охранник уходит, голова Лондона — рыжая даже в темноте — повисает в воздухе: — Зачем тебя вызывали? — Ни за чем особенным. — Слышал, одного мочканули, новенького. — Не просто мочканули, а отымели по полной программе, — отвечает голос со стороны. — В карцер заберут нигера. — Думаешь? А я вот не уверен, как обычно повесят на одного из наших. Сиэль не вступает в диалог, а после — в спор, он только сворачивается калачиком у стены. Он все так же сжимает зубную щетку. Крепко-накрепко.***
— Между прочим, в юности я был стройнее всех в классе, а бабушка звала меня кипарисиком! — Биг-Бен жалуется за завтраком и давится гречкой. Он то и дело шмыгает носом — простыл, но создается впечатление, что хнычет от обиды. Сиэль извиняется. Он объясняет ситуацию Черному и остальным, почему оказался вынужден так сказать, рассказывает о допросе начальника. — И ведь солью на самую рану насыпал, — качает головой Бард. Оказывается, — по секрету — у Биг-Бена, в прошлом, были сильные комплексы из-за веса. Черный выглядит веселым. Он обращается к Сиэлю: — Хоть додумался выйти из ситуации. Впрочем, у Лайки ничего на вас не было. Но — ты предохранился, это неплохо. — Лайка? Я думал, он больше похож на стаффа, — делится юноша. — Стаффы много не лают. Лают лайки. — Олени, курицы, волки, собаки… неделя зоологии какая-то, — ворчит Бард. Ему все это не по душе. — Поздравляю, прошел проверку, — продолжает Черный, — как еще совсем зеленого, тебя хотели завербовать в крысы. У таких жизнь на уровне канализации. — Ниже, чем у сучек, — добавляет Бард. — Голосом всея тюрьмы у нас является только Черный, — улыбается Биг-Бен не без гордости. — Он передает Лайке на троне наши послания и разруливает всякое. За происшествие в душе в карцер загремел Альбатрос, а Маран скончался в больнице, не приходя в сознание. Альбатрос — тот самый, кого все игнорируют. Он явно не был в душевой и не причастен к убийству, однако, Сиэль не стал интересоваться, почему именно он стал козлом отпущения. Тот, кого игнорируют — уже ни белый, ни черный и ни желтый. Он — никто, а значит, какая разница, что с ним будет? После завтрака зэков выпускают на прогулку. Черный щипает Биг-Бена за бока, подгоняет толстяка к проходу. Биг-Бен хрюкает: «Ну не надо!» и подобно тому, как шар для боулинга сносит кегли, — сбивает зэков, которые толкутся у дверей. — Он боится щекотки и всего такого, — делится секретом №2 Бард. Все тот же носок, что и в прошлый раз, заменяет ему головную повязку — так спортсмен настраивается на тренировку. — Сегодня позанимаюсь с тобой, — заявляет ему Черный. — Подстрахуешь? — Без проблем. — Я решил делать больше подходов. — Разумно. Пока эти двое работают со штангой, Сиэль и Биг-Бен устраиваются под тенью странного тренажера, на котором только самые тренированные и худые негры могли вытворять поистине обезьяньи выкрутасы. Темнокожие гимнасты напоминали гепардов: таких же длинных и гибких. — Крекеры? В лицо Сиэля смотрит вспоротая пачка. Из недр в нос бьют ароматы химикатов и острых пряностей. — Не откажусь. Спасибо. — Хошь свет? — беда толстого в том, что он часто пытается говорить с набитым ртом. Впрочем, это беда тех, к кому он обращается. — Что? — переспрашивает юноша. — Совет хочешь? — Не знаю… а надо? — Короче, забудь слово «спасибо». Здесь таким воздух не коптят. — Это же просто вежливость. — Не-не-не, — голова здоровяка похожа на красную репу, она очень смачно хрустит снэками. — Просто забудь и никогда ничего не проси. — Да, я… — Читал в гугле? — Типа того. Биг-Бен хихикает и рыгает. И снова хихикает. — О, гляди-ка, Бард решил превзойти себя! Бард, жми! Вместо штанги — испанка! Уронишь ее — и она уронит тебя! У горячих женщин — горячий темперамент! Сиэль только сейчас замечает, что у сетки, которая отгораживает спортивную секцию, толпятся темнокожие. — А они что делают? — шепотом спрашивает Сиэль. — Так смотрят сюда… — Шоколадки что ли? Не обращай внимания, они просто ждут очереди. Пока мы здесь, сюда никто не сунется, — Биг-Бен отмахивается. Он роняет в рот горсть крекеров, крошки смахивает в траву. Но Сиэлю кажется странным: и частый взгляд, бросаемый в их сторону, и перешептывания. «Как будто что-то задумали». После Барда на скамью ложится Черный и поднимает штангу, Бард подстраховывает. На соседние тренажеры приходят Маркус и пара других, незнакомых белых. Позже 301 узнает, что у всех секций во дворе свой график посещения, в зависимости от времени суток. Сиэль наблюдает за движениями рук брюнета. Грудь мужчины тяжело вздымается и опадает. Он сосредоточен, и лицо выглядит не как всегда: слишком серьезным и отрешенным. Биг-Бен о чем-то спрашивает, но Сиэль не сразу слышит. — Что, прости? — он поворачивает голову. — Я спрашиваю, ты занимаешься? — красноватый подбородок кивает на снаряды. — О, нет, я не спортивный. — А я в детстве был самым быстрым в классе, — хвастается здоровяк. — Бабушка называла торпедой. — Погоди, а это не она же называла тебя кипарисиком? — Ну… да, у нее еще было много прозвищ в запасе. Как и — море любви. Сиэль улыбается, возможно, впервые за долгое время. Он хочет ответить, что в детстве, его и брата мама называла медвежатами, но — это лишнее. Какая разница, кем он был раньше, если сейчас он — всего лишь ручная шестерка? Внутри все падает, когда Сиэль ловит на себе взгляд темных глаз. В них появляются странные проблески, они словно напоминают: «Скоро. Скоро я возьму то, что должен». Взгляд собственнически ощупывает фигуру, трогает лицо. От смешанного чувства страха и стыда скручивает живот. — Что, крекеры не понравились? — интересуется Биг-Бен, Сиэль качает головой. Он снова смотрит на тренирующихся и теперь подмечает, что по другую сторону сидят китайцы. И они, в свою очередь, бросают подозрительные признаки внимания на квадратный пятак с тренажерами. Среди всех фигур выделяется тонкокостная и узкая. Она сидит в самом центре группы, и производит впечатление затаившегося хищника. Странная, лукавая улыбка не сходит с узкоглазого лица. Темнокожих интересует не альфа, а китайцы. Это между ними творится нечто взаимное. Секция с тренажерами — всего лишь барьер между ними. Закончив упражнения, Черный и Бард подходят к сидящим. Бард снимает повязку и отирает пот с лица. — Заметили движуху? — спрашивает брюнет. — Какую? Ты о чем? — Биг-Бен оглядывается. Единственное, что его огорчает — крекеры кончились. — Я, кажется, заметил, — отвечает Сиэль, но Черный не обращает на него внимания. — Шайки Лау и Дэдди не хотят ладить. Что-то назревает, — говорит он. — У Дэдди же была обида на тебя, — замечает Бард. — Русло поменялось. Снова ждем стычки. — Может, ну их? — спрашивает здоровяк. — Пусть подерутся. Меньше народу — больше кислороду. Что нигеры, что китайцы плодятся, как кролики. — Шоколадки не умеют сотрудничать, это факт, — заявляет Бард и разминает мышцы шеи, делая круговые движения головой. — Шырялово делать не умеют, подгребают бабло под себя. — Ладно, посмотрим, — отвечает Черный. Затем склоняется к Сиэлю: — Через час зайдешь ко мне. Биг-Бен и Бард делают вид, что не слышат. Здоровяк размышляет вслух: — Мы, наверное, с Бардом сходим в карты переметнемся после душа. — Хорошая мысль, — улыбается Черный, но смотрит он только на Бэмби.***
Обнадеживание — недобрая вещь. Возможно, она и привела Сиэля в это место. «Еще есть возможность договориться», — то и дело повторяет про себя он. За час Сиэль решил: подготовился, как смог. Речь на этот раз он не сочинял, только постарался совладать с цепенеющим страхом да сунуть за пояс штанов всю ту же зубную щетку, которую впору назвать щеточкой. Щекоталкой. «И не в таких переделках бывал». Габриэль то и дело попадал в приключения. Чаще всего по причине злого языка и хитрого нрава. Извечный интриган, сплетник, гений местного масштаба. Где бы семья Фантомхайвов не оказывалась на географической карте: Габриэля почти сразу записывали в превосходящие умы. Иной раз те, кто попадал в неприятности из-за хитросплетенных проделок близнеца, имели в целях расквитаться с ним и хорошенько проучить. А уж кто именно попадет под горячую руку — неважно. Если этот некто имеет лицо Габриэля Фантомхайва, его комплекцию, рост и особенно отличительную часть — синие глаза — не имеет значения, что это близнец. Я — Фантомхайв. Но я — Сиэль, Сиэль! Не Габриэль. Не — он, и никогда не был им. Я — ДРУГОЙ. — Я устал… устал от тебя! — Да брось! Ничего же страшного не случилось! Я отомщу, не переживай, мало им не покажется. — Да толку-то. Так не может продолжаться. — Ты меня бросаешь? Своего единственного кровного брата, когда он так в тебе нуждается? — Нет, просто… не знаю. — Вот именно — не знаешь. «Какая же ты сволочь, Габи», — Сиэль мнется у порога камеры «a13». У него духу не хватает войти. Мимо проходят осужденные, кто-то оборачивается на новенького. Черный сам оказывается на пороге. Прислонившись плечом к косяку, он ухмыляется, кивает, проходи. Внутри две двухъярусные кровати, маленькое, узкое зарешеченное окошко. Столик со стулом и даже маленькая раковина. На полке лежат личные вещи, включая потрепанные книги. У альфы даже жилье отличается. — Чего встал? Закрой дверь, садись, — миндалевидные глаза щурятся. Сиэль присаживается напротив койки, рука, перетаскивающая стул, дрожит. Мужчина сидит на краю кровати. Он с любопытством разглядывает лицо перед собой. — Есть что-то, что я должен о тебе знать? — спрашивает он. Слишком неожиданно. — Нет. — Болеешь чем-нибудь? — Здоровый. — Чудно, поскольку я чистоплотный и предпочитаю иметь одного постоянного партнера. Что это может означать, как думаешь? — Что я в безопасности? Тонкие губы расплываются в подобии улыбки: — А еще? — Я тоже чистоплотен, если ты об этом. — Априори чистоплотен, разумеется. Запомни это. Когда рука касается щеки, а затем шеи, Сиэль сдерживает порыв отстраниться. Это не уходит от внимания: сверкающие глаза усмехаются. Сиэль осознает, что сверкают они от похоти. — Что ж, приступай, — Черный ногой отодвигает стул с Сиэлем и расстегивает свою ширинку. — Я не должен почувствовать зубы, ясно? Сиэль послушно занимает позу на коленях, прямо между раздвинутых ног. Каменный пол кажется ледяным, как айсберг. Едва он приступает, вбирая в рот член, глаза застилают слезы: лицо сверху расплывается, как и рука, грубо проводящая по волосам. — Нет-нет, прекрати, терпеть этого не могу: ощущение, что насилую, а я ведь не заставлял никого идти ко мне. Но остановиться нет сил: не только из-за унижения. Отвращение. Першение в горле. Если его вырвет, Себастьяну вряд ли такое понравится. И все же Сиэль не рассчитывает силы, на пол выплескивается мутная лужица с остатками завтрака: кукуруза и следы гречки. — О, ну бля, — протягивают где-то над головой. Любовник цокает языком и отодвигается, поднимает руки, — какой же ты бестолковый… Ладно. Не можешь так, снимай штаны и — на койку. Сиэль цепляется за его острое колено. — Я продолжу ртом, сделаю все как надо и закончу. — Поздно, у тебя рот грязный. — Почищу зубы. Дай ровно минуту, одну минуту! Пожалуйста! — Знаешь, я начинаю терять терпение, а мой друг — особенно. Сиэлю уже знаком яркий, стальной блеск глаз: секунда промедления, и их хозяин впечатает его в пол. Поэтому Фантомхайв покорно снимает штаны и стягивает нижнее белье. Чересчур медленно. Настолько, что тоскливо протягивают: «Стриптизерша из тебя не очень». Когда Сиэль приближается к койке, то понимает, что просто не может лечь на нее. Тело окаменело. Он умрет в ту же секунду, как ляжет на нее. Он решается обернуться в последний раз: — Я придумал, как сделать так, чтобы тебе было интереснее. Если чистить зубы правильно, тебе понравится. Как-то Габриэль убеждал, что фразы, которых не ждут, привносят кардинальные перемены в общении, оно начинает переливаться гранями. Он оказался чертовски прав. — Правильно? — переспрашивает Черный. Ему и правда любопытно. — Эротично, — объясняет Фантомхайв. — Как… нечто вроде стриптиза что ли. Правильнее будет зубно-щеточная эротика, наверное. — Он не уверен. Он вообще ни в чем не уверен, все происходит как во сне. — Зубно-щеточная эротика? Ты какой-то странненький. — Сначала кажется, что Черный рассердится, но он только интересуется: — И какой же щеткой ты будешь сношать свой рот? О моей не мечтай. — У меня с собой своя, — признается парень. Он пропускает колкость мимо ушей и поднимает с пола штаны: вытащить зубную щетку — щеточку или гребень для гномихи — и оглядывается в поисках раковины. Он как будто уже забыл ее местоположение. Неясность предметов и карты — тоже признак сна. Одна черная бровь изгибается вверх: — Припрятал. Удумал отбиваться от меня щекоталкой? Серьезно?.. Какой-то частью сознания Бэмби удивляется: надо же, Черный тоже определил щетку, как «щекоталку», они прямо сошлись во мнении. Он пожимает плечами: — Читал, при желании можно убить хоть апельсиновой коркой. Или комком ваты… Даже зернышком граната. На это Черному и сказать нечего. Он даже не злится, просто какое-то время разглядывает Сиэля с ног до головы, о чем-то размышляет и, наконец, говорит: «И откуда ты такой свалился?.. Черт с тобой, приступай», он устраивается поудобнее, шире раздвигает бедра; глаза немного смеются, или так кажется из-за освещения? У Черного хорошее расположение духа, возможно, поэтому Сиэлю пока что везет — у него есть шанс отвлечь. Главное, не переборщить с зубной пастой, достаточно крошечной горошины. Разумеется, Бэмби выдумал про эротичную чистку рта. Единственное, что сейчас важно — так это выиграть время и освежить ротовую полость: может тогда зэку окажется достаточно минета, а после он устанет и не захочет… другого. В оставшееся время Сиэль что-нибудь придумает, что угодно. «Тебе самому не смешно? У тебя нет ни единого шанса спасти свою задницу», — говорит голос разума, голос Габриэля. «А у меня есть выбор?» Выданная местная щетка смешна. Размером похожа на детскую, какой Фантомхайвы пользовались лет в пять. У Сиэля рукоятка была в форме кошки, а у брата в виде собаки. Чистим зубки весело: гав-мяу. Теперь же один из близнецов должен продемонстрировать зэку высший пилотаж зубно-щеточной эротики. Это с щекоталкой-то. Сиэль стремительно орудует щеткой: снять остатки завтрака, следы грязной слюны и рвоты. Верх-вниз, верх-вниз… по телу языка. В лоно рта. Оно чутко реагирует, влажно, можно хлюпнуть. Пена пасты — гиперболизированная сперма. Щетинки возбуждающе покалывают десну… Но лицо наблюдающего говорит об обратном эффекте. Выражение скептически серьезное, как будто он находится на приеме у дантиста. Зритель не понимает, как относиться к воспроизводимому акту, но актер не сдается, вскоре его рот и язык хотя бы чисты. Он споласкивает их в раковине, сплевывает и старается изящно сомкнуть губы и вытереть рукавом. — Все, готово, могу… что ты хочешь. Ртом. — Слово «минет» губы отказываются произносить. Они слишком чистые теперь. Альфа приподнимает ладони. Они открыты и кажутся больше, чем есть на самом деле (в тот момент Сиэлю все в Черном казалось преувеличенно большим, давлеющим). Таким жестом альфа своеобразно сдается перед оригинальностью и пылкостью новой суки. Обескуражила. Заинтриговала. Ему нечего сказать, кроме предупреждения: — Условимся, что мой член — это тебе не зубная щетка. Сиэль опускается на колени и обхватывает пальцами полувялый пенис. Дрочево с щекоталкой не очень помогло для эрекции, поэтому придется вручную. Иной раз жизнь совершает непредвиденные виражи, неправда ли? Сначала ты отпрыск из обеспеченной и уважаемой семьи, пай-мальчик, подающий надежды, — вторая полугордость отца, хоть и отвратительная копия гордости №1 — а затем, в какой-то момент, что-то идет не так. Как будто аттракцион под названием «Моя счастливая жизнь», поднимаясь на крутой вираж, в гору, разболтал шурупы рельсов, и вот, ты уже корячишься на каменном ледяном полу и в качество своего основного шоу ласкаешь зэка. Стараешься приготовиться: морально к оральному. — Дубль два, — говорит Черный, — имей в виду, это последняя режиссерская версия. Если провалишься, следующая сцена тебе уже не понравится. Сначала юноша лижет головку круговыми движениями, затем проводит языком по рельефному стволу. Член он берет в рот, ощущая поднимающееся напряжение. Незнакомая плоть любовника — набухший член Себастьяна значительно больше и управляться с ним сложнее, пенис плохо помещается в рот и, благодаря нетерпению хозяина, норовит уткнуться в заднюю стенку горла. И Сиэль не допускает мысли, что эта махина может оказаться в его заднице. Черный не закрывает глаза, он наблюдает за процессом. Сиэль не имеет права даже попросить о том, чтобы соблюдали интимное визуальное таинство, поэтому старается держать закрытыми хотя бы свои глаза. Язык нащупывает уздечку и ласкает ее, пальцы касаются мошонки и легко сдавливают — прежде, чем юноша поиграет с ней ртом и снова обхватит ствол губами. Карие глаза все еще как будто посмеиваются сквозь легкую осоловелую пелену. Теплое и влажное лоно рта доставляет удовольствие; вид старающегося создания — еще юного и красивого — должен возбуждать, однако… в какой-то момент Черный сгребает волосы на его затылке: — Признаться, сосешь ты тоже отвратительно. Неужели какая-то дамочка тебе так присасывала? Сиэль вынимает член изо рта, радуясь, что может свободно вздохнуть: — У меня… был парень, — он спешно отирает ниточку слюны. Едва различимая, она похожа на паутинку, повисшую между розоватым пенисом и малиновыми, раскрасневшимися губами. Черный еще крепче сжимает волосы на затылке и красноречиво толкает голову обратно к паху: «Продолжай». Юноша снова берет в рот: только бы не поперхнуться и подавить глотательный рефлекс. — Тогда он был роботом или мазохистом, — замечает Черный. — А ты брехун: говорил, что тебя никто не трогал. Шестерке дают ответить, раздается короткое хлюпанье, когда воздух проскальзывает в рот со слюной. — Так и есть. Мы не делали это так… грубо. Теперь карие глаза потешаются, рот приоткрывается, обнажая кончики передних зубов: — То есть, в задницу не давал? Пол под коленками проваливается. Сиэль торопливо отвечает: — Удовольствие можно получать не только проникающим сексом, но и… Он оправдывается. Он готов на все, лишь бы… Себастьян перебивает, ему не интересны другие способы: — Тогда стоит поблагодарить твоего дружка за то, что приберег тебя для меня, как думаешь? Вставай. Сиэль пятится назад. Он жалеет, что под рукой больше нет зубной щетки, даже такой бесполезной. Наверное, если и можно кого-нибудь убить апельсиновой коркой или «гномичьим гребнем», то только в дуэте с внезапностью. Сиэль сам же все испортил. Он продолжает пятиться к стене: — Просто скажи, как тебе нравится, я ведь не знаю… — Увы. В отличие от твоего робота, я ужасный и грубый зэк: мне нравится иметь в зад, — Черный вращает указательным пальцем: «Поворачивайся». — Сделаю тебе поблажку, чтобы завтра смог стоять на ногах. На пол падает крошечная банка цвета тыквенной семечки. Сиэль не сразу догадывается, что внутри вазелин. Или другая смазка. — Как-нибудь сам приготовься, я руками ничего не трогаю. Судя по выражению лица, долго Черный ждать не будет, но смазка — щедрый жест, который Сиэль чем-то сумел-таки заслужить. И Сиэль этим пользуется. Он смазывает чужой член и свое заднее отверстие насколько щедро, насколько это возможно, насколько хватает терпения у мужчины: его член уже смотрит в потолок. Сиэль почти плачет и почти не дышит. Все, как в тумане: сильные руки разворачивают к койке, он ложится животом на матрас, лицом к стене. От покрывала веет сырым бетоном и почему-то беконом. Может, это койка Биг-Бена? И почему он думает об этом теперь? Представляет, как толстяк жует крекеры, роняя крошки в складки ткани… В щеку упирается одна. К горлу подкатывает плотный комок: по гулким ударам — это сердце. Когда мужчина шлепает по ягодицам, — за мгновение до ощущения вторжения — юноша хватается за уголок покрывала и сжимает зубами, начищенными освежающей пастой. …Отчего-то ясная и четкая мысль (она ощущается физически) проносится в голове: «Никто не должен услышать». Жизнь богата на виражи. В глазах рябит и темнеет. Внутренняя, грубая наполненность и неоправданно резкие движения: вторжение, жжение. Когда Черный резким толчком проталкивает член до основания, боль достигает пика, из глотки вырывается крик. Сиэль подавляет его куском покрывала, из глаз брызжут слезы. Вой. Скрип ворсистой ткани на зубах. «Никто не должен услышать». Обида. Ненависть. У нее имя брата. Тело нависает сверху, и оно кажется неподъемным, бетонноподобным. Трение ткани к оголенной коже: майку Сиэля задирают, обнажая спину, пальцы властно проводят по позвонкам, вверх и вниз, к пояснице. В тихом шелесте, сбивчивом дыхании шлепок кажется особенно громким: ладони накрывают ягодицы и сжимают, утверждая право делать так, как вздумается. Сначала член медленно проникает головкой в анус, затем останавливается и входит целиком. Внутри растет ощущение невозможной переполненности, Сиэль не может расслабить мышцы и сжимается еще сильнее. Удивительное противоречие: внешне ему кажется, что он уменьшается, съеживается, исчезает, а внутри — противоестественно расширяется, готовый разорваться на куски. Над ухом нависает сбивчивый жадный голос. Он проникает в самое естество, вызывая ужас: — Все же я определился с прозвищем: ты определенно точно Бэмби. Мужчина выходит из юноши с тем, чтобы резким толчком войти опять. Чтобы не завыть, Сиэль стискивает выпавший изо рта уголок покрывала. Сжимает до дрожания челюстей. То, что яростно заполняет изнутри, вот-вот разорвет, прямо сейчас же, теперь. Его тело сломается прежде, чем мужчина кончит. Когда Черный затихает, изливаясь внутрь, Бэмби приоткрывает глаза. Покрывало, пахнущее беконом, расплывается в подобие вздыбившегося асфальта. Он мокрый от дождя — слез?.. Но не ощущает, что плачет. Слез нет. Койка скрипит. — Выметайся. Сиэль не может подняться: руки и ноги не слушаются. Впервые, когда он хочет услышать Габриэля, когда тот так нужен, голоса в голове не появляется. Вакуумная пустота. Варево из обрывков: звучит наивный, простодушный смех Артура. Вот они вдвоем катятся на велосипедах по парковой дорожке, в сторону пляжа, а после перед внутренним взором возникает переливчатая игра света: витражные окна итальянской кафешки. Молодые люди выпьют вина и придут домой, чтобы заняться любовью. Трогательно нежной и недоступной. Само ощущение нежности — как свет за решеткой — кощунственно и противоестественно в здешних стенах. Отныне Сиэль лежит в них, как мертвец, и ощущает в себе разложение. Сперма заключенного внутри. Нежность недосягаема. Она в памяти застряла на костяшках пальцев Артура с его извечной деликатностью. — Я сделал тебе больно? — Почему? — Твое лицо так исказилось, и мне показалось… я даже испугался… — Мне было приятно, продолжай, Арти. — Хорошо. Руки Артура — невероятно нежные руки — смыкались на члене, чтобы с рвением и кротостью преданного рыцаря довести до кульминации. Если Сиэль вспомнит объятия Артура — это хоть как-то перекроет прикосновения Черного? Нет. Артура как будто тоже больше нет. Не здесь. Он остался в том, другом мире. Черный садится рядом. Бэмби натягивает трусы и штаны: с каждым поворотом корпуса в кишках ворошится свинцовый еж. За Бэмби наблюдают: как он встает на ноги, как горбится от боли. За тем, как шепчет, разлепляя мокрые губы: — Теперь меня никто не тронет? — После случившегося это единственное, что может волновать. Безопасность. Он не зря все выдержал. Просто пусть скажет, что не зря. Глаза Черного прищуриваются, они больше не смеются, они просто довольны, но ответа не следует. Сиэль жалеет, что спросил, он отирает губы и подбородок тыльной стороной ладони: мерещится, что остались остатки слюны. Во рту все еще вязнет привкус чужой плоти, он даже перебивает зубную пасту. Запах Черного на Сиэле, внутри него. — Я могу идти? «Выметаться», — язык тоже плохо шевелится. Какое отвратительное слово, Бэмби передразнивает, он обязательно вспомнит его позже. Оно как будто клеймо: проверено, использовано. Альфа встает и подходит к раковине. Он поднимает зубную щетку Сиэля — щекоталку, орудие стриптизера — и протягивает ему: — Сначала убери за собой. Приходится вытереть рвотную лужу. От нее уже разит. Сиэль нагибается и по телу, отдавая в копчик, разносится электрический разряд. Щетка ломается под головкой — ни дать ни взять гномий веник. — У меня больше нет зубной щетки, — напоследок говорит Сиэль. Теперь ему нечем чистить зубы. Он хочет, чтобы Черный знал об этом и решил проблему. Он чувствует, что Черный обязан решить много его проблем. — Купишь себе новое «орудие убийства», ну или на худой конец попросишь у Биг-Бена апельсиновую корку. Чтобы переступить порог камеры Бэмби собирает остатки сил: снаружи все как будто только и ждут, когда он выползет, униженный и раздавленный. Свеженький петушок. Сладкая дырочка. Обспермаченная и растянутая. Он хочет смыть с себя грязь прикосновений, но сил хватает только на то, чтобы вернуться в свою конуру. Теперь каждый шаг отзывается острыми волнами в заду, поэтому Сиэль идет медленно, стараясь делать вид, что прогуливается, вот, он просто засунул руки в карманы, никуда не спешит. Но ему хочется закричать, зареветь, и он прикусывает кончик языка… А просыпается только когда во рту появляется явственный металлический привкус. Двери камеры b22. До нее добирается сквозь завесы кошмара. Первым, что Фантомхайв видит, оказываются травянистые радужки глаз. Неизвестно как, но Финиан догадывается, что только что пережил Сиэль: мерещится неподдельное сочувствие, только вот ничего, кроме злости оно не вызывает. Сама мысль о том, что они с Финнианом теперь похожи до взаимопонимания — вызывает отвращение. Сиэль стискивает челюсти и забирается на койку. Крэг вырастает перед ним словно из ниоткуда: — Неважно выглядишь. Тебе кочергу в жопу вставили? О, неужели нашего Петушочка насадили? Лучше проигнорировать и отвернуться к стене, что и Сиэль и делает. Однако, Крэгу такого ответа недостаточно. — Как-то в детстве, из России, тетка привезла гостинец. Типа леденец. Сверкающий такой, в виде петуха на палке. Так вот этот петух сейчас прямо вылитый ты! — и Крэг смеется, как умалишенный. Внезапно его рука нависает сверху и почти касаются предплечья, Сиэль быстро оборачивается и отталкивает ее. Он не ожидал от себя такой стремительной реакции. А еще собственный рот отвечает без его участия: — Не смей трогать меня! Уверяю, Черному не понравится то, что ты ко мне лезешь! Уходи! Последнее он даже шипит и стойко поглащает собой колкий взгляд маслянистых глазок. — Ябеда, или тебе вместе с дерьмом мозги выбили, сучонок лупоглазый? — Я к тебе не лезу, и ты ко мне не лезь. Странно, но Сиэль уверен, что сходить с койки и убегать не потребуется: он уже сполна заплатил за свой страх. Во всяком случае, именно сейчас он хочет, чтобы его ненадолго оставили в покое. И уж его оставят. Крэг присвистывает, в промежности, между блестящих губ, желтеют крупные десны. — Я бы на твоем месте поостерегся разбрасываться угрозами от лица Черного. Сомневаюсь, что ему понравится, как петушара пышет предупреждениями, налево, направо. — Но ты не на моем месте. Хочешь проверить? Тронь пальцем, посмотрим, что он с тобой сделает. Он как раз сказал, что я его собственность! Когда кажется, что выдержать въедливый, грузный взгляд невозможно, Крэг смачно скатывает во рту густой комочек слизи и сплевывает прямиком в унитаз. — Я не боюсь Черного. У меня просто нет настроения, и тощие задницы не в моем вкусе. Крэг уходит. Сиэль остается в камере наедине с Финнианом: его не видно и не слышно. Пошел он! В форме эмбриона боль не стихает, но возникает ощущение… оно, как подобие защищенности. Над кроватью раздается знакомый голос, он мягок и не похож на голоса остальных зэков. Даже мерещится, что говорит близнец, но этот голос слишком тепл для него, полон эмпатии. — Эй, слушай, лучше лежать на животе: не так больно. Первые пару недель самые тяжелые, но зато затем привыкаешь. Ну, а на ужин, перед шпили-вили, лучше вовсе не есть. «Шпили-вили» — вот как это называется? Сиэль не оборачивается: — Мне не нужна твоя жалость, ты же меня в это и втянул. Отвечающий напрягается: — А вот так нехорошо болтать с тем, кто удружил. Сиэль резко оборачивается, если бы он мог дотянуться, то стукнул бы Финни по голове: — Это так называется? Я знаю, что он тебя попросил! Зеленые глаза расширяются: увидеть столь наивное выражение, именно здесь, почему-то вдруг кажется противоестественным. «Может, Финни правда хотел помочь?» Удивление сменяется ухмылкой: — Ага, подставиться под все елдаки вместо одного. Ты не очень умный? — Просто оставь меня, — Сиэль вновь обращается к стене. — У тебя был выбор, — бурчит Финниан. — Еще спасибо скажешь… — Обойдусь.